— Когда ты был мальчиком, я обещала твоей матери, что дам тебе возможность самому выбрать себе жену, как твой отец выбрал ее. Влюбиться. Я наблюдала и ждала, а теперь перестала ждать. Твоя семья нуждается в тебе, твоя страна нуждается в тебе. Поэтому ты объявишь имя своей невесты на пресс-конференции… в конце лета.
Ее заявление выводит меня из шока, и я вскакиваю на ноги.
— Через пять чертовых месяцев!
Она пожимает плечами.
— Я хотела дать тебе тридцать дней. Можешь поблагодарить дедушку за то, что он меня отговорил.
Она имеет в виду портрет на стене позади нее. Дедушка умер десять лет назад.
— Возможно, тебе следует меньше беспокоиться о моей личной жизни и больше о том, чтобы пресса не узнала о твоей привычке разговаривать с картинами.
— Это меня утешает! — теперь она тоже встает — руки на столе, наклоняется ко мне. — И это всего лишь картина — не будь таким несносным, Ники.
— Ничего не могу поделать. — Многозначительно смотрю на нее. — Я учился у лучших.
— Я составила список подходящих молодых леди — некоторых из них ты уже встречал, некоторые — окажутся для тебя незнакомы. Это наш лучший план действий, если только ты не дашь мне повод думать иначе.
А у меня ничего нет. Мой ум покидает меня так быстро, что в мозгу остается пыльный след. Потому что с политической точки зрения, с точки зрения связей с общественностью, она права — королевская свадьба убивает всех зайцев одним выстрелом. Но зайцам наплевать на то, что правильно — они просто видят, как пуля приближается к их гребаным головам.
— Я не хочу жениться.
Она пожимает плечами.
— Я тебя не виню. Я не хотела надевать тиару твоей прапрабабушки, королевы Бельведер, на свой двадцать первый день рождения — она была безвкусная и тяжелая. Но все мы должны выполнять свой долг. Ты знаешь это. Теперь твоя очередь, принц Николас.
Есть причина, по которой долг — это омофон слову «дерьмо».
И она спрашивает не как моя бабушка, а как моя королева. Пожизненное воспитание, сосредоточенное на ответственности, наследстве, праве по рождению и чести, не позволяет мне отказаться.
Мне нужно выпить. Прямо сейчас.
— Это все, Ваше Величество?
Она смотрит на меня несколько секунд, потом кивает.
— Да. Хорошей дороги; мы поговорим, когда ты вернешься.
Я встаю, опускаю голову и поворачиваюсь, чтобы уйти. Как только дверь за мной закрывается, я слышу вздох.
— О, Эдвард, где мы ошиблись? Почему с ними должно быть так трудно?
Час спустя я снова в Гатри-Хаусе, сижу перед камином в утренней гостиной и протягиваю свой пустой стакан Фергюсу, чтобы он его наполнил. Еще одна порция. Не то чтобы я не знал, чего от меня ждут — весь мир знает. У меня одна работа: передать свою кровь победителя следующему поколению. Зачать наследника, который однажды заменит меня, как я заменю свою бабушку. И управлять страной.
— Вот он где!
Я могу по пальцам пересчитать людей, которым доверяю, и Саймон Барристер, четвертый граф Эллингтон, один из них. Он приветствует меня крепким объятием и светящейся улыбкой. И когда я говорю «светящийся», я имею в виду буквально — его лицо ярко-красное и с хрустящей корочкой.
— Что, черт возьми, случилось с твоим лицом?
— Проклятое Карибское солнце ненавидит меня. Независимо от того, сколько солнцезащитного крема я использовал, оно нашло способ поджарить меня, как чипс! — он толкает меня локтем. — Готов для креативного медового месяца, если понимаешь о чем я. Процесс нанесения крема от ожогов может быть довольно чувственным.
Саймон женился в прошлом месяце. Я стоял рядом с ним у алтаря, хотя изо всех сил пытался заставить его сбежать.
У него большое сердце и блестящий ум, но ему никогда не везло с женщинами. Медные волосы, молочно-белая кожа и пузико, которое не уходит ни от тенниса, ни от езды на велосипеде. А потом появилась Фрэнсис Олкотт. Фрэнни меня не любит, и это чувство взаимно. От нее захватывает дух — надо отдать ей должное: темные волосы и глаза, лицо ангела, кожа фарфоровой куклы. Из тех, чья голова крутится на шее прямо перед тем, как утащить тебя под кровать, чтобы задушить.
Фергюс приносит Саймону выпить, и мы садимся.
— Итак, я слышал, что Стреляный Воробей наконец-то обрушила молот на всю эту историю с браком.
— Как быстро.
— Ты же знаешь, как здесь это происходит. У стен есть уши и большие рты. Какой у тебя план, Ник?
Я поднимаю бокал.
— Быстро напиться. — Потом пожимаю плечами. — Кроме этого, у меня нет плана.
Я бросаю ему бумаги.
— Она составила мне список потенциальных кандидаток. Очень мило с ее стороны.
Саймон листает страницы.
— Это может оказаться весело. Ты мог бы проводить прослушивания, как в «Х-Факторе»: «Покажите мне таланты своего четвертого размера».
— И вдобавок ко всему, мы должны поехать в чертов Нью-Йорк и отыскать Генри.
— Не знаю, почему ты так не любишь Нью-Йорк: хорошие шоу, вкусная еда, длинноногие модели.
Мои родители возвращались из Нью-Йорка, когда их самолет упал. Это ребячество и глупость, я знаю — но что я могу сказать, я держу обиду.
Саймон поднимает ладонь.
— Погоди, что ты имеешь в виду, говоря, что нам надо ехать в чертов Нью-Йорк?
— Страдание любит компанию. Значит — поездка.
Кроме того, я ценю мнение Саймона, его суждения. Если бы мы были мафией, он был бы моим советником.
Он смотрит в свой стакан, будто в нем хранятся тайны мира… и женщин.
— Фрэнни не обрадуется.
— Подари ей что-нибудь блестящее из магазина.
Семья Саймона владеет «Barrister's», крупнейшей сетью универмагов в мире.
— Кроме того, вы провели вместе целый месяц. Ты, должно быть, уже устал от нее.
Секрет долгих, успешных отношений — частые отлучки. Это сохраняет новизну, забаву — нет времени для неизбежной скуки и раздражения.
— В браке не бывает тайм-аутов, Ник. — Он хихикает. — Ты и сам скоро в этом убедишься.
Я показываю ему палец.
— Ценю твое сочувствие.
— Я здесь для этого.
Осушаю свой стакан. Снова.
— Кстати, я отменил наши планы на ужин. Потерял аппетит. Я сказал охране, что мы проведем остаток ночи в «Козле».
«Рогатый козел» когда-то был публичным домом, сегодня это паб. Стены покосились, крыша протекает, но, по-моему, это лучший паб в стране. Не знаю, как Макалистер — владелец — делает это, но после ночи в «Козле» ни одна история обо мне или моем брате ни разу не появлялась в прессе.
А они были дикими.