По пути на кухню, где мама, наверное, уже придумывала себе занятия, чтобы иметь повод не выходить оттуда и не звать нас на ужин — сначала я должен подать знак, что можно, — Катришка занесла мне покрывало.
— Я потом сама в стиралку брошу, маме не давай. Где шкатулка? — спросила решительно.
Я молча вытащил её из выдвижного ящика стола. Сестра с демонстративной твёрдостью сорвала браслетики с рук — кстати, не развязывая узелков, а тесёмки обхватывали запястья плотно и не растягивались резиной, — откинула крышку и положила амулеты внутрь. Захлопнула и передала мне.
— Пусть у тебя побудут.
— Хорошо. Они тут, в выдвигашке лежать будут.
Катришка ушла, не отвечая, а я сразу крикнул, подавая знак.
— Мам, скоро там? Я быка съем.
Добрая бабушка, когда я снова к ней явился, соизволила открыть мне страшную тайну содержимого второй шкатулки.
— А что сам не посмотрел? Ключ знаешь. Забоялся, значит. Молодец, на правильной дороге стоишь, Митрофанушка. Только в этом случае поджилками мог бы трясти — мой амулет там, собственноручно сотворённый. Свекровина любовь называется.
— В смысле?
— В прямом, мой нежный недоросль, в самом что ни на есть. Знаешь ли ты деревенскую жизнь, мой юный губитель? По глазам вижу, в замешательстве находишься. — Где только глаза разглядела, которых, чую, нет вовсе. — Так вот, Митрофанушка, был в старых временах обычай девку в мужнин дом отдавать, то есть замуж. Тем бабам везло, кто за старших братьев выходил, и горе той, кто за младшего. Младшего не отселяли обычно, а оставляли при себе для подспорья родителям. И добро бы они стариками были, честь и хвала тогда сыну и жене его, но нет! Чаще бывало, что свёкор со свекровью здоровьем своим могли детишек за пояс заткнуть — женились и рожали тогда рано. И вот представь, Митрофан, молодица входит в семью. Свекровь — старшая, хозяйство держит, дочерями незамужними и снохой младшей распоряжается… понял?
— Типа золушки и мачехи, что ли?
— Типа, — согласилась старуха. — Ладно бы работой заваливала, ещё полбеды, но, случается, вцепится стерва, мужем битая, как клещ-кровопивец, не отдерёшь. Мало того, что словами затравит, так и сыну начнёт наветы на жену в уши лить, а тот за вожжи хвататься. Жизнь снохи превращается в ад. Это и есть свекровина любовь, понял?
— Типа… наоборот?
— Ну да, догадливый глупышка. Бежит тогда юная жёнушка к ведьме — отшельнице и умоляет извести свекровь подлую. Лесная знахарка велит свекровин волос принести, а лучше кровь брошенную и порчу через них насылает. Берёт с девки плату и отправляет восвояси. Подействует — не подействует, не её забота. Чаще, конечно, зазря бабы юные последнее отдавали — давно наше племя ведьмовское измельчало, много самозванок уже тогда жило… мы этому, скажу прямо, способствовали. Пускай пустышек жгут, а не истинных посвящённых — людям спокойней и нам безмятежней. Так вот, отвлеклась… о чём я…
— О грязи подделок и сиянии алмазов, — попытался пошутить я.
— Правильно, мой юный Петрушка. Порча что, один раз плату взял и всё. А вот несколько лет силу тянуть — это искусство. Сноха дарит любимой свекрови ожерелье. Дешёвое, но от сердца, собственноручно сделанное якобы. Себе на руку повязывает шерстяной шнурок, будто бы от ломоты в суставе. Готово. Свекровь полностью в её власти, сделает всё, что молодуха пожелает; а сноха же, помимо разрешения своих со свекровью разборок, желать будет удовлетворения собственной похоти, причём, не только мужа хотеть станет, но и рабыню свою новоявленную. И сила к ведьме потечёт от них обеих. Два — три года энергией колдунья обеспечена пока шнурок не сотрётся; либо свекровь не зачахнет — ожерелье прожорливая штука.
— Лесбиянками станут?
— Современным языком я назвала бы их бисексуалками. По крайней мере, сноха точно станет, а у свекрови желания спрашивать не будут. Всё, достаточно. Бросай эти комплексы, Митрофан, коль ведьмой стал! И хватит языком попусту молоть, приступай уже к практике. Получил задание цветок наколоть, действуй. Ко мне больше не обращайся, пока не исполнишь, до встречи, — произнесла старуха и исчезла. Просто, без спецэффектов.
Сколько я ни орал, так и остался сидеть в пустом сне. Пришлось просыпаться. Сел за ноутбук, ввёл дату рождения и полез в астрологический мрак, которому не доверял ни на йоту. Скоро голова распухла, плюнул и лёг спать. Утро вечера мудренее.
Шли третьи сутки поиска угла возвышения Сатурна на шесть тридцать утра, который в день моего рождения отдыхал в доме Девы — с астрологических карт я день назад перешёл на нормальные астрономические таблицы, которые, увы, не все были широко доступны, — когда мне позвонил Костян.
— Привет, братан! Всё дома тухнешь?
— Привет, Костян. Да есть занятие, ищу тут кое-что в сети… а что такое?
— Гы-ы… бросай ботаничить, Петрух, оторвись от телефона, палец сотрёшь. Каникулы, братан, заканчиваются, в понедельник ударная учёба начнётся, а ты ни в одном глазу! Оторваться надо, последняя суббота сегодня! Ну…
Я откинулся на спинку кресла. А почему бы и нет? Цифры, линии, углы, ломаные кривые, которые я при помощи транспортира и угольника аккуратно переносил на бумагу, скоро все мозги процарапают, надо отдохнуть-отвлечься. Рьяно я взялся что-то. Да и тухну действительно, правильно Костян выразился.
— Что предлагаешь?
— Как что? Нирвану, конечно! Сегодня секьюрити прикормленные дежурят, всё в ажуре будет. Ну…
— А кто ещё идёт?
— А нафиг нам ещё кто, братан! Тёлочек снимем, оторвёмся по полной! Там такие цыпочки тусуются, увидишь — в натуре помрёшь.
— А Дрюня, Рыжий, где?
— Да ну их в баню! Родоки припахали мальчиков. Кстати, у тебя как с баблом?
Теперь понятно, почему Костян обо мне вспомнил.
— На двоих ужраться хватит.
Судя по озадаченному сопению, Костян офонарел.
— Ты серьёзно?
— О бабле не переживай. Я недавно поднял малость, поляну накрою. Во сколько и где стыкуемся? — заторопился уйти от расспросов.
Мы договорились.
Очередь тянулась метров на сто. Костян нагло повёл меня мимо. У него действительно оказался знакомый охранник, который пропустил нас через чёрный ход, через какой-то склад. Но, заметив на лице одноклассника явное облегчение, после того как мы очутились в зале, я заподозрил, что не всё с посещением Нирваны у Костяна складывалось гладко; даже больше скажу, судя по поведению новоявленного друга, клуб он посетил во второй — третий раз. Он восторгался как ребёнок, впервые посетивший московский Детский Мир, глазел на яркое действо с радостью дорвавшегося до праздника именинника. Меня, кстати, обстановка тоже впечатлила.
Ритмичная музыка колотила по ушам, заставляя вибрировать тело. Повсюду летали разноцветные зайчики, меняясь и переливаясь в такт ритму. На танцполе в центре зала топтались редкие любительницы позажигать на трезвую голову, основная публика пока ещё разогревалась горячительным. В одном углу на возвышении чародействовал диджей, у противоположной стены полукругом, напоминая раскрытую подкову, расположились столики с диванчиками, забитые разодетыми девицами вперемежку с молодыми людьми; дымились кальяны, сверкали рюмки с бокалами. Третья стена плавно переходила в рекреацию с туалетами и гардеробом, куда мы сдали одежду; вдоль четвёртой вытянулся длинный бар, похожий на узкий рукав пиджака-переростка производства Шемякина. Мы с Костяном подсели к стойке.
Выпили по рюмке дорогущего коньяка и потягивали пиво, разглядывая и обсуждая посетительниц. В голове легонько шумело — опьянение подкрадывалось незаметно.
— О, смотри, Петрух, тёлочка в центре, вон та в брюках и розовой блузке, как задом вертит, в натуре! Ей бы шест…
— Между булок вставить, — продолжил я.
— Гы-ы, точняк… на кол бы её насадить.
— Но кардан великоват. Штаны того и гляди лопнут, с мылом натягивала, дура.
— Как в том клипе про лабутены, гы. В натуре дура…
Мы пили пиво, закусывая креветками, балаболили. Обсуждали, к которой бабе подкатить стоит, а с которой лучше не связываться, и сидели, никуда не дёргаясь, целый час. Я — набирал градус, рассчитывая расслабиться и, наконец, тряхнуть костями, не стесняясь, а Костян, похоже, всерьёз выбирал себе половинку на ночь. Интересно, куда он её поведёт, если выгорит.
— А ты как бабло поднял? — в который раз как бы между делом поинтересовался Костян. Не мог успокоиться парень, когда увидел пачку тысячных, которую я засветил, когда расплачивался за коньяк.
Авансом нам почему-то не налили. И так бармен с сомнением смотрел на наши юные лица, бритву знавшие только по праздникам. Я, по крайней мере, брился три раза в жизни. Больше для того, чтобы простимулироваться рост волос, чем по необходимости.
— Да не важно, Костян! Расслабься, у тебя всё равно не получится…
— А ты кто у нас, особенный? Умный как Стив Джобс, сильный как этот, в натуре, Сталлоне? Ты понимаешь, что только что меня с дерьмом смешал? — Костян постепенно заводился. — За это ответить можно…
— Эй, Костян, угомонись! Ничего такого я не хотел, в натуре! Не так выразился, братан, извини… я, понимаешь, умею кое-что… необычное…
— Что? — всё ещё бычась, спросил Костян.
— Да как тебе объяснить…
— Как есть, — грубо уточнил вспыльчивый одноклассник.
— Хорошо. Я — экстрасенс. — Я находился в той стадии опьянения, когда ощущается приятная расслабленность, когда ни спорить, ни скандалить не хочется, и все люди воспринимаются милашками. — Бабу денежную на похудание закодировал, она заплатила. Всё просто, Костян.
— А? — переспросил он. Глаза его от удивления медленно расширялись. — Шутишь, — заключил, закончив обдумывание. — Издеваешься по ходу, братан, так и ответить…
— Хочешь верь, хочешь не верь, — перебил я жёстко, пожимая плечами, и отвернулся, делая большой глоток пива. И едва не поперхнулся.
На танцполе зажигала Лена. В коротком обтягивающем платье с блёстками, подол которой едва-едва прикрывал аккуратную упругую попку, в туфлях на шпильках, в нарочито небрежной причёске она танцевала на пару с незнакомой мне девушкой в лохмато-драных джинсах. Во рту пересохло, сердце стало сбоить, и я вдруг чётко понял, что думаю о ней всегда…
— Ты серьёзно, Петрух? — уточнил опомнившийся Костян. Спросил, поворачиваясь ко мне, трогая за рукав пуловера. — Ух ты, Ленка, — сказал безэмоционально, просто констатируя факт.
— Абсолютно серьёзно, — подтвердил хриплым голосом и прокашлялся. «Если я сегодня не подойду к ней, то не подойду никогда», — решил я для себя. И заказал нам с Костяном текилу.