— Я туда рецепты ядов записываю, — буркнула я, прижимая блокнот сильнее. — Отпусти меня или без блинов останешься, — выдала я последний аргумент.
Никольский разжал руку, похабно улыбаясь. Мне бы понять, что слишком он легко сдался, но я спокойно и гордо развернулась в сторону выхода, чтобы тут же полететь на кровать.
— Что ты делаешь? — вскрикнула я, зло смотря на нависающего надо мной мужчину.
— Ничего, ты упала, а я своим сильным телом защищаю тебя от внешних факторов, — улыбнулся мужчину, упираясь на руки с двух сторон от меня.
— Отпусти, — прошипела я сквозь зубы.
— Конечно, как только поцелуешь своего любимого, так сразу и отпущу, — жадно поедал глазами мои губы Никольский.
— Обойдешься, — попыталась я оттолкнуть гору мышц надо мной. — Ты понимаешь, что еще чуть-чуть, и я засчитаю тебе проигрыш?
Руки уперлись в его твердую как камень грудь.
— Какая строптивая красотка, — прошептал мне в ухо Никольский, — я даже представляю, как ты умеешь стонать в умелых руках.
Нет, конечно, я не растаяла от этих слов и интимности момента. Но невообразимым образом замерла, задумываясь, что делать дальше. Не бабушку же звать, ей богу. И в тот момент, когда я слегка расслабилась, Никольский, одним выверенным движением, выхватил у меня блокнот и отстранился, как ни в чем не бывало.
— Отдай! — завопила я, вскакивая за ним.
Мужчина заулыбался, поднимая руку с блокнотом вверх.
— Что такое, малышка? Это твой личный дневник?
— Не твое дело, — зарычала я, а в душе поднялся страх, что он его сейчас откроет и прочитает все, что я успела написать. А там только про него, и далеко не лестные комментарии. А еще разные заметки и умозаключения. Ему ничего не будет стоить сложить дважды два.
Я опустила руку и сменила тактику.
— Сережа, отдай, пожалуйста, это личное.
Никольский с удивлением изогнул бровь, надеюсь, на моем лице исказилась мука, достойная растопить его сердце.
— Хорошо, — он протянул блокнот, отдергивая его от моих рук в последний момент, — но за поцелуй. Я застонала.
— Тебе 10 лет?
— Нет, мне 36, меня динамит красивая девчонка, и я хочу хотя бы поцелуя. Нормальный, взрослый, не для десятилетки.
— Ты знал, что я не собираюсь ложиться к тебе в постель, когда ехал сюда, — не сдавалась я.
— Знать и чувствовать — это разные вещи. Алиса, — сердито воскликнул мужчина, — или ты целуешь меня, или я его открываю.
И демонстративно взялся за обложку.
— Нет! — я глубоко вздохнула. Фиг с ним, поцелую, это же ерунда, раз ему детство в жопу ударило.
Я наклонилась к его губам, на секунду замерев, затем закрыла глаза и, глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, коснулась его губ. Нет, разряд тока или искру я не получила, но было приятно. Никольский активно отвечал на поцелуй, но, не перехватывая инициативы. Отстранился он, неожиданно, первым, куснув меня за нижнюю губу напоследок.
Я насупилась, показывая всем видом, через какой ад мне пришлось пройти, но выглядело явно неправдоподобно.
— Маленькая чертовка, — прошептал мужчина, отдавая мне блокнот. Он улыбнулся, не так как обычно, с издевкой, а просто довольно и мягко.
Я вскочила, прижимая к себе блокнот, и выбежала из комнаты. Сердце отчаянно колотилось, я сама не понимала, что меня так взволновала. «Это от злости» — уверяла я себя. «Не невинный же поцелуй меня выбил из колеи».
Сергей
«Эх, Никольский, доиграешься ты!» Я покачал головой, смотря вслед убегающей девчонке. Довольная ухмылка не сходила с лица, маленькая победа, но моя. Признаюсь, это было чертовски приятно и крайне возбуждающе. Как я выдержал и не подмял ее под себя, без понятия. Мне нужно памятник ставить за терпение и силу воли.
Конечно, я прекрасно понимаю, что у нее в блокноте, но заглянуть туда мне действительно хотелось. Но всему свое время. Я дам ей повод оправдаться, если она сама все мне расскажет.
Я оделся, несколько раз выдохнул, сбрасывая возбуждение, и пошел за своей порцией блинчиков.
Алиса стояла у плиты и демонстративно избегала моего взгляда. Бабы Вали нигде не было видно.
— А где бабуля? — спросил я девчонку.
— Это моя бабуля, — буркнула она, — а для тебя баба Валя.
— Самое поганое чувство, Алиса, это ревность, — сказал я ей, воруя блин с тарелки, за что сразу получил лопаткой по руке.
— По мне, самое поганое чувство — это зависть, — пожала плечами девчонка.
Я дожевал добычу.
— Твои доводы? — спросил я ее, воруя уже второй блин и окуная его в клубничное варенье.
— Не знаю, наверное, та же причина, про которую ты мне говорил вчера.
Алиса как ребенок, только что дулась на меня за вынужденный поцелуй и мое панибратское отношение к ее бабушке, и вот уже абсолютно переключилась.
— Поясни, — попросил я.
Алиса повернулась ко мне, подняв глаза к потолку.
— Люди, которые завидуют, не стремятся изменить свою жизнь в лучшую сторону, они хотят, чтобы у предмета их зависти стало все хуже. То, что ты говорил: «я не буду ничего делать, а только причитать».
Я задумался.
— В какой-то степени ты права. Но мой фаворит в списке ненужных чувств все-таки остается ревность.
— Поясни, — улыбнулась девчонка, кидаясь моими фразами.
Я усмехнулся.
— Ревнуя, ты в первую очередь ставишь себя ниже противника, если считаешь, что он способен отбить объект твоего обожания. Лично я привык, что я первый во всем.
— Фу, как не интересно и в твоем духе, — неожиданно надула губки Алиса.
— Интересно, — произнес я, подходя к ней ближе. Точнее к блинам.
— Я надеялась услышать благородное, что человеку нужно доверять, какие отношения без доверия, а ты, как всегда, о себе.
— Что делать, если я у себя самый любимый? — спросил я, все-таки вырывая блин с тарелки.
Алиса вздохнула и переместила всю тарелку на стол.
— Ешь уж, — буркнула она.
— О, я заслужил блинчиков, — я потер руки.
— Не заслужил, — охладила мой пыл девчонка, — но мне нравится слушать твои мысли, поэтому, считай, ты меня задобрил.
Я с недоверием посмотрел на нее. Было бы лестно это слышать, если бы я не был в курсе, что должен проболтаться о самом сокровенном. В груди неприятно заныло, как пацан, ей богу. Какое мне дело до мнения обо мне не нужной мне девчонки?
Завтрак прошел в тишине. Затем пришла хозяйка дома, и разбавила наше тягостное молчание своими байками. Под конец трапезы, баба Валя обратилась ко мне.
— Сережа, наколешь мне дров, не хочется искать нанимать кого-то.