Справа от меня раздается насмешливое фырканье. Рико входит в роль палача.
— Ну так мне можно присесть или без парня меня здесь не рады видеть? — напряженно спрашиваю я.
— Мы всегда рады видеть тебя, Тэйлор. Не говори глупостей, — великодушно объявляет отец, жестом показывая маме, что можно приступать к ужину.
После десяти минут маминого порхания вокруг стола, еда разложена по тарелкам. Сжимаю вилку и сжимаюсь внутренне, зная, что за этим последует поток критики в мой адрес. И оказываюсь права.
— Мне не нравится, что твой парень с такой легкостью проигнорировал приглашение нашей семьи, Тэйлор. В любой приличной испанской семье это восприняли бы, как серьезное оскорбление.
Безмолвно ковыряюсь в салате, не зная, как это прокомментировать. Остается только облегченно вздохнуть, что мы живем не в Испании.
— Я говорил тебе, Тэйлор. Я говорил, — подает голос Рико.
Вот бы кто мог озвучить шакала в мультике про Маугли. Брат уверен, что я раздвинула перед Нейтом ноги, после чего он трусливо сбежал от меня. По крайней мере, он решил поберечь мамины нервы и не произносить этого вслух. В попытке игнорировать его, поворачиваюсь к безмолвно жующей листик руколлы Софии.
— Передай мне, пожалуйста, минеральной воды.
— Так у нас будет возможность увидеть его? — не унимается отец. — Или он так и будет прятаться от нас? Подобная трусость не достойна мужчины, hija. Томас бы…
Сейчас последует длинная тирада о том, насколько был хорош Томас, с последующими обвинениями в адрес Нейта. Несмотря на то, что сегодня он в очередной раз ранил меня, я не могу позволить своей семье поливать его грязью.
Набираю в грудь побольше воздуха и выпаливаю:
— Мы с Нейтом расстались. Именно поэтому он сегодня не пришел, а не потому, что струсил. Мы не вместе и никогда не будем.
За столом повисает секундное молчание, нарушаемая лишь маминым бормотанием. Глава семьи Челси сверлит меня взглядом.
— Почему ты соврала мне, Тэйлор? — сурово вопрошает он. — Не помню, чтобы учил тебя врать.
О, это то, чему ты научил меня лучше всего, папа.
— Сдается мне, ты соврала еще в ресторане, когда назвала его своим парнем, — язвительно вставляет Рико. — Я предупреждал тебя, что такие парни не приглашают на свидание таких как ты, не имея на то скрытого интереса.
Чувствую, словно упала в аквариум с пираньями, где каждая рыба пытается оттяпать от меня свой кусок.
— Милая, ты ведь не позволила этому зайти далеко? — нервно пищит мама. — Мы совсем не так тебя воспитывали.
Внезапно в комнате становится очень мало воздуха. Так мало, что я чувствую тошноту и головокружение. Кровь приливает к голове, в ушах шумит. Я больше так не могу. Не могу больше выносить эти упреки и издевательства. Только не сегодня, когда я так раздавлена.
Гнев, отчаяние, усталость, боль, унижение, весь этот неприглядный калейдоскоп эмоций во мне разрывается подобно кровавому конфетти, и я вскакиваю с места.
— Ты, — выплевываю я, трясущимся пальцем указывая на Рико. — За что ты так презираешь меня? Что, я черт подери, тебе такого сделала, кроме того, что была твоей младшей сестренкой?
Вижу, как Рико открывает рот, явно желая меня заткнуть, но я не даю ему этого сделать.
— Почему ты всегда стремишься унизить меня? Показать свое превосходство? Как будто тебе недостаточно того, что ты папин любимчик… Как будто недостаточно, что на тебя одного он смотрит, как на законного отпрыска.
Глаза брата расширяются, и я замечаю, как в его руку впивается когтями побледневшая София. Из моих глаз начинают течь слезы, но я не пытаюсь их вытирать. Пусть полюбуются на то, что они сделали со мной.
— Старшие братья всегда защищают своих сестер! А я всегда чувствую, что ты меня стыдишься нашего родства. Я устала быть твоей грушей для битья, ясно? Да, я не вышла замуж и не работаю на отца, и моя жизнь не так блестяще распланирована, как твоя. Но разве это повод меня презирать?
— Никто не презирает тебя, hija, — раздается строгий голос отца. — Мы все желаем тебе счастья.
Я, словно, новорожденная убийца, почувствовавшая зов крови, вытаскиваю клинок из одной жертвы и перехожу к следующей.
— А ты, папа! — взвизгиваю я, разворачиваясь к нему. — Всю мою жизнь я живу с мыслью о том, что должна тебе что-то доказать. Я чувствую обязанной тебе с рождения! Ты постоянно вдалбливаешь мне в голову, что я настолько тупа, что неспособна принять ни одного самостоятельного решения!
Гнев и адреналин сотрясают мое тело так, что я грохаю кулаком по столу.
— Почему? Потому что я родилась женщиной? Кто дал тебе право каждый раз мешать меня с грязью? Я ненавижу экономику. Я ее, блять, ненавижу! Ты не желаешь мне счастья. Ты хочешь, чтобы я не доставляла тебе хлопот. Я живой человек! — ору я, брызгая слюной и слезами. — Слышите, вы все! Я, мать вашу, живая!
Я с такой силой колочу себя в грудь, что костям становится больно. Адреналин постепенно покидает меня, и я охрипла от крика. Проклинаю себя за то, что губы трясутся, а голос начинает звучать жалобно.
— Родители должны любить своего ребенка. Должны просто потому, что он есть, — всхлипываю я. — Не потому что умный, красивый или сильный, а потому что-то он их. Без всяких условностей и обязательств… Если никто никогда не полюбит этого ребенка, то он, по-крайней мере, должен знать, что может найти любовь и поддержку в своей семье.
Отец издает какой-то кряхтящий звук, но я жестом прошу его помолчать. К моему удивлению, он меня слушается.
Я поворачиваюсь к маме. Она ревет едва ли сильнее, чем я сама, но во мне нет места жалости.
— Ты никогда не вставала на мою сторону, мам. Почему? Я столько раз просила вступиться за меня перед отцом. Дни рождения подруг, на которые мне не разрешено было ходить, потому что они были слишком развязными… Томас, который мне даже никогда не нравился. Ненавистная учеба… Ни разу ты не сделала этого.
Чувствую тотальное опустошение. Вспоминаю свою первый сексуальный опыт, который так и не стал особенным, молчащий в дни рождения телефон, хроническую неуверенность в себе. Вцепившись пальцами в нарядную бежевую скатерть, бросаю присутствующим свое последнее последнее обвинение. Почему-то оно выходит из меня шепотом.
— Из — за вас у меня ничего нет. Вы все забрали у меня.
Мама опускает лицо на руки и всхлипывает. Я не хочу ее успокаивать. Сегодня я хочу побыть эгоисткой. Дыша, словно загнанная гончая, опускаюсь на стул. Мой колодец обиды опорожнен до предела.
За столом царит гробовая тишина. Вижу, как дергается лицо отца, когда он комкает в руках салфетку, и как вытирает слезы София. Под аккомпанемент маминого плача тяжело сопит Рико, сжимая резную ножку своего бокала.
Первым в себя приходит отец. Я невольно поднимаю голову, когда он начинает говорить, потому что никогда не слышала, чтобы его голос так звучал. Растерянно. Повержено.
— Дочка, — дрогнувшим голосом говорит он. — Ты знаешь, разговоры не моя сильная сторона. С Рико все проще, он парень, и мы понимаем друг друга. Но девочки… это всегда было тем, чего я я не мог постичь. Принимая все эти решения за тебя, я лишь хотел защитить. У меня, возможно, не всегда это получалось, но я действительно думал, что потому что я старше и опытнее, я знаю, что будет лучше для тебя.. В твоих словах много правды, дочка, но в одном ты неправа. Когда в в роддоме твоя мама впервые дала мне тебя подержать, ты открыла свои черные глазки и посмотрела прямо на меня. И в ту же секунду я понял, что люблю. Люблю и никогда не перестану любить. Такому упрямому старому дураку тяжело отпускать свою маленькую девочку в мир, полный опасностей, всегда хочется подставить руки и подстраховать. Все, что я делал, было продиктовано любовью к тебе, hija. Неправильной и эгоистичной, но самой большой любовью, которую отец может испытывать к дочери.
Он замолкает и смотрит на меня с робкой надеждой. Кусаю губы и глотаю катящиеся по губам слезы. Злость проходит. Сидящий напротив мужчина совсем не похож непреклонного главу семьи Челси — сейчас он просто отец, сбитый с толку и испуганный.
Папа трет покрасневшие уголки глаз и откашливается:
— Сейчас давайте продолжим ужин. Встретимся с тобой на днях, дочка. Только ты и я. Поговорим обо всем. Расскажешь мне, чего хочешь от жизни. Попробуем все исправить. Я попробую…Даже если это будет означать оставить тебя в покое.
Справа раздается сдавленный вхлип. София вскакивает на ноги и выбегает из-за стола. Кажется, для ее гормонов мое шоу оказалось чересчур эмоциональным.
Рико бросает на меня виноватый взгляд, уголки его рта быстро дергаются вверх. Я знаю, что этим он хочет сказать: «Прости меня, сестренка». Слегка киваю головой. Не собираюсь его баловать. Не так скоро.
Мама продолжает плакать, ее обычно безупречный макияж давно стек в тарелку.
— Тише, Сесиль, тише, — успокаивает ее папа.
— Она права, Энрике, права. Я плохая мать.
— Тсс, милая. Ты не плохая мать. Просто ты считала, что я слишком хороший отец.
То, как он успокаивает маму, трогает меня. Их отношения неидеальны, но даже спустя годы, в них есть любовь. А это совсем не мало, учитывая, что я свою не сумела удержать дольше недели.
— Ээ, кто-нибудь! Тэйлор! — раздается из прихожей взволнованный голос Софии.
Отрываю взгляд от родителей и перевожу его на залетевшую в гостиную невестку.
— Там… на крыльце сидит парень, — нервно тараторит она. — Тот, из ресторана… Я случайно увидела его в окно. Подумала, ты захочешь к нему выйти.
26
Мое сердце делает болезненный кульбит и с грохотом ударяется о грудную клетку. Нейт? Здесь?
Чувствую на себе беспокойные взгляды родителей, но не могу сдвинуться с места.
— Думаю, тебе нужно пойти к нему, Тэйлор, — напоминает Рико. — Парень притащился на другой конец Лос-Анджелеса.
Заставив себя подняться, медленно иду к двери. Каждая нога весит тонну. Для чего он приехал? Ужин почти окончен, карты выложены на стол. Мне больше не нужна его помощь.