Через несколько мгновений они выскользнули из темноты прихожей. Пока она проворачивала ключ в замке, он разглядел на ней чёрные колготки и совершенно чёрные, высокие кеды. Эти тонкие ножки засеменили вниз по лестнице и вышли из подъезда. На улице было ещё светло. Парочка направилась в сторону, откуда пришла, но перейдя дорогу в другом месте, проследовала через какие-то дворы. Юзернейм не мог не свернуть в ближайший продуктовый, где купил два пирожка с мясом и ещё два с картошкой и грибами; плитку горького шоколада, по бутылке пива Dr.Diesel и Redds; и выцыганил у кассира один пластиковый стаканчик из непочатой упаковки за целую монету золотишка. Последний был ему необходим для смешивания пиваса с ранее приобретённой финской горилкой. Замяв пирожки, он осушил три стакана подряд, каждый раз наливая меньше пива, и таким образом после четвертого стаканчика опустошил более половины чекушки. Вдруг они оказались на какой-то смутно знакомой улице, и немного пройдя, Светочка показала пальцем влево — он увидел пеший переулок и ряд лавочек, где они уже много часов назад (вчера ли?) встретились. Сейчас там было довольно людно. Йусернаме не жевал, а медленно рассасывал шоколадку, потому что зубы были уже не ахти. Когда спуск в переход станции метро Третьяковская появился в поле зрения, он отважился залить пятый стакан, а суккуба допила пиво. Пустые бутылки отправились в урну, а полсотни миллилитров проклятой гость столицы вручил первому встречному попрошайке.
Им предстояло совершить только одну пересадку почти в начале пути, и постепенно дуреющий Юзернейм ещё чувствовал себя уверенно, и жалел только, что под рукой нет сиди-плеера. Народу было немало, и пересаживаясь, они выбрали последний вагон. Первую половину поездки он ещё смог устоять в прямом смысле, затем потихоньку началось палево и треш. К счастью, скоро несколько мест освободилось, и Юзернейм уселся скраю, а Света по своей доброй традиции осталась прислоняться к двери. Как-то не по плану делалось ему тяжко и гадко, и особенно душно. Каким-то чудом поезд вдруг выехал в открытый мир — за окном тянулось шоссе, уставленное мелкими машинками с сияющими красным фарами, и он понял, что вот там медленно, а тут всё-таки поезд несётся огого! Правда, качается жутко, подтрясывает, зараза! Нет, лучше бы всё-таки в немецком седане лететь с драконьими крыльями и хищно скалящейся решеткой радиатора, это им по нраву!
«Мы. Я и она. Мы вместе. Вот она стоит, красавица и умница. Самая белая, самая чёрная! И инфа… инреф… инфра… Инфернально горячая! Моя любимая. Ах, ну что ты так глядишь, лапочка? Живой, видишь. Ну, хоть формально-то! Иди поцалую!», — так он испепелял её блаженными и безмолвными гримасами.
Мимо на каких-то пару секунд замерла очередная станция. Перед следующей Светочка протянула ему руку — пора было двигать. Йусернэйм поднялся, как-то запоздало сообразив, что ехал развалившись, как всамделишный бомж, и теперь ему нахлынуло в голову. Душный горячий воздух, вонючий каким-то фирменным метрошным маслом и содержимым легких всех сограждан и просто бездомных организмов ворвался в его нос и рот! Последнее, смутно предчувствовалось, как-то поправимо. Он замер на этой мысли, и встал как вкопанный на перроне. Поезд шарахнул многочисленными дверьми и покатился ко всем чертям — тут-то и свершилось! Оглушающим рваным рыгом первый залп богатой струи пришелся на боковину задней кабины обычного синего ежа. Тут же, скрутившись в три погибели, под шумок уносящегося состава, готье излил душу прямо на зеркально-блестящий рельс, ну и, само собой, на пресловутый край платформы. Остальная блевотина была в основном водянистая — от слова 'водка'. Света, достав откуда-то салфетку, живо облагородила ему морду и геройски потащила подруку вон! Впрочем, облегчившись, он достаточно оклемался, и сообразив, что натворил, включил ноги пошустрее неё. Мысленный взор демонстрировал ему скриншот из самого процесса — он заметил слишком сырое, недостаточно прожаренное, должно быть, мяско. «Пожалуй да, — мысленно расследовал он, — это всё таки не моя вина, а просто мясо, мяско паршивое»…
На эскалаторе они не суетились, и встали как добропорядочные граждане:
— Благодарю за помощь, Света, и простите меня, пожалуйста. Клянусь, я не хотел. Сначала всё было хорошо…
— Не за что. Ты не виноват.
Они обнялись.
И беспрепятственно покинули станцию метро Кузьминки.
VII: СТРАХ И ОТВРАЩЕНИЕ В КУЗЬМИНКАХ
Нежно-оранжевое небо ещё сияло, подогревая раскинувшиеся вдоль пористые розовые пёрышки, с другой же стороны готовились вступить в силу сумерки.
На очень свежем, подле волгоградского проспекта, воздухе, Йусернэйму стало гораздо лучше, и он приобрел в ближайшем ларьке бутылку минералки, прополоскал горло и умылся. Через мини-городок из одинаковых пятиэтажек, палисадников и детских площадок они шли куда-то вдаль, где сияли многоэтажные новостройки. Завязался диалог — он спросил, мол, как всё это будет, и не лучше ли ему подождать на лестничной клетке, на что Света ответила, что лучше погостить хотя бы часик, потому что эту подружку она знает с детского сада и поступать некрасиво не желает. Однако, и ей было очевидно, что правда о том, кто этот дружественный бледнолицый господин, готовый заплатить много за мало, и как она с ним познакомилась, будет настолько нетривиальна и радикальна, что обязательно вызовет сомнения… Причем именно в её — Светочкиной нормальности. Посему, не долго думая, было решено: они познакомились в интернете где-то примерно год назад, он был уже пару лет как вдовец и нуждался в элементарном общении, поддержке. И так они, чинно и прилично, подружились.
Проходя среди одинаковых раскопированных локаций, типовых мусорных контейнеров, типового жилья и таких же сограждан, парочка хихикала над выдуманной историей и продумывала её, на всякий случай, до мелочей. Разумеется, применять её не было никакого желания (попробуй ещё сдержи улыбку и не засмейся), и если их минует обоюдное интервью, или будет достаточно скромным, то Света гарантированно будет опрошена тет-а-тет — а значит, всё надо было продумать, чтоб никаких нестыковок и неожиданностей. Впрочем, они увлеклись, и возникло предчувствие, будто идут на допрос. «А раз уж не на допрос, а, вероятно, на чай, кофе, жарёху, грибы, мескаль, айяхуаску, или что там ещё будет, — догадывался он, — захватим, тогда уж, ништяков». В ближайшем супермаркете были приобретены: пакет мармеладных червячков, мажорная коробка конфет и зефир в шоколаде. Он хотел взять ещё что-нибудь, но Светочка вступилась, мол, ну хватит, в самом деле, засмущаем же!
Вскоре они очутились у подножия длинного многоподъездного дома — суккуба набрала номер квартиры по домофону, и абонент открыл дверь сразу же, ничего не сказав. Через несколько мгновений, промчавшись на тринадцатый этаж, они встали перед дверью. Ручка протянулась вниз, замок щелкнул, им открыла низенькая девушка:
— Я бля посмотрела в глазок и ахуеть испугалась! Вы тут встали, блять, как эти ёбаные девочки из Сияния! Стенли Кубрик, ёбты, в гробу перевернулся, нахуй! Привеееет!
И раскланявшись, пропустила их внутрь, где Свету сразу обняла и чмокнула, а затем ему охотно протянула руку и представилась: Елизавета.
Так они ступили на порог квартиры сестёр Панихидкиных. Юзернейм ненавидел рукопожатия, при всей их незыблемой психологической обусловленности, и если уж доводилось — а вредная привычка распространялась почти среди всех приятелей, то исполнял с теплом, обнимая и согревая своею левой тыльную сторону ладони приветствуемого.
Лиза была самой обычной девушкой, низенькой и хрупкой блондиночкой с каре-стрижкой. Никакого интереса и пиетета к Танатосу и самовыражению в каком-либо стиле она не имела, и вообще считала, что главное в одежде — низкая цена. Вопреки милой и безобидной, располагающей внешности (круглое личико с выразительными голубыми глазами, узенькие пухлые губы), обладала жестким характером, прямо говорила, что думает; но в кругу друзей была расслаблена и мягка. Также с виду никак нельзя было догадаться, что она является отъявленной сквернословщицей, виртуозом школы русской матерщины. В отличие от своей сестры, она ничего кроме спиртного не употребляла, и то за редким исключением.
Квартирка, как сразу догадался он, была однокомнатная, но просторная. Собственно комната осталась скрытой за дверью, а они из прихожей пошли на кухню. Интерьер был незатейлив и состоял из икеевской мебели, и единственное, что было неожиданно — пузатый советский холодильник с красивым эмалированным шильдиком. Также имелась дверь, как он сначала подумал, на балкон — но это оказалась большая незастеклённая лоджия, куда они вышли потому, что Елизавета принципиально не курила в кухне. Открывался хороший вид на ближайшие улицы и парк вдали, но уже стремительно темнело. Лоджия, как это часто бывает, была заполнена всяким хламом — велосипедом "аист", старой железной раскладушкой с матрасом, огроменным самоваром, и кучей садового инвентаря. В конце было окно и дверь в комнату.
Посидев полчасика за чаем со сладостями, поболтав о ерунде и поведав, в ответ на вопросы хозяйки, основной сюжет свежесочинённой сказки, конспиратор тактично напомнил о искушенной цели своего визита:
— Милые дамы! — начал он:
Я в разговоре сим чудесном, принял посильное участие,
разделив чаепитие и зефира очаровавшись вкусом,
так прошу я вас теперь же: извольте мне
ступать и насладится живительным…
Тетрагидроканнабинолом!
— Ебать! — воскликнула Лиза, а Светочка усмехнулась, — пиздуй конешно! Плотного накура!
Из беседы, начавшейся на кухне, он узнал, что барышня, к которой сейчас обратится, именуется Викторией и «жрать», по выражению сестры, она не пришла не из-за того, что на кухне было всего три табуретки, а потому, что весь день увлечённо играла.
Йусернаме постучался и услышал положительное «да». Открыв дверь, он обнаружил тёмное помещение, напоминающее офис, украшенный к новому году — под потолком раскинулась обильная сеть включенной гирлянды. В центре, боком ко входу, стояли лоб в лоб две школьные парты, зажав между собой незаметный отсюда, прозрачный, но мутный пластиковый экран (видимо, чтоб не надоедать друг дружке). На парте слева стоял раскрытый лэптоп; на парте справа монитор, напротив коего в кресле с мягкой спинкой откинувшись расположилась девушка с джойстиком. Не отворачиваясь от экрана, она доверилась своему боковому зрению:
— Светик? Привет.
— Не Светик, но привет!
— Ой, секундочку. Справа включатель, нажми пожалуйста.
Судя по замершему с монитора свету, она поставила паузу. Он нашарил включатель и под потолком зажглась одна-единственная сильная лампочка против нескольких сотен мелких разноцветных. Справа от него вдоль стены стояла деревянная двухъярусная кровать. Всё здесь было какое-то дешевое, потертое, кроме новейшей 'плэйстэйшн' у неё на парте. С этой же стороны стоял большой кожаный диван.
У Виктории были фиолетовые, средней длины, но очень пышные и слегка вьющиеся волосы; экстремально худое телосложение; ростом она была значительно выше сестрёнки. На ней был то ли видавший виды оттянутый топик, то ли коротенькая майка?… И джинсовые шорты на тонких, прямо-таки спичечных ножках. Нельзя сказать, что у Светочки и Лизы ножки были, по сравнению с этими, толще — они проигрывали, должно быть, какие-нибудь жалкие кубические миллиметры… Но вкупе с кожей, натянутой меж бедер, впалым животиком и такими же спичечными ручонками — ножки смотрелись гармонично, настолько особенно, что Виктория не тягалась с обычными девушками, то есть представляла другую весовую категорию. Категорию начальной стадии анорексии. «Если бы мы вдруг остались в пустой квартире, — подумал он, — было бы сложно сдержаться и не принудить тебя, а в противном случае и изнасиловать». Её лицо, в отличие от сестринского, было в первую очередь сильно исхудавшим, и почти всегда отражало туманную лёгкость в голове; в остальном же — более заостренное к подбородку, с широкими пухлыми губами и глазами зеленого цвета, каких он никогда не видел. Казалось, будто бы она спала наяву, и ничего не понимала, не знала и совсем не желала знать и понимать — это было существо другой природы: хомо наркоманиус. Поведение, манеры, речь, выражение лица — буквально всё выдавало кондовую наркоманку. По меркам Юзернейма это только добавляло её личности тысячу очков к обаянию, которые же вместе с извращенным аппетитом, вызываемым её нездоровой худобой, сложившись, синтезировали в нём дикую симпатию. С ужасом сознавая, что сия болезная лань, скорее всего, сама отдастся на растерзание, и даже говорить много не придётся, ценитель падали и мнимый санитар притонов просто представился:
— Я Юзернейм.
— А я Вика. Присаживайся, — кивнула она на диван.
— Что у нас на этот вечер, Вика? Я особенно хочу покурить и взять с собой, — задумался он, — ну, на сколько договоримся, столько и взять.
Она улыбнулась и достала из кармана зиплок с травкой, коей хватило бы на два-три напаса. Йуся не сильно, но опечалился, и предвкусил уже, как будет нервно мониторить всякие там, чёрт подери, сатоши.
Виктория тоже сделала скорбное лицо, но вдруг объявила радостно:
— Шутка!
— Ох, весёлые у тебя шутки! На твоей совести была бы моя блевотина на этой вашей станции метро сегодня.
Вика рассмеялась, встала и всё объяснила:
— Я не храню здесь свой стратегический запас. Но сейчас принесу. У меня всего достаточно, сам увидишь.
Скелетоподобная девушка прошла к шкафу, стоящему напротив в углу, достала чёрный кожаный плащ, надела и вышла из комнаты. И сразу же из квартиры. Минуты через три Вика вернулась с большим непрозрачным пакетом, а руки её были облачены в хлопчатобумажные перчатки. Она сняла их, сняла плащ и повесила на место. На шкафу, среди прочего, стояла картонная коробочка, которую она достала и извлекла перчатки латексные — значит, всё серьёзно. Юзернейм, откинувшись на спинке дивана, жадно наблюдал. Приметив это, девушка натянула их нарочито медленно и какбы смакуя.
Из пакета был извлечен небольшой обклееный чёрной изолентой металлический пенал — внутри он был герметично защищен резиной, а наполняли его пакетики с интересным содержимым: кусочек гашиша грамм на двадцать, примерно такой же пакетик сперссованной сортовой травы (70 % сатива), в половину меньший пакетик другой травы (90 % индика), и пакеты с приличным объемом амфетамина, мефедрона, и совсем маленький, он сразу догадался — с кокаином. Сбоку красовался разноцветный, как гирлянда, пакетик таблеток экстази, и обмотанные в скотч квадратные кусочки фольги — внутри, несомненно, были марки.
— Боже, уберите с глаз моих этого маленького засранца! Меньше всего ожидал его увидеть.
На секунду она сделала глаза по пять рублей — её несколько исхудавшему личику это очень подошло.
— Что? Кого?
— Кокс. Лучше спрячь себе в карман. Мне так будет спокойнее.
— Окей, — послушалась она и изъяла маленького засранца, — ну что, выбирай. Вот этот сорт с сативой — самый пиздатый, но и дорогой. Индика дешевле, но ничем не хуже. Просто мне больше нравится.
— Стало быть, твоя личная наценка?
— Ну, сверху также было, но я и правда лучше оставлю себе побольше.
— А я тоже предпочитаю сативу. Не боись, не разорю. Отвесь по полтора от каждой. И ещё два колеса. А что на марках, сколько вещества на одной?
— Хозяин барин! Так-с… На марках нбомы: бишки и сишки, на всех по шестьсот, по пять штучек в пачке.
— О, нбомы я не пробовал. А можно и сишку, и бишку? По две каждого вида.
Ей, наверное, не очень хотелось возиться с переупаковкой. Девушка замысловато заломила ручонки, подняла и вцепилась себе в голову, выгнулась спиною, и изобразив томление и задумчивую гримасу, покорно объявила:
— Конечно можно, любой каприз за ваши деньги.
— Прекрасно — есть и деньги, и капризы! Ну-с, сколько там, на калькуляторе, набежало?
— Слушай… Если шишек по полтора, то тыща триста и тыща сто соответс'но. Колёса по девять сотен, внутри кристально чистый стафф, кстати, потому и дорогие. Значит тыща восемьсот. И марки, если каждая по семь сотен — две девятьсот! Итого: семь тысяч и сто рублей.
Он представил, как швыряет в её сторону скрученную пачку рыже-красных банкнот и она припадает к нему, стягивает штаны и жадно берется за дело, глубоко заглатывая. А потом в комнату входит Света с дробовиком и кровавые мозги неверных разлетаются по стенам. Тут Юзернейм маленько завис, но всё-таки вспомнил, что нужно достать деньги из любого кармана. Он достал одну рыжую купюру, нашел в другом кармане две бирюзовых, но вот бежевой, как это ни странно, нигде не было — и тут в качестве доплаты подошла фиолетовая.