— В десять буду как штык, как правильная девочка, так маме и передай, — подумала, что по поручению мамы звоню и это хорошо. — Пусть там о стену головой не бьётся… да, к тебе же Доска глазастая должна была прийти, была?
— Была, — вздохнул я, бросив взгляд на мирно спящую женщину. Узел на её голове распустился, волосы раскинулись по подушке. — Придёшь, расскажу. Всё, мне некогда, пока. Не вздумай припереться раньше!
— И не надейся!
Я практически успокоился — одной проблемой меньше. Подождал минут пять, пока дрожь в конечностях не угомонилась и, так и не выстроив чёткого плана, подтащил кресло к дивану, украшенному учительницей.
— Любовь Михайловна, вы меня слышите?
— Да, слышу…
— Где вы живёте и с кем.
— Старогорская двадцать два дробь два квартира семнадцать, одна…
— Какие у вас планы на завтра.
— Завтра суббота, — начала рассуждать, — на работе окно. С одиннадцать до часу магазин, потом буду готовить ужин, а вечером, часов в шесть, должен прийти Боря… мы ещё созвонимся…
— Кто этот Боря?! — меня уколола ревность. Впервые в жизни кольнула. Мне не понравилось.
— Он женат, двое детей, уходить из семьи не хочет, но всегда врёт, что уйдёт. Мы встречаемся уже пять лет, я его люблю… — произнесла как обычно безэмоционально, как безразличное утверждение.
— Как так? Женат, а в выходной у любовницы ночует. Объясните.
— Он посменно работает. Жене говорит, что попросили подменить…
— Значит, так. Любовь Михайловна, слушайте установку, которую исполните обязательно. Позвоните Боре и отмените завтрашнее свидание. Придумайте всё, что угодно, но чтобы Борей завтра у вас в квартире не пахло. Так же как планировали, сходите в магазин и приготовите ужин, для меня. Наденьте сексуальное бельё, накиньте халатик и ждите. Я приду ориентировочно часа в… три. — Я хотел бы прибежать к Любови Михайловне утром, но сдержался — идея с ужином мне понравилась, пусть приготовит. — Всё. Остальное завтра. Теперь вы легко будете входить в состояние гипноза, стоит мне только вглядеться в ваши глаза…
Я мысленно прислушался к своему быстро восставшему мужскому достоинству и решил пошалить:
— Сегодня перед сном вы подр… помастурбируете, думая обо мне и кончите так сильно, глубоко и сладко, как никогда и ни с кем до этого. На счёт три вы проснётесь в хорошем настроении, полностью отдохнувшей и даже не поймёте, что спали. Вас ничто не удивит. Мы обменяемся телефонами и вы спокойно пойдёте домой, будучи совершенно уверенной, что исполнили всё, что хотели.
Я провёл женщину на кухню и там разбудил.
В прихожей она долго собирала причёску, не удивляясь и не задаваясь вопросом, где могла растрепаться.
Маме внушил только одно: чтобы завтра отпустила меня с ночёвкой к Мише Бакланову и ни за что ему не звонила, как и Любови Михайловне, которая приходила пригласить меня в гости к старому другу. Ну и традиционно, чтобы легко на гипноз соглашалась. Во второй и последующие разы впадение в транс происходит гораздо быстрее, за несколько секунд буквально — я узнал это точно. Из старухиного бреда вычислил, когда она над моими потугами с Верой издевалась.
Итог получился лучше, чем я планировал. Спасибо маме за любопытство.
Тигр давно свернулся в ласкового котёнка, а возбуждение держалось. Я ворочался в кровати, но руки не распускал. Нет, я не ханжа. Всё естественное грехом не считаю и напускной брезгливостью не страдаю, но… хотелось настоящего первого раза, в полном объёме…
Уснул внезапно, не помню когда. Спал без сновидений и проснулся отлично отдохнувшим, готовым к подвигам и свершениям. Жизнь показалась вкуснее умело приготовленного чебурека, сочной и хрустящей. Я излечился.
Свой визит к Пете Ганиеву Любовь Михайловна помнила смутно, как во сне. Заходила узнать причину перевода мальчика в другую школу. Если виновны её ребята, то чем обидели и когда. Вроде выяснила, но забыла. Неинтересно стало.
Её бывший ученик славился светлой головой, но был замкнут. Был, как говорится, себе на уме. С одноклассниками близко не сходился за исключением Миши Бакланова, который сам в силу весёлого, широкого характера подтягивал Петю к себе, сводил с разными компашками по интересам.
С девочками Петя не общался совсем. Стеснялся до избегания. До прямого натурального бегства.
Любовь Михайловна взяла «Искренне ваш Шурик», новый роман любимой Улицкой, и удобно устроилась в постели под светом ночника. События книги захватили её. Но вдруг, точнее постепенно, мысли стали сбиваться. Внутренний мир всё больше и больше заполнялся образом Пети, юношей, к которому манило.
Книга упала на пол, вслед за ней сползло одеяло. Любовь Михайловна корила себя, обзывала грязной нимфоманкой — педофилкой, но руки продолжали заниматься стыдным делом. Они не казались чужими, нет, наоборот, действовали по воле головы, но в голове творилось чёрт знает что. Вожделение было диким, ранее не ведомым — в моменты самой большой своей страсти подобной силы чувства она не испытывала.
Оргазм приблизился не как при обычной, обыденной мастурбации, — в свои тридцать шесть лет одинокая учительница периодически занималась самоудовлетворением, — не зародился тёплым комочком внизу живота, а жарко дунул в промежность. С последним стоном-воем, когда пальцы утонули в тёплом, текущем ручьём чреве полностью, каждую клеточку, каждый атом горячего тела поглотило цунами наслаждения. Сладкие судороги сотрясли мышцы, чуть не сломав пальцы в глубине лона, и наступило блаженство…
Эту ночь ей снился Пётр. И в одежде и без. Она его хотела, несмотря на малолетний, буквально сыновий возраст.
Увидев Любовь Михайловну, я ошалел. Стоящей передо мной хозяйке, только что впустившей меня в квартиру, не было тридцати. Красивая девушка в розовом, приталенном узким пояском шёлковом халатике с драконами, распущенные волосы, ниспадающие волнами на плечи, стильный макияж, как у элитной шалавы. Не встретил бы её вчера, не поверил бы, что передо мной типичный синий чулок. Десять лет, как минимум, от возраста отняла, превратилась в настоящую секси-гёрл, как в качественном порно с натуральными, не силиконовыми актрисами.
— Извините, Любовь Михайловна, — сказал я, сглотнув густую, с трудом упавшую в пищевод слюну, — не напомните, зачем вы меня пригласили,?
— Ты же сам попросил подтянуть тебя по биологии, — удивилась учительница, — ЕГЭ собрался сдавать. Ты на домашнем обучении отстал, догонять материал надо… — и возмутилась. — Нельзя же быть таким беспечным, Петя! Я ради тебя важную встречу отменила, а ты не помнишь, зачем к учителю идёшь? Стыдись!
— Так мне уйти можно? — поинтересовался я, хитро прищуриваясь. С первоначальным потрясением, испытанным от преображения доски с глазами, ставшей вдруг молодой горячей красоткой, я совладал.
— Я тебе уйду! Раздевайся и проходи в большую комнату, — и, смягчившись, пояснила. — Я там стол накрыла. Перекусишь, Митрофанушка? Не хочу учиться! А жениться ты случаем не собрался? — пошутила, в двух словах обыграв классическую пьесу Фонвизина.
Знала бы, как близка оказалась к истине! Я мысленно ухмыльнулся и ничего не ответил. Проследовал вслед за учительницей в большую комнату.
На белоснежной скатерти томно вздыхали салатики трёх разных видов, пыжились, надувая щёки, мясные нарезки разного сорта, мирно спала разнокалиберная зелень, громко заявляли о собственной важности фрукты. Гордо расправив твёрдые плечи, вкусное изобилие возглавила бутылка красного вина, как генеральный директор солидной корпорации среди каких-то там жалких исполнительных директоров.
— У вас праздник? — делано изумился я, чего-то подобного ожидая, но не в таком роскошестве.
— Для меня каждое занятие — праздник, — произнесла Любовь Михайловна торжественно, но, выдержав паузу, усмехнулась с горечью. — Намечалась одна встреча, которая не состоится… давай не будем о грустном, присаживайся.
— Где у вас руки помыть? — спросил и… не выдержал. — Любовь Михайловна, подойдите, пожалуйста, ко мне… ближе… не отводите взгляд…
Она вошла транс буквально через минуту. После команды «спать», согласно распоряжению, осталась стоять с открытыми глазами, слегка покачиваясь.
— …совратите меня прямо сейчас. Сами предложите перейти на «ты»… три!
Взгляд её умасливался постепенно, будто похоть закапывалась в глаза из пипетки, капля за каплей. Лицо, как ни пыталась женщина скрыть возбуждение, преображалось: зарумянилось, озарилось желанием; стало хитрым, охотничьим, более красивым и манящим. Я от волнения сглотнул. Сглотнулось трудно — мешал нервный ком.
— Пойдём, Петя, приступим к уроку, — позвала томным голосом и повела меня за руку в другую комнату, в спальню. — Я покажу тебе женское тело. Надо всё изучать на натуре, мальчик… и давай на «ты»… скажи Люба…
Мы подошли к двуспальной кровати, застеленной покрывалом в цветочек.
— Люба… — хрипло произнёс я, и мои уста закрылись жарким поцелуем, впервые в жизни.
Я задохнулся. Меня пробил разряд вольт в восемьсот. Её губы оказались нежными, сладкими и упругими, что тот персик на картине с девочкой.
— Приоткрой рот, — скомандовала, тяжело дыша от страсти. Ей приходилось задирать голову, чтоб наши губы сравнялись. — Смелее, не стесняйся, пропусти мой язык…
Это было нечто! Все, что я читал и видел на экране гаджетов, перед реальными ощущениями меркло, как светлячок на солнце…
— Раздевай меня, смелее… — выдавила она сквозь непослушное дыхание.
Дрожащими пальцами, ставшими будто чужими, я подёргал узел пояска… Люба, не выдержав, развязалась сама. Халатик, соскользнув с плеч, упал на прикроватный коврик. Я чуть отстранился, желая рассмотреть женщину. Плотный бордовый лиф с изящным замочком спереди, поднимающий небольшую аккуратную грудь, того же цвета кружевные трусики. Единственное, что в фигуре выдавало возраст — неспортивный, рыхлый, заметный только лишь на фоне общей худощавости животик. Да ещё, пожалуй, шея не была идеально гладкой, как у девочки, а со складочками. Слабенькие, еле заметные, но морщинки имелись.
Я успел разглядеть их все, пока Люба, уже не пытаясь учить меня, как надо справляться с женской сбруей, скинула её сама. Обняла меня за шею, заставив нагнуться, и впилась в губы очередным поцелуем. Иначе я простоял бы соляным столбом вечность. И ещё пару лет с гаком. Потом так быстро, что не успел уловить, стащила с меня футболку. Чуть покопавшись, расстёгивая ремень, спустила джинсы вместе с трусами. Упругий член вырвался на свободу и, глотнув долгожданный, прохладный воздух, загудел в нетерпении.
От толчка в грудь я повалился на ложе. Следом содрались с ног остатки одежды, включая носки, и на меня упало жаркое, мягкое женское тело. Наши губы, волосы, пальцы сплелись, казалось, в один организм, как сливаются инфузории и прочие туфельки. Мыслей, кроме ожидания, что сейчас случится долгожданное таинство, о котором мечтаю всю сознательную жизнь, жажду и днём, и ночью не было никаких — голова от пустоты и вожделения звенела.
Любины пальцы шёлком прошлись по коже, задевая соски, от касаний к которым резко хватало дыхание. Тёплые, мягкоупругие груди прогладили мой торс, вызвав твёрдыми, как камень, сосцами щекотку, не смешливую, но приятную. Вдруг Люба, оторвав свои губы от моих, выпрямилась и оседлала мой живот. Я почувствовал влажность меж её ног. Не успел обдумать сей факт приобщения к самому сокровенному, как она поднялась на бёдрах, рукой подправила член и села на него, протяжно охнув. Мне показалось, что не отдельный орган, а я весь погрузился в скользкую, плотную, тёплую нирвану. Осознал, что наконец-то случилось то, о чём мечтал, о чём вожделел долгое время; как-то банально случилось, но от банальности не обидно, а радостно, и та-а-ак приятно, что…
Люба, громко охая, подпрыгнула всего два раза и я, перевозбуждённый, лопнул. Не разом, как шарик, уколотый острым, а как камера, качаемая насосом, через постепенное раздувание. Появилось напряжение, концентрированное в подтянутых к паху яичках, которое невозможно и не хочется контролировать, прибавилось предчувствие скорой разрядки; возбуждение, и так казавшееся запредельным, усилилось стократно. Волнами пошло по телу, достигло головы и в этот момент — вспышка, охватившая, как представилось, всего целиком. Меня обдало жаром парной и окунуло в холод проруби, и что-то потекло, толчками… и так сладко, так судорожно и в то же время расслабленно, и блаженство в душе. Наслаждение, которое с ночными поллюциями сравнить невозможно: там просто приятно, а тут нирвана, переходящая в лёгкое головокружение и сонливость. Мгновения полного счастья перешли в полное удовлетворение.
Пока я переживал всю гамму чувств, ликуя и сожалея одновременно, Люба с закрытыми глазами замерла, к чему-то с досадой прислушиваясь, легла на меня, стараясь не выпустить всё ещё твёрдый орган из плена, и принялась успокаивать.
— Не расстраивайся, милый, — шептала сбивчиво, — в первый раз у всех так… ничего… скоро продолжим…
А я расстраиваться не думал. Мне было так хорошо, что не описать. Ничто не тревожило, не напрягало. Я знал, как можно удовлетворить женщину, поэтому не заморачивался. Только надо естеством действовать, без гипнотических прибамбасов. Тем более что сама Люба действовала, продолжению способствовала.
Вскоре поцелуи, поглаживания, движения тазом, ласкающие до конца не опавший орган, молодым организмом были услышаны. Возбуждение поднялось с новой силой и теперь женщина, скача на мне, как наездница на коне, стонала долго, пока, наконец, не задёргалась судорожно, с хрипом выгнулась и, продолжая дрожать, не замерла, затаив дыхание. Глаза закатились под веки, лицо на секунды сморщилось, став некрасивым и прекрасным одновременно. Её пещерка начала буквально доить, сжимая и отпуская мой готовый взорваться стержень будто бы кулаком. И он взорвался. Люба, сладко постанывая, тяжело дыша, упала на меня полностью расслабленной, а вскоре и я почувствовал пик блаженства, длившийся продолжительней первого.
Так, умиротворённые, успокоенные, мы пребывали в истоме, казалось, вечность. Но вечность тоже кончается и Люба медленно, нехотя, сползла на пол, стараясь не раздвигать ноги. Я её понимал — сам пропотел насквозь, намочил покрывало, весь живот и ниже были в липкой жиже, пахнущей остро и пряно. Специфический, приятно раздражающий и чуточку противный запах.