Сиды не нарушают слов и договоров. Я тоже не могу и помыслить о том, чтобы обмануть сида. Хотя оплата велика не по работе… Мы не лжем друг другу — нежити, незнати, сиды и герцог Дорога. И не лжет лучший из миров. Я хлопнул Буруна по крупу и ускакал вперед. На восток.
Меня ждал Замок Совы, мои воины, стянувшиеся, кто еще не убит, к Замку, вассалы, данники, захребетники, закупы, холопы, жены их и дети, само собой, — Соседи — кто еще мог ждать Дорогу?
Мы все вернемся домой. Вернее, мы все вернем дом Дороге, герцогу Вейа.
Герцогу погорелого майората.
3
«День, впрочем, как и любой другой, прошел не зря. Пусть я даже и не успел задать Белоглазому настоящий вопрос[26] — это позволяет надеяться, что мы еще встретимся, до того, как я умру… Вот ведь… Никогда не думал, что мне суждено умереть у себя дома, что дико уже само по себе… А еще и не в одиночестве и, скорее всего, своей смертью. Х-ха… Можно подумать, что у кого-то бывает и чужая смерть… А значит, что я еще поживу… Успею поговорить и с колдуном… И, что более ценно, со своим внуком… Насколько же он не похож на меня! Насколько же это радует меня! Тут не удастся сказать, что-де, сразу же видно — это внук своего деда… Нет, это как раз тот случай, когда, ставшее для кого-то явным родство, заставляет удивленно воскликнуть «Вот как?!»[27] А мне хотелось бы, да некому, говорить — да, дескать, так и есть…»
Двое сидели у костра, прямо на траве, неподалеку от порога дома. Двое — один старый и седой, как лунь, с длинной косицей, почти до пояса, падавшей с левого виска — жесткая сила чувствовалась в каждом его движении, несмотря на явно преклонные годы. Человек. Второй — молодость и порыв, изящество эльфа и сила молодого оленя. И, тем не менее, это были внук и дед, два Рори, двое мужчин у вечернего костра, занятых серьезным делом — приготовлением мяса. А так как серьезное дело требует внимания, то и разговор у них начал завязываться только после утоления первого голода.
— Хороший выстрел — негромко бросает старик. — Твоему прадеду бы понравился.
— Да полно тебе, дед… — Молодой смущен — ты бы сам сумел куда лучше.
— У меня было много возможностей для занятий этим. Так много, что я бы охотно отказался от большей их части. Но, повторю — это был хороший выстрел. Я так понимаю, что вы, эльфы, стреляете много лучше людей…
— Иногда, когда ты вот не договариваешь что-то, дед, меня так и подмывает уйти все-таки года на три к людям… Чтобы толком понимать, а не гадать по твоим обрывочным фразам и твоему мечу, чем же ты все-таки сделал себя таким, какой ты сейчас. И каким мне бы хотелось стать…
— Каждый раз, когда я начинаю трепать языком, забываясь на миг, что ты не человек, я потом просто не знаю, как бы только сделать так, чтобы мои слова забылись… Ты даже не представляешь, как тебе повезло с тем, кто ты есть… И еще — тебе повезло, что вокруг тебя хватает старших и мудрых, кто в состоянии тебе это объяснить… Ибо молодые никогда не довольны тем, что у них есть…
— А ты, в твои годы, дед — ты доволен тем, кто ты есть? Если этим недовольны толь ко молодые…
Рори молчал так долго, что Рори — внук уже решил, что совсем пора извиняться, как вдруг дед молча встал, сломал в руках ветку, толщиной в запястье взрослого человека и кинул половинки в костер. Потом он снова сел и буднично проговорил:
— Даже если бы мне пришлось умереть много раньше, нежели, чем это может быть, я был бы счастлив тем, что почти что целый год, я был мужем матери твоего отца — мужем Хельги О'Рул.
Ни добродушного подтрунивания, ни улыбки переоценивающего себя юнца, в котором просто кричит буйная сила Жизни, кричит: «У тебя все будет лучше!» не может быть там, где беседуют о вечном двое мужчин. Особенно, если это дед и внук на Эльфийском Нагорье… Особенно, если внук слушает откровение своего деда, о том, что следует избирать маяком в своей жизни, если ты хочешь быть настоящим мужчиной. Но тут дед твой вскакивает, замирает, как пораженный громом — смотрит куда-то, в вечереющие поля Эльфийского Нагорья… Что же ты увидел, дед?
«О, Хранители Нагорья… В чем я виноват перед вами или за что вы решили меня вознаградить? Почему, почему, уже в который раз, в эти осенние вечера, я вижу эльфийку, так похожую на мою… На мою Хельгу? На такую, какой она была тогда, когда только еще обещала вырасти в светлое пламя Эльфийского Нагорья?[28] И всегда лишь по вечерам… И всегда нет никакой возможности догнать ее… Но ведь пару раз мы виделись прямо — таки, вплотную — но… Нет никакой возможности знать все, что преподнесет тебе Нагорье — и, как уже было говорено — то, что ты живешь тут, отнюдь не значит, что ты знаешь всех, кто тоже тут живет…»
Внук, кто она? — С удивлением Рори — внук понял, что дед обращается к нему. Он посмотрел по направлению протянутой руки Рори Осенняя Ночь. Кажется, никого… Нет, кто-то мелькнул, скрываясь за холмом, да, девичья фигура, да… Но уже поздно. И тебе остается только сказать деду, что толку от тебя никакого: «Я не знаю, дед. Я не увидел…»
«Мой внук — эльф. А это значит, что зрение его и слух много превосходят мои… Если он не увидел… То значит, это вижу только я… Тогда все это становится много проще… Но с другой стороны… Мой внук, к счастью не имеет такого опыта войн, как я — он просто мог не успеть сообразить, что я от него хочу… Жители Нагорья не любят, когда кто-то, пусть это даже не то, что зять Рори О'Рула, а и сам О'Рул, беспокоит их. Так что, метаться по Нагорью, чтобы решить, наконец, вопрос, кого же я встречаю здесь, не стоит… Да и незачем гоняться за той, что хотя бы так позволяет тебе верить в очередное чудо Нагорья… Тут нет причины думать, что дух Хельги неуспокоен или же чем-то оскорблен[29]… Скорее, я просто вызываю ее образ, тоскуя по ней… Или мы оба тянемся друг к другу — она оттуда, где она сейчас, сюда… Но кто сказал мне, что там, где она сейчас, не так хорошо, что там можно и должно забыть Рори? Я, как всегда, слишком самоуверен[30]…»
— Дед, я давно хотел тебя спросить… Ты расположен сейчас к разговору с твоим докучливым внуком?
Вполне. — Но улыбнуться у Рори Осенняя Ночь не получилось. А потому внук, решив, что дед соблюдает все традиции разговора старшего с младшим, сел на колени поднял руки и скрестил ладони на сердце. Рори Осенняя Ночь, сообразив, что сам виноват в появлении такого рода церемоний в их разговоре, сел напротив в такой же позе.
— Так что ты хотел узнать, внук?
— Я… Хотел спросить… Давно хотел… Как понимаешь, что ты нашел ту, которая навсегда?
«Держи себя в руках, старик… Он не понимает, что просто и легко вложил уголь тебе в рану, так и не зарубцевавшуюся… Он растет и, само собою, что такие вопросы должны беспокоить юношу — эльфа…» — Эти мысли пронеслись в голове Рори Осенняя Ночь, а вслух он сказал:
— Ты сам поймешь это. Даже не так… Вы, вы оба поймете это… Это говорят два сердца и подтверждают Холмы Эльфийского Нагорья… Я боюсь, что разочаровал тебя, но другого ответа у меня нет.
— Я надеялся узнать больше… Такой ответ мне известен. Я не смею упрекнуть тебя, дед, но я и вправду, хотел бы знать больше. Но если ты не расположен к этому…
— Я больше не держу тебя, внук — мертво-спокойно сказал ты, пользуясь правом старшего прервать разговор… Прежде, чем ты начнешь говорить… Говорить убогим языком человека эльфу… Говорить молодости о том, что видит старость… Говорить молодой крови, что твоя тоже была молодой… Говорить то, что навечно должно быть спрятано двоими… А у тебя — за двоих.
— Рори Майский Лист просит деда простить его молодость и глупость, его дерзость, от которой он так охотно бы отказался и удаляется — И ты знал, знаешь, что Рори-внук не просто проговорил слова церемониального прощания младшего с прогнавшим его старшим. Нет… Ему действительно, страшно стыдно сейчас… И просто страшно, что он причинил тебе боль. А потому:
— Брысь! — Рявкнул ты и внук исчез. Теперь он куда спокойнее вернется домой и сможет заснуть.
Герцог погорелого майората
[26] Это ж надо, чтобы так везло! Ну, раз, ну два — но Рори словно задался целью повидать все, что смертным удается видеть крайне редко… То Нагорье… (тут кусок просто оторван! Нет, конечно, я не могу ждать от колдуна приличного обращения с текстами… Но на сей раз он, точно говорю, выдрал его не по безалаберности своей! (прим. л-на Рона Зеркало, сделанное прямо поверх строки в архиве Белоглазого, частично тем переданного)
[27] Или есть смысл прекратить попытки сделать околесицу Рори, хотя бы, удобочитаемой? (прим. л-на Рона Зеркало)
[28] Эльфы считают неприличным рано находить себе пару в жизни. И поэтому двадцать, двадцать пять лет у них — самый лучший для молодой женщин, возраст… Можно подумать, что этот возраст — тоже не непростительно мал! (прим. л-на Рона Зеркало)
[29] А вот тут Рори Осенняя Ночь явно себя переоценил — такие заявления если кто и способен делать, то уж никак не человек… (прим. л-на Рона Зеркало)
[30] Что ж, общение с Народом Холмов, в целом, неплохо отразилось на Рори. (прим. л-на Рона Зеркало)
1
Я ли ехал быстро, война ли не спешила, но мне пришлось замкнуть большой круг, чтобы найти ее следы.
Селище было вырезано начисто. Выжжено. Вычищено. Все, до единого человека, остались тут, у своих домов, в своих домах, на пути из селища. Волки Радмарта накрыли селище на заре — мы разминулись в одну ночь, судя по пеплу. И не пощадили никого. Что, собственно, неудивительно — кто слышал когда-то о жалостливых солдатах врага? Слышали? Хорошо, о разгулявшихся наемниках врага, ставших жалостливыми перед младенцем, в которого хорошо опробовать новый лук с полутораста шагов, пришпилив его к матери? Тоже слышали? О ставших жалостливыми оборотнях Северных Топей, вековечных врагах человека, ненавидящих его с рождения, каждый — каждого, неистово, непримиримо не слышал и не услышит никто. Некоторых селищенцев оборотни Радмарта выловили далеко от селища, — может, догнали. Но скорее рыскали вокруг в поисках тех, кто мог понять, что творится в селище по пути туда и спрятавшихся.
Я был уверен, что в селище, вырезанном до последнего голбечника, не сыщутся видоки.
Я был прав.
След они оставили настолько очевидный, что даже мне, Дороге, было понятно: они ушли не туда, куда он указывал. Радмарт шел на восток, к Замку Совы. Но он был вынужден — вынуждал договор, вынуждало его естество — останавливаться, убивать, искать — терять время. Я мог легко догнать оборотней — Бурун просто рвался из-под седла, конь чуял погоню — ему передалось мое желание. Желание герцога, увидевшего своих людей сожженными прямо в домах.
Я не пошел за Радмартом — я должен был обогнать его. Но его путь теперь был ясно виден — он шел облавным кругом — все герцогство он охватить не мог, но старался отметиться везде. Людей у меня будет поменьше, чем хотелось бы, но может быть, побольше, чем ожидалось — если воины Хелла не будут настолько же расторопны, как Радмарт.
А Осень старалась скрыть улыбку войны, натягивая паутинки на небеса и землю.
Селища, деревни, печища, усадьбы, заимки — много, много попадалось мне еще тропленных следов Радмарта. Много. Но меньше, чем я ожидал. У Замка Совы меня встретит немало воинов. Или тех, кто хочет ими стать. Или тех, кто ими станет. Это мой дом.
Ночь догнала меня в дубовом лесу. Очередная ночь. Я не спал. Майорат страдал и мучился и я, его государь, терпел такую же боль, мешавшую мне спать. Ненависть же Вейа достигла уже своего, как мне казалось тогда, апогея — я боялся выезжать на дорогу, чтобы не убить кого-нибудь просто так — настолько жадно «Крыло полуночи» искало оборотней Радмарта. Сам же Радмарт искал в ту же пору меня.
Он потерял меня у Леса Порубежья, рыскал вокруг все время, что я провел у Ягой, и мы чудом разминулись, когда я ушел от нее. Он искал меня один. Он не мог и помыслить, что кто-то из его оборотней убьет меня. Кто-то — а не он. За мой выкрик с обрыва. За растерзанного на стене Замка Вейа оборотня — это, как выяснилось, дало дорогу схожим попыткам — оборотней можно было убивать, и их убивали. Больше, чем они вообще могли ожидать. Убивали за майорат Вейа.
«Вейа-лала, лала-лейа, вейа-ла-лейа, ла-ла!» — всплыла в моей голове строчка давно забытой песни.
Это я произнес вслух и с дуба над моей головой раздался знакомый, желчный голос:
— А ты хоть знаешь, откуда пошло это — «Вейа»?
— Шингхо!
— А кто же еще?! Кто еще мог не полениться и найти тебя, Дорога, в твоем убогом убежище? Я уже давно отчаялся понять, как ты уцелел. Тем более не могу понять, как ты до сих пор жив! Это же додуматься — прорваться из замка, пройти горы, уйти от оборотней и застрять на Кромке у Ягой! Как тебя не перехватил Радмарт — даже представить себе не могу.
— Радмарт? Он ищет меня?
— Он идет за тобой. Можно сказать, топчет твои следы.
— Я останусь тут и избавлю его от ожидания!
— Еще одно, не требующееся доказательство твоей непроходимой дури. Кого тогда будут ждать у Замка Совы, если Радмарт бросит твой труп здесь, в лесу?! Пока по-другому не получится, тебе не устоять против Радмарта. Куда ты шел? К Замку Совы?
… Я шел к Большим Совам. В этом мире у меня не было больше друзей, а Шингхо оставил меня…
— Вы сами назвали меня своим другом… Я не знаю, что вы подразумевали под этим, но я должен был придти к вам… — ответил я.
Шингхо слетел на землю и, склонив голову, посмотрел мне в глаза.
— Ты говоришь правду, — сказал он. Я даже и не подумал обижаться. — Но на самом деле тебе там нечего делать. Просто нечего. Шаг этот уже пройден. Мы идем теперь немного не туда. Точнее, совсем не туда. Вставай, Вейа. Времени почти нет. Только скажи мне — чему ты научился за то время, пока меня не было?
— Только слушать себя и принимать себя. Временами.
— Гм… Могло быть и хуже, конечно, так что и это утешает. Но могло быть и лучше… Нет, не могло, — решительно сказал Шингхо и схватил с тряпки кусок вяленого мяса. Проглотив добрую половину моего ужина, он негромко сказал: «В мирах нет воинов и не воинов, героев и не героев. Есть лишь полностью сложившиеся обстоятельства, идеальные для каждого, отдельно взятого человека. Само собою, что подготовленность тут играет немалую роль».
— К чему это ты? Извини.,- я почти вовремя спохватился и Шингхо удовлетворился лишь тяжелейшим вздохом.
— Вставай, Вейа. Ты торопишься. Твои люди уже почти собрались у Замка Совы, и нам надо — точнее, тебе надо, успеть еще кое-куда. Так что седлай своего коня и следуй за мной.
Шингхо тяжело оттолкнулся от листьев и взлетел вверх, описывая круги надо мной. Я быстро собрал свои разложенные вещи — плащ, чистую тряпицу, служившую скатертью, прицепил «Крыло Полуночи» к поясу и вспрыгнул в седло.
— Когда я соберусь умереть, — сказал Шингхо с ветки, на которую успел сесть, — я попрошу тебя сходить за моей смертью, Дорога!