— А? Сдается, Клеф его зовут. Будто бы сам из лангобардов, но отринул ересь, принял христианство и принес клятву его императорскому величеству. Эй, на ногах-то держишься? Сам бледный как снег, смотреть тошно… Что дальше-то было?
Дальше… Дальше… Гримберт попытался сосредоточиться на этих словах, чтоб прогнать из тела проклятую слабость.
— Дальше мне повезло. Посчастливилось наткнуться на остаток роты эльзасских кирасир, они направлялись на побывку в Монферратскую марку, ну и предложили мне место в обозе. Даже кормили по дороге.
— Эльзасцы — хорошие парни, — одобрительно проворчал Берхард, — Понятно, отчего помогли. У них покровительница — Святая Одилия, тоже слепая. Видать решили, что добрый знак…
— Учитывая, что возвращалось их вдесятеро меньше против того, сколько уходило на штурм, им пригодятся добрые знаки, — согласился Гримберт, — Так я и оказался в Казалле-Монферрато.
— Говорят, милое местечко.
— Ровное и хорошо пахнет, — Гримберт не был уверен, способен ли Берхард разбирать злую иронию сказанного, поэтому улыбаться не стал, — Я не собирался там задерживаться. Оттуда до Турина — каких-нибудь восемьдесят миль, да все по дороге, даже слепой дойдет. Но…
— Дай угадаю — не дошел?
— Дошел только до границы между Туринской и Монферратской марками. Как оказалось, новый маркграф Туринский взялся делить с окрестными сеньорами ввозные пошлины, а пока не поделил, запер все границы на замок.
— Обычное дело. После Похлебки по-Арборийски ему нужно много золота, чтоб залатать все дыры в казне. Этому, как его…
— Гунтериху.
— Да, верно. Говорят, при прежнем маркграфе он в оруженосцах ходил. Вот это повезло, стало быть. Ну ладно, так как тебя в Салуццо занесло?
— В Казалле-Монферрато я просидел два месяца. Думал где-нибудь тайком границу перейти, но без проводника это дело гиблое даже для зрячего. И оставаться дольше было нельзя. Торговые пути с Турином перекрыты, да еще и пехотинцы, выжившие под Арборией, от голода начали бесчинства. Грабежи, пожары…
— Решил, стало быть, идти оттуда?
— Решил, стало быть, — Гримберт не без труда кивнул, — Раз не пускают на запад, пошел на юг. Подумал, может в Туринскую марку через Салуццо попасть будет проще.
Берхард равнодушно сплюнул. Судя по тому, что шлепка вслед за этим не послышалось, сплевывал он все в ту же пропасть.
— Зря решил, мессир. Туринцы все дороги перекрыли. Не только с Монферратом.
— Это я узнал уже здесь. Тогда я решил нанять проводника, чтоб перевел меня через границу.
— И где ты нашел деньги, чтоб заплатить ему? Прирезал кого?
Берхард спросил это совершенно ровным тоном. И Гримберт подумал, что если бы ответил «Да», это мало что изменило бы. А может, вообще ничего и не изменило.
— Куда мне… — он через силу рассмеялся, — Со мной и ребенок справится. Слепой разбойник… Кхх-кххх… Но деньги мне действительно были нужны.
— Где-то же ты их раздобыл?
— Там, где их добывают все бедняги, когда другие варианты закрыты. Пошел к ближайшему лекарю.
— Что оставил?
Прежде чем ответить, Гримберт машинально провел рукой по тянущемуся через грудину шраму. Шрам был скверный, небрежный и рваный, он так толком и не зажил, превратившись в вечно воспаленный рубец, похожий на границу между двумя воюющими графствами.
— Легкое и часть печени.
— Легкие у нас в Салуццо в цене, — подтвердил Берхард с какой-то непонятной гордостью, — Там, где нет гор, сплошь фабрики. Поживешь рядом пару лет — сам легкие выплюнешь. В Альбах хоть дышать можно… Когда ветер подходящий.
— Кончилось тем, что я нашел подходящего человека. Он обещал ночью на телеге с сеном провезти меня через границу, в Туринскую марку. Плату требовал серебром и вперед.
— И ты заплатил.
— Что мне оставалось делать? Очнулся я в придорожной канаве с разбитой головой. По счастью, этот сукин сын не нашел спрятанные монеты, а то оставил бы меня ни с чем.
— Второй раз повезло, что он не проломил тебе голову. Среди нашего брата обычно заведено в таком случае бить насмерть.
Гримберт усмехнулся.
— Вот как? Что ж ты сам не ударил? Потому, что я не заплатил вперёд?
— Горный воздух идет тебе на пользу, мессир, — одобрительно проворчал Берхард, — Глаза-то, может, и не вырастут, а вот ума в голове больше сделалось.
— Что ж, так я и оказался в Бра. Шел вдоль канавы, пока не наткнулся на ближайший город. А дальше ты и сам знаешь. Когда получилось, просил милостыню, когда не давали — тащил из трактиров объедки.
— Да, о таком рыцарских историй не складывают, мессир.
— Наверно, не складывают.
Судя по стуку, Берхард задумчиво ковырял сапогом камни.
— Я бы мог отвести тебя в Турин.
— Шутишь?
— Бароны не шутят. Туринские ищейки свое дело знают, но только в Альбы они стараются не соваться, а там есть много тайных троп. Через Моретту, например. Путь рисковый, но многим везет. Если, конечно, в серном источнике не сваришься и егерям не попадешься, те шкуру живо снимут… Знаешь, как у них это там называется? «Туринский указатель»!
— Если бы я хотел в Турин, я бы нанял тебя, чтоб ты отвел меня в Турин.
— Но тебе надо к Бледному Пальцу, верно?
— Да.
— Так уж надо?
Да, мысленно ответил Гримберт. Так уж надо. Сейчас я беспомощен и слаб, Лаубер раздавит меня одним пальцем. Да что там Лаубер, даже Гунтерих, вчерашний оруженосец. Если я хочу заслужить хотя бы тень шанса на месть, мне надо вновь обрасти бронёй. Получить силу, которая позволит если не быть на равных, то хотя бы уповать на эту возможность. А ещё мне нужны глаза, потому что я скоро рехнусь, если буду жить в окружении вечной темноты.
— Да, — ответил жёстко Гримберт, — Так уж надо.
— Ты ведь не дурак, мессир. Та штука, что я нашёл под Пальцем… Она могла простоять там дюжину лет. Или две дюжины. А ты несёшься к ней сломя голову, будто это Святой Грааль.
Гримберт покрепче перехватил клюку и укутал подбородок в лохмотья, чтоб холод не обжигал лёгкие при вдохе. Он знал, что идти предстоит ещё долго. Может, дольше, чем его тело сможет выдержать. Как знал и то, что не остановится до тех пор, пока сможет сделать очередной шаг.
— Для меня это и есть Грааль, Берхард. А что доведётся пить из него, вино или мочу, мы посмотрим, когда дойдём.
Берхард усмехнулся, как будто услышал нечто в высшей степени забавное. И Гримберту вдруг показалось, что ледяная бездна пропасть отодвинулась от его лица. Всего лишь морок, но…
— Пошли, — кратко приказал он, — Если будем как следует ворочать ногами, к вечеру доберемся до Палаццо, там и заночуем.
***
Этот переход показался Гримберту еще более изматывающим и бесконечным, чем предыдущий. Идти легче не стало, напротив, теперь его клюка редко когда нащупывала достаточно ровный участок, чтоб служить хорошей опорой. Судя по всему, они взбирались на огромную каменную кручу, совершенно лишенную троп, столь высокую, что у Гримберта даже в кромешной тьме кружилась голова, когда он пытался представить себе ее истинную высоту.
Никогда прежде ему не приходилось так высоко забираться в Альбы. И только здесь эти горы показали ему свой истинный нрав. Здесь уже не было зеленых долин, на которых ему в прежней жизни доводилось загонять дичь, не было звенящих горных ручьев. Это были истинные Альбы — ледяной чертог опасности, смертоносный и беспощадный, край, в котором человеку не суждено жить, но в который самые безрассудные все же осмеливаются заглядывать.
К середине перехода Берхард то ли сам вымотался, то ли сжалился над спутником, по крайней мере, далеко вперед не уходил, стараясь держаться поблизости. Во второе Гримберт поверил бы охотнее — жилы у его проводника были как у тяжеловоза, стальные.
— Тут уже ничего не растет, — в редкие минуты передышек Берхард иногда что-то рассказывал, но редко, судорожно глотающий воздух Гримберт не был толковым собеседником, — Все выжжено небесным огнем. Дыма от него нет, копоти тоже, только все живое выжигает ну точно серным пламенем. Даже травинки не осталось. Мне один священник из августинцев говорил, мол, это из-за того, что в небе дыра, только, по-моему, привирал он, у святош это случается. Если бы дыра была, можно было бы с земли Царствие Небесное разглядеть, так ведь? А я даже блеска не вижу. Серое здесь небо, поганое, как короста на ране. И смотреть на него тоже долго нельзя, глаза вытекут.
— Озоновые дыры, — Гримберт пользовался каждой остановкой для того, чтоб перемотать излохмаченные обмотки на ногах и редко вступал в разговор.
— Озанамовы, — поправил его Берхард с важностью, — В честь Святого Озанама Миланского, видать.
— Да… Наверно.