— Вы любите свою работу? — снова задала я вопрос, пытаясь отдалить хоть на миг свое неизбежное падение. Отвести взгляд и сделать шаг назад оказалось сложно, словно Роман Алексеевич был светом в окне, а я мотыльком.
Получилось, и из горла вырвался вздох облегчения. Я и не заметила, как наткнулась на препятствие в виде кушетки и ноги подогнулись, вынуждая меня сесть.
— Это работа, — пожал он плечами, и прикрыл глаза, делая глубокий прерывистый вдох.
Я медленно опустилась на медицинское ложе, а он кинул взгляд сначала на моё порозовевшее лицо, на часто вздымающуюся грудь, а потом на ступни ног.
Значит, заметил. Ну, ещё бы, на операции потребовали снять все, хотя я и долго ревела, отказываясь показывать ноги. Стыдно. Просто в тот момент хотелось оставить хоть что-то своё, и не объяснять любопытным медсёстрам, почему под некоторыми ногтями запекшаяся кровь, а косточка рядом с большим пальцем выпирала так сильно.
Роман Алексеевич склонился и сам отогнул край серой футболки, рукой медленно ведя по коже, пока его палец слегка не коснулся полушария груди. Я облизнула внезапно пересохшие губы, со стыдом ощущая, как простые врачебные действия заставляют меня намокать между ног, а соски твердеть.
Не в силах скрывать своих чувств, я опустила глаза и наблюдала как его пальцы, даже сквозь барьер обжигают мою кожу. Невыносимо.
Я лежала, не двигаясь, руки по швам, готовая к тому, что он продолжит задирать футболку и коснется жаждущих ласк сосков своими руками, сожмет грудь, нависнет и сделает своей. Боже, невероятно!
Я готова отдаться практически незнакомому человеку, здесь, в этом маленьком помещении, пока за дверью шумели голоса зарождающегося рабочего дня.
— Я выполняю ее хорошо, как и ты, судя по твоим пальцам.
Пульсация в крови, отдающая стуком в голове, только спустя несколько секунд дала возможность понять, что он вообще что-то сказал. Его пальцы уже подцепляли край пластыря и аккуратно отклеивали его.
— Они ужасны, — со вздохом согласилась я.
Роман Алексеевич обрабатывал шов и проникал взглядом в мои синие глаза, захватывая в плен и не отпуская. Безумие. Его лицо находилось в непозволительной близости от плоского живота, и я чувствовала горячее дыхание на коже. Трепетала всем телом и сквозь пелену похоти, услышала низкий бархатный голос:
— Они не портят общего впечатления от твоей красоты.
Произнеси это кто-нибудь другой, в другом месте, в других обстоятельствах, тогда это было бы просто фразой, означающей вежливость и воспитанность. Сейчас же было ясно слышно: «Я все равно тебя хочу». И этот невольный переход на «ты», подтверждал мои мысли.
Вот только мне хотелось сбежать от него, от своих желаний, от неизбежности падения в бездну, в которую хирург меня утягивал. Вместо этого чуть улыбнулась, сглатывая ком в горле, и ответила на комплимент:
— Спасибо.
Губы пересохли, и я облизнула их неловким движением, за которым он наблюдал как коршун.
— Готово. Можешь вставать, — слишком резко сказал он и отошел к стеклянному столику, на котором принялся убираться. Я даже и не заметила, когда он завершил процедуру, которую, скорее всего, делал на автомате.
И тут я вспомнила, что шва-то на животе и не было.
— А вы разве не достали аппендикс? — спросила я, опуская футболку и усаживаясь на кушетке.
— Разумеется, достал, просто немного иначе. Процедура называется прокол, делается проще, чем оперативное вмешательство, тем самым снижая риск занесения инфекции.
— Это дорого стоит? — испуганно прошептала я, уже прикидывая, как сказать матери о лишних тратах. Собственно, какое он вообще имел право решать такие вещи без письменного согласия? — И почему вы не спросили разрешения? Ведь у пациентов может не быть нужной суммы. Вообще…
Но мой лепет прервали резким высказыванием:
— Синицына, никто с тебя ничего не требует, если тебе станет от этого легче, — вытер Роман Алексеевич стол и взял стакан из стеклянного шкафа. — Воспринимай это, как процедуру в рамках поддержки студентов.
Он налил в стакан воды и равнодушно протянул мне. Мои руки затряслись от негодования, и я сжала их в кулаки, чтобы не выбить злосчастную воду из его рук. Пить уже не хотелось, желудок ныл от голода.
— К тому же ты проведешь в больнице всего три дня, не считая этот. Разве тебе не хочется поскорее вернуться к своим танцам?
Вау!
С плеч словно спрыгнула еще одна балерина, тем самым делая тело невесомым. Облегчение. Я широко распахнула глаза, пропуская мимо ушей очередное занижение искусства балет.
— Правда?
— Правда, — склонил Роман Алексеевич голову. — Выпей и иди поешь, скоро полдник.
— Спасибо, — поблагодарила я за все и взяла стакан из его руки. Пальцы крупные, длинные мужские соприкоснулись с моими. Контраст грубого и нежного. Мужского и женского. Мир на мгновение остановился, вызывая во мне бурю чувств и эмоций.
— Зачем вы это сделали? Зачем помогли мне?
В помещении стал прогуливаться свежий воздух, ласкающий разгоряченную кожу, из-за ветерка, заглянувшего в приоткрытое пластиковое окно. Жалюзи лишь слегка били по подоконнику, словно отсчитывая удары сердца, пока я ждала ответа.
Тук. Тук. Я поднесла стакан с водой к губам, принимаясь увлажнять пересохшее горло, отрывая, наконец, взгляд от его лица с твердым подбородком, острыми скулами и серьезными глазами, в которых секунду спустя я заметила насмешку.
Насмешку?
— Я, кстати, не женат, — ответил он на самый первый мой вопрос. Я, не ожидавшая такого подвоха, захлебнулась и закашлялась, проливая полстакана ледяной воды, которая тут же намочила футболку. Под ней ясно проступили очертания груди и съежившихся от резкого холода сосков.
— Вы это специально, — возмущенно вскрикнула я, пока Роман Алексеевич пожирал моё тело взглядом.
— Да, как бы я посмел, — приподнял он уголок губ и отвернулся, чтобы сорвать бумажное полотенце. — На, вытрись, повязку мочить не стоит.
Я, тяжело и часто выдыхая воздух, чувствовала, как во мне заиграла, подобно резким звукам контрабаса, злость.
Я отставила стакан на стеклянный столик и уже протянула руку за полотенцем, как он резко одёрнул его и улыбнулся шире.
— Хочешь, давай я вытру, чтобы убедиться, что ничего не промокло.
Двусмысленность его фразы поражала своей бестактностью и я, заглушив в себе восхищение от его улыбки, сделала шаг вперед и вырвала полотенце из рук.
— Я ведь могу на вас и нажаловаться.
— Давай, — указал он на запертую дверь, — Заведующую ты видела.
Я смолчала, хмуря лоб, и отвернулась. Больно надо общаться с женщиной, которая при всех заявила на него свои права. Прижимая, тут же намокшее полотенце к груди, я направилась к выходу.
— Спасибо, — снова проговорила я, чувствуя на спине горячий взгляд, и отворила двери. — Обойдусь. У меня дядя ФСБшник, — с намёком бросила я через плечо и захлопнула двери.
Обычно это служило хорошей проверкой на решительность и настойчивость. Посмотрим, пройдет ли её он.
За спиной послышался гортанный короткий смешок и скрип открывающейся двери. Я усмехнулась и тут же замерла, окунувшись в какофонию звуков больничных будней, от которых я столько времени отвыкала.
Мы с братьями слишком много времени проводили у палаты отца и ждали, когда же, наконец, он вернется домой. Не дождались.
Повсюду бродили врачи и медсестры в белых одеждах и пациенты — некоторые сидели на диванчиках, кто-то ждал врача. Медсестра из процедурной шла прямо на меня, держа в руках синюю запечатанную коробку. Она кивнула мне и получила ответную улыбку, которая резко, словно кто-то оборвал струну, сошла на нет.
Я открыла рот, чтобы закричать, но из горла вырвался лишь хрип, когда я увидела это.
Взгляд бешеной собаки и раскрытая пасть, прямо за спиной медсестры.
Мужчина бежал от санитаров по длинному коридору с занесенной вверх рукой, в которой мелькнула сталь.
Он кричал что-то, а я так и не смогла произвести ни звука. Все произошло слишком быстро.
Скальпель, вонзился в шею медсестры, которая была от меня всего в нескольких шагах.
Время замерло. Сцену смерти я наблюдала будто в рапиде — медленно и протяжно. Слёзы крупными каплями стекали в ворот уже промокшей футболки, пока в голове стоял невообразимый шум, а к горлу подкатывала тошнота.
Женский крик разорвал на мгновение образовавшуюся тишину и словно запустил время, которое теперь неслось во весь опор, как сумасшедший иноходец.
Внезапно я ощутила, как мои тонкие плечи тисками сжимают крепкие пальцы и оттаскивают назад в процедурную. Страх сжал внутренности, адреналин запустил в кровь яд, и я беззвучно рыдала, наблюдая, как падает на пол молоденькая медсестра.
Сумасшедший в пижаме в квадратик безумно хохотал, пока со скальпеля капала чужая, невинная кровь.