Изо рта донесся утробный стон, веки поднялись, а всё тело ощутило тяжесть — горячая самка хомосапиенс лежала на нём, раскидав по лицу чёрные волосы, придавив своим упакованным в джинсы лобком его также спрятанный, но расправленный и обмякший инструмент, по всем признакам испустивший семя. Тут же она, с нежностью преданной, любящей жены поцеловала его в губы и поднялась. У него чуть было не сорвался с уст какой-то насущный вопрос, но ощутив во рту известный железный привкус и переведя взгляд на расстёгнутую рубашку — уточнений не понадобилось. Вот только усевшись и обведя взглядом место, где они развалились — а был это какбы тесный тайничок с молодыми деревцами среди невысоких, но плотных кустов, он ясно вспомнил тот небольшой фантасмагоричный островок в лунном свете, невозможно разрывающий столицу на части. С одной стороны виднелись золотые купола какой-то церкви. Света посмотрела на него, заговорщицки прищурившись, улыбаясь и прикусывая большой пальчик. Юзернейм провёл ладонью по торсу и обнаружил свежий порез — ранка была онемевшая и холодная, как это ни странно. Быстренько пересмотрев недавнее содержимое видеопамяти и прикинув, что к чему, решено было никаких особенных вопросов ни озвучивать, ни даже мысленно составлять. Светлана была настоящая (возможно, по человеческим меркам — даже слишком), и точно была здесь и сейчас, с его рюкзаком на спине — а ему было так хорошо, словно что-то наконец ознаменовалось. В мозгах было свежо и чисто, установились какие-то обновления. Он поднялся, отряхнулся, застегнул рубашку. Света протянула руку и повела из укрытия, их пальцы сцепились. Эта персона, её неземной статус, абсолютная власть и что-то ещё слишком немыслимое о ихней здесь связи — вдруг всё это вспышкой озарило его разум. Она будто бы смотрела на него изнутри. Это было запредельно восхитительно. Впервые в жизни он почувствовал отчетливо — это была любовь.
Парочка пересекла уже не тот парк с большими аллеями, а какой-то мелкий скверик, справа от которого, на некотором отдалении, за очень старыми белыми стенами, таилось некое религиозное заведение. Они вышли на типичную и ничем не примечательную, кроме разве что почти заполненной парковки велопроката, улицу.
Пройдя вдоль смирно замерших хрупких железных лебединошеих коней, Света подошла к крайнему и шлепнула по седушке, а Юзернейм начал искать в рюкзаке свою банковскую карту. Для активации аренды требовался отсутствующий у него мобильник, но Света выручила — у неё была вторая симка. Пока она выполнила операцию по аренде, он заботливо протёр ручки велосипедов спиртовыми салфетками, и закрепил её зонт на своём рюкзаке.
Через несколько мгновений они в одном темпе понеслись по пустому тротуару — две почти одинаковые чёрные фигуры с длинными развевающимися гривами. Город, по мнению некоторых — никогда не спящий, всё же основным своим биологическим наполнителем готовился ко сну — об этом открыто заявляли опустевшие улицы, сдавалось невооружённому глазу потемневшее большинство окон жилых домов. Необходимость прикладывать физические усилия и прямая логическая обусловленность оных понемногу возвращали Йусернэйма с блаженных небес, окутавших сознание, на землю, но забава таилась в том, что вездесущая игрушка реальности всё ещё пахла волшебством! Это наводило на кое-какие подозрения.
Внезапно, он остановился у одного из нескольких автомобилей на парковке и потянул за ручку водительской дверцы — уши обдала резью сигнализация, машина оказалась заперта, чему он даже обрадовался. Впереди грациозно остановилась и оглянулась его прекрасная спутница, и он уже помчался к ней.
— Ты чего?
— А… Не знаю! Разве вам… Не очевидно?
— Нет. Я вообще-то не читаю мысли! — засмеялась она.
С шуточным укором он ответил:
— Ну раз не читаете, должен признаться, в моей башке происходит что-то… Невероятное. Знаете, мне кажется, что если мы начнем швырять в окна камни, поджигать машины, и просто останемся стоять на месте и орать что есть сил — то ничего не произойдет и никто не придет. Заметьте, вокруг-то и нет никого!
— О Дьявол, Юзя, не сходи с ума, пожалуйста! Всё в порядке, всё хорошо, не нужно ничего поджигать — за это поймают и накажут.
— Всё в порядке? Ну да, вроде бы всё в совершенном порядке, я погляжу, ноо… — он потерянно посмотрел на неё, не найдя логичного умозаключения.
— Ночь! Это просто нооочь, да? Ночь, ты красива!… Наслаждайся и крути педали, Юзернейм.
Он удивился несвятой простоте этого ответа и тому, как речь её воздействовала нежно и успокаивающе. Они неспеша покатились дальше.
Словно по хитрому умыслу, кое-где по пути начали мелькать людишки и проезжающие машины. Чёрные всадники на одинаковых колесницах продефилировали мелкими улочками бессознательно, поворачивая куда заблагорассудится. На прямых, где не было препятствий, они равнялись и сцеплялись пальцами, смотря друг другу в глаза. А когда она решала поворачивать, он оставался чуть позади и смаковал в холодном свете фонарей этот неизменно гордый, прямой стан, хрупкую белую шею и нежно парящий шёлк волос. Её ботиночки, будто громадные копытца, как влитые упирались в педали и завершали величественный инфернальный образ.
Постепенно их физически разделённое, но ментально-совместное движение становилось заигрывающим плотским наваждением и проехав где-то коротенькую улицу, держась за руки, терпения больше не оставалось. Света переключилась на предельную передачу и втопила со всех сил, выказывая достаток энергии, и Юзернейм поспешил следом. Бешено пролетев несколько улиц, погоню вынесло прямо на большой проспект — у перехода чуть поодаль засиял зелёным светофор, остановивший немногий траффик, и они промчались в свете фар, чуть наискосок на ту сторону. Оказавшись на пустом широком тротуаре, юная леди прижалась к рулю, словно спортсменка, заработала ногами ещё активнее и пошла в заметный отрыв — но и некогда регулярный курильщик не плошал, хотя и поддерживать такой темп ему было тяжко, зато азартно-весело. Наконец, где-то впереди бесконечные здания справа расступились и показалась ниша с мелкими деревцами, знаменующая какой-то парк, сад или сквер — горячей парочке было не до уточнений. Аккуратно свалив велосипеды в траву возле, они предались страстям на самой дальней скамейке. Утешившись, он полулежал на неудобных деревяшках — она на нём. Сейчас им было решительно плевать, насколько нескромно это выглядит. Очень тихо, дабы не нарушать тишину, молвил он:
— Интересно, ещё утром я был одинок, и в этой кондиции доведён до человеческого завершения… А за прошедшие часы… Столько произошло… Что-то такое… Очень великое! Теперь я определён и завершен в любви к вам… И ничто больше не занимает мой разум. Чувства переполняют и хочется говорить только о том, как беспредельно обожаю я вас… Как счастлив я проявлять эту ласку и растворяться в ваших глазах… Больше мне ничего не нужно на всей планете.
Она растаяла поцелуями и шептала:
— Я тоже тебя люблю. Совершенно также. Веришь?
— Ах, свет мой… Это же лучшее, что можно помыслить… И для чего можно быть!
Аттракцион небывалой чувственности лихорадочно набирал высоту; замирало даже дыхание города; фонари стыдливо отводили взгляды в сторону. Они снова лакомились одной конфетой; фривольно устремлялись ладошками; спутывались волосами! Маленькое торжество двух чёрных и одиноких сердец взламывало объективную реальность и форсировало её сервера работать в приватном режиме. Насладившись, он уселся на скамье как полагается правильному гражданину, а она, подобно плохой девочке, забралась и разместилась поперёк скамьи — согнув в коленях ножки прямо перед своим мужчиной, прижавшись их мягкостью к его левой ноге; и обнявшись почти плечом к плечу. Оказалось чрезвычайно удобно для поцелуев.
— Вы заметили, но не знаете… Сегодня обрушилась ещё одна моя статистика: я заплакал впервые за три года. Наконец-то. А то казалось уже, что больше никогда не удастся. Ведь это были именно экзальтические, радостные слёзы. Как и три года назад. Я только в таких всегда нуждался… Потому что черпаю особенное удовольствие.
Света прищурилась, и помедлив, ответила:
— Ого. Гедонистам и не снилось. Поздравляю.
— А о печальном не плакал уже, страшно подумать, лет восемь.
— Вот и не надо. Удовольствия же в этом нет?
— Нету. Но, думаю, для полноты жизни и реализации некоторых чувств это всё-таки иногда полезно.
— Эх… Я тоже давно не плакала. Как-то всё однообразно, и ничего такого не случалось. Ну и хорошо же… Давай не будем об этом. Какие у тебя ещё есть… Интересные статистики?
— Всякие. Неточного, правда, больше. Точные числа у меня есть о, — он закатил глаза и задумался, — зацепленных поездах, разгоне пека, отснятых фотографиях, прочитанных книгах, употреблённых наркотиках и психоактивных веществах, нанесённых самоповреждениях; о панических атаках, записанных сновидениях… И о сеансах самоудовлетворения в эпоху мастурбатора.
— О Дьявол! — Светочка манерно усмехнулась в ладошку.
— Ну, это лишь по моему мнению интересно. Кино я, например, смотрю редко, и какбы подсчитать всё и запомнить можно было бы, но мне эта инфа не видится чем-то особенным. Это и так у многих людей принято, только с помощью тематических сайтов. Так о чем вам интересно?
— Ну… Фотографии.
— О, моё любимое! Впрочем, так я бы сказал обо всём перечисленном, да. Так вот, фото… Начнём с того, что в этом увлечении я сменил три аппарата, и все цифровые, и статистика об этом плотно пересекается с прогулками. Первым был бюджетный карманный 'олимпус', затвор коего был спущен всего две тысячи раз с даты приобретения до дня расставания… Это заняло чуть менее двух лет. На нём я постигал азы, а больше с него и взять было нечего. Затем последовал тоже компакт, но уже полупрофессиональный 'сони' с крутыми линзами от 'карл зюсс'. Вместе с ним я прикупил штативчик и начал практиковать прогулки на природе и отдельные вылазки в Питер, ибо оптика светосильная, получались отличные кадры в темноте, и по съёмке с долгой выдержкой я особенно угорел. Да, и каждый выход на фотоохоту тоже подсчитывался, я хотел, чтобы это каждый раз было что-то особенное. По итогам первого года пользования затвор был спущен две тысячи и девятьсот тридцать четыре раза, из чего, разумеется, только чуть более половины всего фактически отснятого является приемлемым результатом, имейте это в виду наперед; было совершено шестнадцать прогулок по моим родным местам и прилегающим территориям, и восемь поездок на большую землю, в числе коих всего одна летом. Не много. Надо заметить, что прикидывать среднее арифметическое число кадров за один выход было бы несправедливо, так как случалось по разному — где-то, вопреки ожиданиям, было нечего снимать, а где-то наоборот. На второй же год, а был это две тысячи десятый, получилось всего больше и чаще — но я только всего четырежды посещал близкие локации; а вот в Питер смотался пятнадцать раз, из них трижды летом; и устроил в сумме семь отдельных поездок в области; в итоге спуск затвора прозвучал… Четыре тысячи и сто пять раз… Да, именно так. На третий год этот показатель был гораздо меньше, так как я вскоре приобрел зеркальный 'никон' и дальнострельный объектив к нему — и тут история раздваивается, ибо я не мог выбирать какой-то один из этих двух аппаратов в качестве основного в виду наличия у каждого уникальных приемуществ… Вам интересно дальше слушать числа?
— Числа не особо, а вот больше всего интересно, почему я до сих не видела, чтоб ты фоткал что-нибудь?
— Так не на что.
— А почему?
— Описываемые события дошли до отметки четырехлетней давности. Ещё год всё было хорошо, и я на зеркалке полторы тысячи кадров успел настрелять. Но потом провалился в небывалую депрессию, на всё забил и отшельничал.
— Что-то серьёзное случилось?
— Ну как сказать… По-моему нет, не серьёзное. А для кого-нибудь, наверное, и сущий ад. Даже с работы было уволился. Правда накопления-то приличные у меня были. А депра моя являлась элементарным следствием всего того, о чем я подробно и злорадно написал.
— Тот самый дневник?
— Да. А ещё тут, признаться, история связывается с другой статистикой — по веществам. Один только кокаин во сколько обошелся.
— Неужто продал фотоаппараты?
— Нет, такого и в мыслях не было. Я всегда был умеренно горд и считал себя достаточно успешным индивидуумом, чтоб не опускаться до подобного. Но по другим причинам продал их позже. Да и неконтролируемых пристрастий, за исключением только травокурства, пожалуй, у меня и не было. Ну, кокаин конечно прекрасен, и я фанател, но в чистом виде он очень дорогой, если вы не в курсе, а дешевый я совсем не приемлю. О Дьявол, знаете ли, Света, вспоминая то время, не могу не удивляться ныне… Я бы тогда не поверил, что смогу остановиться. Так вот, о чем это мы?
— Зачем же ты продал фотики?
— Затем же, для чего и три огромных монитора, ноутбук, смартфон и всякие ещё разные штуки. Чтоб в этот рюкзачок положить кругленькую сумму.
— А зачем она тебе?
— А чтоб ни в чем себе не отказывать.
Губки её задумчиво надулись, и было бы грешно сию же секунду не прильнуть к ним, не порадовать её внезапностью и ощутить пылкую отдачу. Помолчав, она всё-таки спросила:
— Но как же будущее?
— О, вы зрите в корень. Это словечко стало для меня синонимом конца света и апокалипсиса. И сейчас своим отказом наблюдать хронометры я очень помогаю им настать, — уверенно и маниакально кивал он сам себе, добродушно глядя сквозь неё, — а может, даже, тащу их за шкирку…
Светочка утомлённо улыбнулась, закрыла глаза и положила голову на его плечо, крепко обняв. В компаниях бухавших на "болоте" нефоров ей всякое доводилось слышать, встречались и не такие персонажи. Иной раз она могла вместе с толпой посмеяться над упоротыми заявлениями какого-нибудь кренделя, а просебя ужасалась, что такие вот уникумы ходят среди нас. Но отнести к той же категории эти вот его слова, как бы дико и пафосно ни прозвучали они, что-то отнюдь не позволяло. Не только даже её собственная симпатия, и не всамделишность его психоза-помешательства, а что-то парящее над ним наяву — такое страшненькое, интригующее, завораживающее. То, что сожрало его разум; столь радикально высвободило волю; наполнило его глаза астральной пустотой. Не без восхищения и гордости владычицы она чувствовала — это нечто притаилось прямо здесь, вокруг. И в его волосах. И под тонким слоем хлопковой ткани рубашки. Под самой кожей. Это циркулирует в его венах… А отныне и в ней.
Он берёт её ладонь, вытягивает руку, словно в вальсе, целует от запястья вдоль по вене — неспеша, каждые несколько сантиметров, постепенно приближаясь; второй рукой гладя по спине, талии, попеременно нежно царапая. Она всё также отдыхает на его плече, будто бы не замечая, как он целует всё ближе, уже в ямку на сгибе, и постепенно сводит ладонь чуть ниже, и кончиками пальцев оказывается под заманчивой, кружевной гранью приличия. В ответ она оживает, и мгновенно они возвращаются к той же едва обуздаемой страсти, с какой и начинали.
Тихонько пошёл дождь.
Этой парочке всегда было сложно угомониться — никто не хотел оставлять поцелуй последним. Дождь не особенно помешал, ибо они удобно разместились под её вместительным аристократическим зонтом. По улице пронеслась, молча, но интенсивно насилуя тёмно-желтую гамму пространства яркими переливами электро-лазурых мигалок, карета скорой помощи, какбы намекая, что внешний мир где-то есть и ещё борется за выживание. Мощные двигатели тоже, конечно, доносились периодически за прошедшее время, но внимания не заслуживали, оставаясь на фонограмме ночного мегаполиса лишь случайными выпуклыми фрагментами.
Чувства подсказывали обоим — если не уйти, можно забалдеть, распалить похоть до неуместного абсурда, оказаться в неловком положении. Поэтому она спустила ножки и уселась, как полагается, а в виду необходимости остыть даже чуть отодвинулась от него. Перспективы везти велосипеды пешим ходом, или неспешно ехать, также держа в руках открытые зонтики — не казались достаточно весёлыми, и решено было переждать. Благо, это продлилось недолго — им было тягостно даже просто не смотреть друг на друга. Ночь была уже в самом зените. Они подняли из мокрой травы своих лебединошеих коней и оседлали их.
Выкатившись на улицу, Света остановилась и заглянула в телефон — сверилась с картой. Юзернейм попросил сообразить маршрут по основным центральным артериям. Озвученная цифра в девять с половиной километров на привычный слух воспринималась очень долгой прогулкой, но посредством колёс рисковала исчерпаться гораздо раньше. Однако, этого не случилось — пара тёмных всадников намеренно не спешила и развила максимальную скорость только единожды, на кремлёвской набережной. В итоге на весь вояж ушло чуть менее полутора часа. Жаркий, но свежий; густонаселённый, но почти безлюдный; тёмный, но блестящий от влаги, играющий бликами и пестрящий отражениями, светофорами, подсветками — город был прекрасен. Точкой назначения являлась велосипедная парковка у станции метро 'чистые пруды', прямо перед памятником Грибоедову, где они и оставили свой транспорт. После такого заезда хотелось неприменно присесть, но проезжая по всему нутру бульвара стало ясно, что передохнуть тут не захочется. Хоть свободных скамеек было и достаточно, но повсеместно были замечены какие-то мутные, неприкаянные люди; хохотавшие компании молодёжи; да мертвецким грузом спали бездомные.
И отправились они, без всякого обсуждения, дальше, свернув направо по мясницкой улице. Йусернаме достал и скушал четыре печеньки-суфле, а Света угостилась только одним. Взявшись за руки, они безмолвно прошли пару сотен метров. Вдруг он объявил:
— Быть может, рановато, но учитывая, как плохо я спал до этого — думаю, надо уже подыскивать место для ночлега. Светлана, не желаете ли посетить кинотеатр?
Она улыбнулась и остановилась:
— Нет! И так как я против твоих бесчеловечных опытов, предлагаю заселиться в отель. Хотя бы в самый дешевый, если тебе принципиально.