— Ве-ди нас, бать! К по-бе-де, бать! Их — тьма, нас — рать! Е-дрить их мать! Враг — рвать! Друг — звать! Глядь — драть! Грош — трать! Квас — пить! Тать — бить! Их мать е-дрить!
От благостного для самомнения зрелища воевода вдруг резко обернулся на осажденный город. Строй мгновенно сломался, все тоже обратили взоры на стену. Поднятое над главной башней полотнище сообщило, что двоянцы хотят переговоров.
Над шатром командующего взвился знак согласия. Солдат убрали с виду и отправили в пустовавшие кварталы бедноты — жители оттуда бежали в город, а жечь лачуги воевода запретил под страхом смерти: «Они нам еще пригодятся».
Ворота города приоткрылись, одновременно у шатра командующего откинулся полог. Для переговоров с каждой стороны выехало по два человека.
Куприяна узнали по короне, его сопровождал широкоплечий воин в дорогом доспехе. Не иначе как Виктор, старший сын и наследник.
Из шатра вышел и отправился разговаривать с врагом сам Кощей. Раздался дружный многотысячный рев. Личное прибытие Кощея заранее настраивало на победу. Тот, кто в ладах с богами, проиграть не может. Одно его бессмертие чего стоит.
Даниле о бессмертии даже мечтать не стоило, на такое подношение и богачи не могли собрать нужное количество денег. Наверное, Кощею однажды повезло. Или он обманул богов. Или в его договоре с богами имелась какая-то пакость, о которой не говорят — вроде как с тем героем из легенды, что стал неуязвимым, когда его опустили в чан с колдовским раствором. Держали за пятку. Через эту пятку смерть до него и добралась. Потому что нет в мире справедливости. Как от судьбы не убегай, она все равно настигнет, хоть через пятку, хоть через любое другое, нередко еще более неприятное место.
На войну Кощей прибыл на трех одинаковых кораблях — чтобы никто не мог понять, на каком именно, и не подготовить покушение. Странно. Он же бессмертный. Вот и подтверждение, что с бессмертием все не так просто, как пытаются представить власти.
Вместе с Кощеем отправился на переговоры новый гридневый голова — Доремир, правая рука и личный телохранитель дракона.
Через полчаса стороны разъехались, вернувшийся Кощей поведал об итогах воеводе и командирам, а те пересказали солдатам. В целом выходило следующее: Куприян сожалеет о случившемся, он понимает, какую обиду нанес соседям, и готов искупить всеми возможными способами. К сожалению, Елена Прекрасная, причина раздора, в указанные способы не входила. «Каждый отец мечтает о счастье сына, — вроде бы ответил Куприян. — Борис обрел свое счастье, я не имею права ему мешать. Разумные люди и добрые соседи, которые не раз воевали плечом к плечу, должны понимать друг друга». Разумный добрый сосед Кощей в ответ сказал, что все понимает, и вновь потребовал Елену.
Куприян не отдавал не потому, что не хотел. На самом деле он очень хотел, война не нужна никому. Но двойский дракон не мог отдать то, чего у него нет: Елена в руках Бориса, а он грозился ее убить. И как ни убеждали его, что если Двоя падет, он все равно останется ни с чем, Борис слов не понимал — у влюбленных разум не работает. Из-за этого два государства не смогли уладить дело миром. Компенсацию за Елену Кощей не принял, посчитал оскорблением. В общем, не договорились.
Командование посовещалось, и солдат отправили за дровами. Фруктовые деревья велели не трогать и простой народ не обижать — обычные нормы войны между соседями. Только не учли, что солдаты в батраки не нанимались, они пришли рисковать жизнью за добычу. В садах добычей не пахло, и Данила вместе со всеми рубил все подряд, вплоть до кустиков. Засчитывалось количество ходок, и кто, согласно распоряжениям, уходил дальше, работал больше.
Другие подразделения сносили дома бедноты. Дальние разобрали, а те, что ближе к стене, не тронули — насчет них у начальства имелся какой-то план.
Чурила Пленкович так и держался поблизости от Данилы — то ли родственную душу увидел, то ли от безысходности. А еще бывает, что человеку надо выговориться, тогда сгодится любой, кто согласен слушать. А если еще кивать периодически и сочувственно губы при этом выпячивать — лучшим другом станешь.
Писаный красавец, явный щеголь и волокита, в армию Чурила Пленкович попал тоже не от хорошей жизни. В отношении «выговориться» Данила оказался прав — за работой Чурила в подробностях поведал о печальных событиях, что вынули его из кущ дворцовой жизни и отправили на возможную смерть.
Вначале ничего не предвещало беды. Наоборот, все шло так, что лучше не бывает. Судьба вознесла молодого оруженосца, как говорится, из грязи в князи. Однажды обходительного и красноречивого Чурилу заметил дракон и назначил позовщиком на пиры. Это как из солдат сразу попасть в воеводы, был никем — стал всем. Во всех домах, где раньше рожи кривили, теперь принимали как дорогого гостя, везде чуть не стелились и обязательно подарки совали, чтобы не забывал и в нужное время замолвил словечко. Не жизнь, а сказка. Но пришел он как-то по обязанностям службы к Бермяте Васильевичу — опытному охотнику и известному в прошлом ратнику. Бермята, как всегда, занимался любимым делом и оказался на охоте, Чурилу приняла его жена, прекрасная Катерина.
Требовалось пригласить хозяев на почестной пир и сразу отбыть по добру по здорову. Однако, как выразился Чурила рассказывая Даниле, он «позамешкался». Не вернулся во дворец даже к утру. Ничего вздорного, говорит, и в мыслях не было, только сыграл в шахматы с молодой красавицей в отсутствие супруга. Выиграл. Затем снова выиграл. Когда выиграл в третий раз, стало видно, что красавица вовсе не об игре думала, а о том, что время идет, а они тут, понимаешь, в шахматы играют. Бросила Катерина доску и объявила, что «у ней помешался разум в буйной голове, и помутились очи ясные от неземной красоты Чурилы» — вот так в лоб, без обиняков. В общем, встретились два одиночества, хотя одно на тот момент было замужем. Но не зря же одинокой женщиной зовут ту, у которой один только муж. Дети были у нянек и на тот момент уже спали, и от предложения пройти в опочивальню Чурила не отказался. Но сенная девка-чернавка, зараза, сдала полюбовничков с потрохами, и вот, вместо обильных пиров и сладких спален — плащ под спиной да сухари на ужин.
Данила похлопал товарища по плечу:
— Ты молодой, у тебя вся жизнь впереди. Главное — не пей, и все образуется.
О себе он, как обычно, рассказывать не стал. Для всех он был просто крестьянином, который не выдержал оскорбления двоянцами родного государства и в праведном порыве отправился умыть их кровью. И под это дело, естественно, немного заработать.
Когда мимо пропылила конница, показалось… Нет-нет, именно показалось. Поразил оруженосец похожего на Чурилу юного витязя. Будь у Данилы сын, он выглядел бы так же, как паренек в тегиляе на своенравной кобылке.
Ночевка под открытым небом была привычна, а чуть забрезжил рассвет, вокруг осажденного города вспыхнуло пламя. В основном горело со стороны моря — тот же ветер, что помог быстро переплыть море, теперь гнал дым и жар на стену. Несколько гридней, посвященных в план штурма, поджигали дрова и лачуги, и вскоре казавшуюся неприступной каменную твердыню окружила стена огня. Солнце так и не появилось, его затмило клубами дыма. В горле першило — дышать становилось невозможно даже с подветренной стороны.
Начали свою неспешную работу десятки собранных камнеметов. Освобожденные рычаги распрямлялись, пращи раскручивались, и корзины забрасывали тяжелые снаряды на невероятную высоту.
Вопреки ожиданиям камнеметы били не камнями, не в ворота и не в стены. В город улетали бочки с горючим маслом и фитилями. За стеной мгновенно вспыхивало, дальнейшее каждый представлял, словно видел собственными глазами: деревянные строения пламя охватывало целиком, в каменных занимались кровли, начинали тлеть перекрытия… Если снаряд залетал в окно, внутри выгорали комнаты, и огонь перекидывался на соседние здания и помещения.
А снаружи солдаты без передыха несли хворост и дрова, чтобы дымная завеса держалась как можно дольше.
Штурма не было. Ветер продолжал гнать дым на и без того полыхавший город. Камнеметы сменили боеприпасы — вместо бочек, уже выполнивших свою роль, через стены полетели едкие дымные снаряды и мешки с созданными драконовыми алхимиками порошками, что давали вонь, от которой хотелось закопаться под землю.
Небо стало черно-серым. От ярких сполохов день показался вечером. Треск огня заглушал команды командиров и голоса гибнувших в пламени или задыхавшихся защитников. Запахи еды, пота и лошадей сменились одним — невыносимой гарью.
Только бы ветер не переменился. Данила оглянулся на море и на других солдат, прятавшихся от огня. В глазах каждого читались страх и ужас, никому не хотелось оказаться в гуще событий, но приказ к атаке раздастся с минуты на минуту — на стене не осталось боеспособных защитников. Человек может биться голодным, раненым и почти убитым, но не дышать он не может.
Плечом к плечу с Данилой трясся за свою жизнь Чурила. Все эти дни Данила присматривался к приятелю. Когда тот сидел, на поясе выделялась полоса, что вовсе не напоминала жировые складки. У такого красавца их быть не могло. Возникла мысль: а не прихватил ли женский угодник на память о Бермяте что-нибудь ценное, когда спешно покидал его «одинокую» супругу? Или успел заскочить домой перед побегом — в дороге понадобится многое, и нужно быть полным кретином, чтобы уходить нищим, когда дом — полная чаша. Память услужливо выдала: «Обязательно подарки совали… Не жизнь, а сказка…»
Нужно как-нибудь вывести Чурилу на разговор о будущем: куда тот подастся после войны и, мол, не хотел бы поискать счастья вдвоем? С напарником, если тот при деньгах, можно, к примеру, трактир открыть. О лучшем Данила и мечтать не мог. Свой трактир! Деньги сами приходят в карманах посетителей, только считать успевай, а выпивка — дармовая!
До счастливого будущего Чурила мог не дожить, причем окочуриться мог прямо сейчас — его колотило так, что тряска перебивала дрожь земли от топота разворачивавшейся для атаки конницы.
Оглянувшись на конницу, Данила повернул голову дальше к берегу и на миг замер: в сторонке на глаза попался человек, который с войной ни капельки не вязался. Неуклюжий, в белой рубахе, заправленной в нелепые синие штаны, без оружия и с такими глазами, будто жабе на зад наступили. Он удобно устроился около ближайшего корабля в переносном кресле и собрался любоваться войной, словно это придворный турнир на приз дракона. Кожа странного человека отдавала болезненной желтизной, из лысины торчали несколько волосинок, коричневая щетина вокруг рта делала лицо похожим на злодея с детских каляк-маляк.
Данила кивнул на него Чуриле:
— Это кто?
— Гомер, Симпов сын, прозвищем Слепой. Летописец далекой империи, приехал освещать события по поручению своего дракона.
— Слепой? — Данила пригляделся внимательнее. Глаза не обманывали. — Так ведь зрячий.
— Ты как-нибудь послушай, что он пишет. Мог вообще не приезжать. С тем, что происходит на самом деле, ничего общего кроме имен и названий, да и те переврет. Наверняка Двоя, Куприян, Виктор и Борис у него будут, скажем, Троя, Приам, Гектор и Парис. А про нашу сторону и говорить нечего, не просто переврет, а навыдумывает с три короба и как на голубом глазу побожится, что сие есть высшая истина, а кто думает иначе — вор и мошенник и должен быть наказан финансово.
— На юродивого похож.
— Ну, это ты еще семейку евонную не видал.
Чурила закашлялся. Больше не проронили ни слова. Даже здесь дышать было нечем, страшно подумать, что творилось в городе. Страшно и в то же время сладко. Враг должен быть уничтожен, а дым замещал наступавших солдат. В том числе и его, Данилу.
— Вы, двое, быстро к «коню»! — раздался над ухом приказ.
Данила с товарищем бросились к собранной механиками штуковине, которую назвали «Двоянский конь». Обтянутая шкурами конструкция напоминала палатку, надетую на качели: два поставленных острыми концами треугольника служили опорами, их соединяли перекладины, а внутри на цепях висело бревно со стальным наконечником. В отличие от детских качелей раскачивалось оно не поперек, а вдоль конструкции. Опоры стояли на колесах — не как от телеги, а сплошных и массивных, чтобы выдержать большой вес. Снаружи шкуры пропитали какой-то гадостью. Говорят, долго не загорится. От каждого ближайшего отряда прислали по два человека, всего получилось десятка два или три — перед боем Даниле было не до счета. Каждому раздали по сложенной во много слоев тряпке, приказали смочить и дышать сквозь нее, постоянно доливая воду. И глаза лишний раз не открывать, чтобы не разъело. Рот тоже держать закрытым.
К этому времени защитников на стене не осталось. Целое стадо дергавшихся от окружавшего огня ослов потащили «коня» к воротам. Солдаты внутри помогали, а перед самыми воротами катили сами, животные подохли от жара и дыма. У ворот колеса разбили, чтобы «конь» больше не двигался.
Раскачанное бревно с грохотом ударило в старинные ворота.
Снаружи догорало, а в городе по-прежнему царил ад: пожары не утихали, их некому было тушить, для этого нужно было дышать. Умные люди давно попрятались в подвалы, а герои-одиночки с огнем не справятся. И камнеметы ни на миг не прекращали работу. Не придумай начальство штуку с дымом и «конем», к воротам подошли бы с огромными потерями, а кипящим маслом и зажигательными стрелами атакующих выкуривали бы сейчас защитники.
Хотя дыма стало меньше, чем в начале, дышать было трудно, если не сказать невозможно. Как только кто-то падал с перехваченным горлом, его подхватывали под руки и бежали из-под дымовой завесы, а с берега в «коня» постоянно отправляли свежих людей.
Данила упал одним из первых, хотя силы еще оставались. Задохнуться ради победы или ради добычи — это не про него, он предпочитал смерть в большом доме с множеством слуг. Оставленный на берегу, он упал в гальку и притворился если не убитым, то полностью небоеспособным.
Таран пробил окованное железом старое дерево, ворота треснули.
— Впере-е-ед! — зычно разнесся над головами голос воеводы.
— К победе, бать! Враг — рррва-а-ааать!!!.. — многотысячно грянуло в ответ, и войско поднялось в атаку.
Глава 5 Что сказали боги
Совсем не так Улька представляла войну. Вместо лавины неуязвимых витязей, сотнями сносивших головы бегущему супостату, глазам предстало заполненное кораблями, людьми и лошадьми пространство перед осажденным городом, где мирно дымились костры, из котлов пахло кашей и бараньей похлебкой, а воины занимались чем угодно, только не битвой.
Конницу расположили подальше от пехоты, состоявшей из разбойников, обнищавших дворян и ненавидевших работу в поле крестьян, что с удовольствием сменили соху на меч или копье. Такие могли и оружие втихаря умыкнуть, и если не доглядеть, коня на мясо пустить. Палаточный лагерь сотни, куда определили Бермяту, Котеню и Ульку, находился слева от превратившихся в болота утонувших кварталов. Сразу за ними от пристани к городским воротам проходила дорога, ее окружали опустевшие склады и мастерские, дальше виднелись слепленные из чего придется нищенские трущобы. Жившее снаружи население бежало в город и теперь наблюдало со стен, как, не подходя ближе расстояния выстрела, их имуществом распоряжалось чужое войско.
Весь берег как выброшенными рыбами был усеян вытащенными кораблями, более внушительные стояли на якорях — так, чтобы со стен хорошо видели собранную мощь. Такого количества военных Улька не могла представить, но еще более невозможными оказались высокие неприступные стены. Кроме как заморить неприятеля голодом, других возможностей победы не виделось. Могучие стены нельзя пробить, на них нельзя взобраться, а к воротам — самому слабому месту, как сказал Котеня — нельзя подойти, чтобы не быть застреленным или сожженным кипящим маслом, которого вдоволь заготовили защитники. Оставалось ждать, что решат военачальники. Еще оставалась возможность решить спор бескровно — если Куприян отдаст Елену Прекрасную и предложит достаточное возмещение.
Тройку новеньких разместили в отдельной палатке, это порадовало: по соседству многие спали под открытым небом или в шатрах, куда набивалось человек по двадцать. Возможно, Бермята кому-то что-то дал или просто умел договариваться — у известного в столице охотника здесь нашлись знакомые, с которыми он успел пообщаться перед размещением.
Плохо, что у Бермяты не было оруженосца и он его не искал. Называл две причины: «где его сейчас, во время войны, найдешь?» и «привык обходиться сам», что с переводе с бермятского значило «нечего тратить деньги на ерунду, которую за тебя оплатят другие». Действительно, оруженосец являлся больше способом показать соседям, что ты важная птица и денег у тебя куры не клюют. Доказывать важность и прочие глупости Бермята оставлял молодежи, а в отношении денег оказался не скуп и не расточителен — сказывался многолетний семейный опыт.
Работы у оруженосца немного, и сотник решил, что Улька справится с обслуживанием двух витязей. Котеня пробовал возразить, но в военное время приказы не обсуждаются, пришлось смириться.
Спальными местами в палатке служили охапки сена. За кормежкой требовалось ходить к общему котлу, это вменили Ульке в обязанность и сразу отправили с тремя мисками.
— Осторожнее, олух! — шуганули ее лежавшие на траве воины, когда она кого-то случайно задела.
А как осторожнее, если, куда ни плюнь, везде чья-то нога или голова? А пятка все еще болит, и без прихрамывания не наступить. И вообще, настоящие витязи должны постоянно чем-то заниматься и повышать мастерство, а не валяться, как свиньи, которых на мясо выращивают. Вот Котеня при первой возможности берет меч и изображает бой с тенью, пока пот градом не польется.