— Желтый? Вот как ты отвечаешь на звонки? Это твоя мама, к слову.
Я закатываю глаза.
— Да, мам, я узнала твой голос.
— Ну, с тобой никогда не знаешь наверняка, — отвечает она, глубоко вздыхая. — Ты очень давно звонила, могла и забыть.
Улыбаясь, я опускаю сэндвич.
— Мам, ты могла бы сделать чувство вины видом Олимпийского спорта.
— Я пытаюсь, мой ангельский пирожочек. А теперь расскажи о своей новой работе. Они с тобой милы? Тебе всё нравится?
Это не тот разговор, который мне хотелось бы вести рядом с Габриэлем и его супер острым слухом, не говоря уже о его явно веселом обращенном ко мне взгляде. Но не могу же я заявить об этом вслух.
— Конечно, все они мило ко мне относятся. В противном случае, я бы не осталась.
Не совсем правда. За последние годы я работала на многих дерьмовых работах с даже еще более дерьмовым начальством, но решила начать с чистого листа: не воспринимать ничего, что не приносит мне радость.
— И я рада этому, ма. Правда.
— Ну, тогда хорошо. А те ребята из группы? — ее голос становится ниже. — Они настолько же секси, как выглядят по телевизору?
Я рассказывала ей, чем занимаюсь, в своих смс. Но не ожидала, что мама знает о «Килл-Джон». Я фыркаю в трубку.
— Серьезно? Ты пытаешься травмировать меня на всю жизнь? Тебе не нужно спрашивать о секси рокерах.
Рядом со мной Габриэль фыркает и откусывает немного от моего сэндвича. Я краду его обратно, бросая на парня косой взгляд, пока мама продолжает говорить:
— Прошу, — тянет она. — Если бы я не любила секс, ты бы даже не появилась...
— Ла, ла, ла... Я тебя не слышу!
Габриэль хихикает так тихо, что слышно только мне. Но для меня этот звук должен быть под запретом, так как посылает покалывание туда, где я в нем не нуждаюсь.
— На свет! — решительно заканчивает мама.
— Мам.
— Не скули, Софи. Это некрасиво.
Слышится щелчок, и затем в разговор врывается голос отца.
— Моя деточка не скулит.
— Видишь? Папа знает, — вставляю я, усмехаясь. Это наша с ними старая игра, и кого волнует, что мне двадцать пять лет; здорово продолжать вести себя как ребенок. Безопасность и комфорт.
Вот так, сижу на сцене, собираясь отправиться в тур по Европе с самой известной в мире группой. Но на несколько минут я могу быть просто Софи Дарлинг, единственной дочерью Джека и Маргарет Дарлинг.
— Ты ее испортишь, Джек, — говорит мама. — Я должна противостоять дурному влиянию дозой твердого реализма.
По сути, я — это моя мать, только моложе и с меняющими цвет волосами. Мне приходится прервать родителей до того, как они смогут продолжить это. Препираться они могут хоть вечность, а у меня тут обед с сексуальным и любознательным боссом — сама мысль об этом наполняет меня острым предвкушением.
— Послушайте, мой обеденный перерыв почти закончился. Давайте перезвоню вам завтра, когда мы остановимся на денек.
— Ладно, сладкая, — говорит папа. — Просто помни, мужчины любят тех женщин, которые играют жестко. Тех, которых сложно заполучить.
Мне не нужно бросать взгляд на Габриэля, чтобы знать, что он закатил глаза.
— И, тем не менее, у вас с мамой всё началось с секса на одну ночь...
— Черт побери, Маргарет. Ты слишком много ей рассказываешь.
Всё еще смеясь, мы прощаемся, и как только я кладу трубку, Габриэль начинает говорить:
— Ну, теперь твои слегка сумасшедшие словесные атаки становятся более понятными.
— Подсушивать невежливо, ты же знаешь...
— Мне пришлось бы закрыть уши, чтобы не слышать этого трещания. — Он смотрит на меня с ясно читаемым весельем в глазах. — Они болтают так же громко, как и ты.
— Разве правильно сказать не наоборот?
— Детали.
Я улыбаюсь, хоть и хотела бы сдержаться, и толкаю его плечо своим. И это подобно толканию плечом кирпичной стены.
Габриэль снова берет мой сэндвич, и так как я чувствую себя щедрой, то оставляю его ему, вместо этого принимаясь за вторую половину. Он приканчивает свой кусок за два укуса, затем вытирает рот салфеткой.
— У тебя милые родители, Болтушка.
Тепло наполняет мою грудь.
— Спасибо. Я по ним скучаю.
Он сочувствующе кивает.
— Не получается с ними часто видеться? Ты говорила раньше, что выживала на лапше быстрого приготовления...
— Я люблю своих родителей, — перебиваю я. — И вижусь с ними так часто, как могу. Но есть предел тому, что я могу у них взять. Они... немного слишком усердствуют, пытаясь присмотреть за мной.
Я поднимаю телефон и прокручиваю фото, пока не нахожу нужный снимок. Это мое давнее фото, на нем я широко и болезненно улыбаюсь, сидя между родителями на диване. Передаю мобильный Габриэлю.
Он долго разглядывает снимок.
— Ты немного похожа на них обоих.
— Да.
Мне это отлично известно. У меня темно-карие глаза мамы, наглая улыбка и курносый нос. От папы мне достались структура тела и волнистые русые волосы. Я опускаю взгляд на маму — ее карамельные окрашенные волосы ниспадают прямыми локонами. Мне тоже всегда хотелось такие волосы.
— Это мое фото на вечеринке в честь выпускного из колледжа.
Мужчина хмурит брови, ожидая услышать пояснения.
Я качаю головой и кривлю губы.
— Это была вечеринка с пивом в бочонках. И они оказались там единственными родителями.
От него исходит краткий шокированный смешок, а затем Габриэль сглатывает.
— Это объясняет твое кривое выражение лица.
— Ха. Это выражение того, кто строит планы долгой и мучительной смерти своих родителей.
Он издает веселый звук.
— Они всегда были такими — вникающими во всё-всё. Мама наполовину филиппинка, наполовину из норвежских американцев. Она обычно готовила мне пакеты с перекусами: яичные рулеты и копченную лосятину.