— Стороны. Дуэль началась. До первой крови, господа.
Получив отмашку секундантов, поляк оскалился: — Ну что, сосунок, играем?! Иди! Иди сюда!
Так! Спокойно! Пока мой противник далеко, принимаюсь в последний раз разминаться, настраивая себя на бой, попутно отмечая сильные и слабые стороны стоящего напротив меня поляка. Заодно по привычке, как на поляне, проверяю магические каналы. Прохор прав, этот соперник силен и лучше под его удар не подставляться. И этот Сигизмунд, черт бы его побрал, знает об этом. Вон как себя ведет. Как когда-то учил меня тренер, становлюсь в защитную стойку, принимая для себя удобное положение.
Тем временем мой противник, также согнув руки и выставив перед собой в защите сжатые кулаки, принялся вращать ими, одновременно потихоньку двигаясь вперед. Сделав несколько шагов, он внезапно прекратил защиту, возмущенно помахав мне пальцем.
— Э, не-не-не! Княжий потрох, да ты кажись, маг. Инициированный. Надо же.
Потемнев лицом, он по не нашему забурчал:
— Dzień dobry! Ave Angelus Domini! Ecce Servus Domini. Fiat mihi secundum verbum tuum.
Чего? Чего это он там бормочет?
Отнеся его слова к очередному средству психологического подавления и деморализации противника, поддался на его призыв, принявшись сближаться с поляком, заодно в попытке найти наилучшее положение тела на ходу изменяя защитную стойку.
— Чего скачешь аки пся крев. — закончив бормотать что-то непонятное, натужно заржал он. Только вот глаза мужчины изменились. Обладатель полностью черных зрачков казался мне каким-то одержимым.
Раскрывшись для удара полностью, Сигизмунд, сделав несколько ударов в грудь, зашипел, коверкая слова:
— Ave Angelus… Иди сюда…Domini…малтшик. Et Verbum caro factum est. Et habitavit in nobis…ждет тебя… Ora pro nobis…
Со стороны зрителей из компании Левандовского раздались подбадривающие крики:
— Войшицкий, почто стоишь-то. Хорош урчать. Бей этого юнца, да и дело с концом.
Тот недовольно зарычал, на момент отвернувшись в сторону зрителей. Схватившись по привычке за тонкую рубашку противника, моментально отметив качество и ощущения скользкой атласной ткани, я уже шел в атаку. Поляк, заметив мой бросок, в последний момент дернулся, все равно попадая в захват руки под плечо. И последующий за этим бросок. Раздался хруст разрываемой по шву рубахи и противник, по классике направляемый мной, с глухим шумом и всей массой ударился оземь. И мои восемьдесят следом на него. Поляк от боли недовольно заревел подо мной. Вскочил и отскочил от него, принимая вновь защитную стойку для новой атаки.
Лучше бы так не делал, а пока он лежал подо мной — бил бы в лицо до первой крови, заканчивая поединок с ним прямо там. Просто привычка работать честно, как на соревнованиях, сегодня сыграла со мной злую шутку. Потому что запыленный и грязный от падения поляк, оглядев себя и свою рваную рубаху, вскочил и снова заревел, сходу принявшись размахивать и лупить по мне кулаками.
Агх! — ожгло меня в ухо прилетевшим кулаком: — Блок! Жжж! Чертова молотилка! Иех! Блок! Ажж! — снова прилетело: — Ещё блок! Хрена блок! Меняем стойку. Уклонение. Ажж! — новый кулак в грудь от поляка: — Блок. Ажж, а-а-а. Стесни зубы. Терпи! Да что у него там, чугун в кулаках походу? Жжж! Уклоняемся. Захват. Уклонение! Отход! Скотина! Ажж! Уклонение! В сторону! Ажж! Да когда же эта кувалда остановится? Не подойти. Уклонение! Перекат!
С первых минут кулачной драки, названной по-благородному дуэлью, прямо сразу же после того самого обидного падения, вызванного недооценкой своего противника, Войшицкий с нескрываемой яростью на лице принялся атаковать. Целясь в лицо и корпус, удары по которым могли бы на время ослабить молодого княжонка и впоследствии гарантированно выполнить условие дуэли, мужчина раздавал свои удары направо и налево, с целью достать крутящегося ужом вокруг противника. Мужчина обычно привык бить и выводить из строя соперников сразу же яростными и почти безостановочными атаками в первые минуты, редко занимаясь играми с соперниками. А тут Сигизмунд был почти взбешен.
Этот княжий сосунок мало того, что первым же непонятным приемом заставил его хорошенько повалиться и наглотаться пыли с травой, так уже несколько минут умудрялся как-то через раз-другой-третий отбивать или хотя бы смягчать, отклоняя его мощные удары. Сводя, если не на нет, так около того, его потуги. И все же он его скоро добьет, видно, как устал его противник. И добыв силу левитации этого неопытного начинающего мажонка, он в очередной раз исполнит свои обязательства перед Святым Отцом-Инквизитором, оставив на этом поле серый пепел и пыль рассыпавшегося в труху тела.
— Радуйся, Ангел Господень. Слуги Твои через страдания и крест наполнят душу твою и да возрадуется Раб Твой увидев Ангельское приветствие.
— Пх! Пф! Сс…! Ажж! Вот мельница! Кх-кх-пф! Ажж!
Удары поляка сыпались на меня градом. Стараться не встречаться с кулаками Войшицкого было сложно. Он стремился бить с дальней дистанции в наиболее уязвимые точки, не допуская в ближнюю дистанцию. Попытка сделать захват ногами ни к чему не привела, а вот я еле откатился и ушел из-под ударов его, словно стальных, ног в ответ. Реакция бретера только возросла. Повторить захват и бросок, подобный первому, выжидая нужный момент, не получалось и мне пришлось трусливо избегать контакта.
В общем двигаясь, словно танцем, кругами, уклонениями и многочисленными перекатами в стороны, вокруг соперника меняя положения и стойки, по факту приняв слова Прохора за ведение поединка на измор, я осознавал, что долго так не протяну. Тело ныло и болезненно чесалось, требуя прекращения поединка и отдыха. А противник, как ни в чем не бывало, махал кулаками. И даже и не думал выдыхаться. А мне только что и оставалось, как надеяться на его ошибку. И на подленький приём.
— Ну поддайся мне! Сделай ошибку! Ну же!
Но увы. Чуда не случилось. Выходя из очередного переката, этот поляк удачно подловил меня, засвистев кулаком в глаз. С появлением звезд в глазах потемнело и, потеряв координацию, я свалился на землю, на миг потеряв сознание.
Очнулся я от множества раздавшихся криков, зажатого мне горла и ощущения чего-то тяжелого, натужно сопящего и пыхтящего рядом со мной:
— Ave Angelus…. Эй-эй! Войшицкий! Это не по правилам!.. Domini! Ecce… Князь Левандовский! Нож! Что же вы стоите? Сергей! Очнись! Господа секунданты!..Servus Domini…В кресте нож! Fiat mihi secundum… Берегись! Инквизитор! Считаю, условия нарушены и нам следует.
Один из секундантов, замешкавшись, еще вытаскивал из кобуры парострел, второй уже наводил на цель.
— Остановите же его! — кричит ему фельдшер из нашей команды.
— Я боле не желаю участвовать в этом обмане. Вы подлец и еще ответите за это.
Окончательно продрав глаза, я увидел поляка, стоящего рядом со мной на коленях. Мужчина занимался тем, что заканчивал читать молитву, одновременно держа меня своей пудовой лапищей за горло. А другой рукой. Другой рукой он держал свой золотой крест, стороны света которых были украшены большими рубинами. Порванные звенья массивной золотой цепи сиротливо болтались, зажатые вместе с крестом в кулаке. А из нижней части креста виднелось выдвинутое треугольное лезвие кинжала. Счёт времени оставался на мгновения.
— …secundum verbum tuum.
— Да стреляйте же!
Разжимаю свою ладонь, заставив Войшицкого дернуться и оставить свою молитву. Пока мы встретились с ним взглядом, жирная клякса магического сгустка уже приклеилась к нему. Лети! И легкий взмах рукой. Время замедлилось. Как в замедленном кино, я видел падающую на меня руку поляка с зажатым крестом-кинжалом. Хлопок парострела и ранение от попадания в руку бретера. Его стремительный с места полет в высоту. Смотрю на черноту зрачков, оскаленного от боли в раненой руке и ненависти, громилы в последний раз, принимая окончательно решение о его дальнейшей судьбе. Жизнь за жизнь! Вновь легкая отмашка рукой. Падай! Тело инквизитора поднявшись на высоту пятиэтажного дома, потеряв невидимый поддерживающий крюк, по команде, кулем рухнуло вниз. И у самой земли, зайдясь в душераздирающем предсмертном крике, как тяжелый мешок, разбилось оземь.
Вот и все. Сил нет никаких, в душе моей полное опустошение. Жаль, магии саданул в гада много. Опять нарушив все предписания врачей. Чувствую откат и нестерпимое желание закрыть глаза. И спать. Спа-ать! Прохор — зеваю: — рядом. Если что…
Уже совсем отрубаясь, в ушах откуда-то сверху раздался громкий голос. С эхом, словно усиленным иерихонскими трубами. Над дуэльной площадкой в небе навис небольшой дирижабль.
— Всем участникам незаконной дуэли оставаться на местах. Говорит полиция Нового Петерсборга. Согласно имперскому закону о дуэлях все вы подлежите аресту до выяснения всех обстоятельств.
****
Словно калейдоскопом передо мной сменялись многочисленные образы:
— Сынок, вставай, в школу опоздаешь — лицо и голос мамы вместе с традиционным ее любимым поцелуем в лоб по утрам ни с чем не спутать.
— Серега! — кряхтящий хекающий голос моего деда: — Падъе-ом! Не забыл? Сегодня у тебя тренировка с утра.
— Серег! — внезапно навалилась на меня наша троица из Петьки, Олежки и Илюхи: — Темную ему!
И отскочив, втроем сдернули с меня одеяло. Вот паршивцы: — Вставай, если не хочешь наряд до обедни схлопотать. Надзиратель идёт. Шухер!
— Юнга! Встать и привести себя в порядок! — мой наставник на "Новике", боцман Ильгизар Матвеевич, как всегда, был непреклонен: — Заступить на раздачу вместе камбузными!
И добавил: — Хочешь успеть с утречка глотнуть немного горячего шоколада, поспеши. Кок нынче добрый.
— Сергей! — сменил боцмана строгий, звенящий басом, голос капитана Отяева, стоящего в парадной капитанской форме имперского воздухоплавательного флота: — Будущему офицеру флота не пристало думать только о себе. Офицер прежде всего думает о подчиненных. А я сделаю из тебя офицера…сынок. Что, задумался? То-то же. Вставай давай.
Дальше пронеслось лицо Аюми в цветастом зелененьком с яркими цветами кимоно, на фоне традиционного нихонского убранства несущей мне приятно пахнущую благовониями кадку офуро с водой для умывания и бордовое бархатное полотенце. Девушка застенчиво улыбалась и иногда миленько хихикала. Вот только висящий на поясе ее кимоно в золотистых ножнах кинжал-танто и нагината над притолокой входной двери не оставляли сомнений в том, что эта девушка легко превратится в фурию, способную укоротить у тела что-то ненужное.
— Сергий! Просыпайся — Лизкины формы перед глазами кого хочешь разбудят: — Барчук, дайка я тебя расцелую. М-м-м!..оторвавшись, торопливо взглянула куда-то назад: — Хватит-хватит. Потом. Лучше оборачивайся, ладо. Мазаться будем. Не дай Крутобог, бабка Матрена в горницу заглянет. Не смотри, что стара, рушником тя, охальника, хорошенько-то отстегает — девушка, с ехидцей в голосе сказав это, рассмеялась. Ох девки, что вы с нами делаете-то?
Очередным поворотом стекла калейдоскоп отправил меня в казармы Семеновского полка, по случаю нападения катайцев и их приспешников, превратившихся во временный полевой лазарет. Лежу на чьей-то кровати, спешно застеленной чистой, варенной в крахмале, простыней. Александра, тихонько плачущая рядом со мной. Сорвалась вниз очередная капля. Ее высочество, ничуть не стесняясь рядом лежащих в импровизированной палате раненых гвардейцев-семеновцев, принялась гладить и сжимать мою правую руку. Следом в исступлении девушка подняла и прижала мои пальцы к своим губам. После чего принялась нежно гладить мне щеки: — Не смей! Не уходи! Только вставай, миленький, вставай!
И рядом незнакомый доктор, хрипучим строгим голосом:
— Ваше высочество, отойдите. Прошу вас не мешать врачебным магопуляциям. Сигнальный камень этот явственно показывает, что наступило время поставить больному очередной энергетический камушек. Сейчас поставим и уверяю вас, ваше высочество, ваш э-э-э… больной будет в полнейшем порядке.
И вновь все потемнело. Что-то выдернуло меня из несомненно приятного сна. Как жаль. Открыв глаза, мне представилась задрипанная тюремная камера с несколькими шконками-полатями из простой доски. Давно не крашеные стены, с многочисленными царапинами на них, из текстов которых можно было понять о том, кто ранее сидел здесь. И рука толстого конвоира-полицейского, лениво трясущего мое тело.
— Барин! Полно вам дрыхнуть! На выход!
Слез с полатей, пытаясь одновременно размять затекшие и избитые конечности. После фирменных ударов Войшицкого по корпусу, рукам и лицу тело продолжало болеть и ныть. Представляю, что на лице творится. Фингал под глазом мне обеспечен. Эх, баньки бы нашей, думал я. Согласен сейчас и на третий класс. Или на худой конец в японской офуро посидеть, погреться в горячей воде, расслабить избитые мышцы. Ага, мечтай больше!
Мой конвоир, на глазок оценив диаметр моих рук, посмотрел на наручные кандалы в своих руках, представлявшими собой два кованых полукольца, соединенные между собой тремя звеньями цепи и дужками на пружинах. И посредством стопора фиксировавших отсутствие свободы рук.
— Очухались, барин? — он критическим взглядом оценивал арестанта: — Благородный навроде?
— Вроде как.
— Всхопитися? Идти сдюжишь? — и видя непонимающее лицо, договорил: — Дожидаются тама тебя. Ежли обещаешь не озоровать, надевать оковы не стану. Лады?
Согласно кивнул мужику, втайне радуясь, что избежал этой неприятной процедуры.
— Смотри, я поверил. Не стой столбом, топай.