Демон, как сказали бы слуги Спасителя. Othari, на языке Старших эльфов, «невозможное, возбранённое, запрещённое всем и вся». Othagiri, на её, Сеамни, родном наречии, где это слово означало уже совершенно иное: «страшное, ужасное, неодолимое». Однако значение «невозможное» ушло. Дану отвергали запреты старших братьев.
Отагири, демон. Почти что неуязвимый и непобедимый. Однако – именно «почти что». Она, Сеамни Оэктаканн, победила. Победила именно памятью Деревянного Меча. Она на миг словно бы сама сделалась настоящим Иммельсторном; она видела и запомнила каждый миг размаха незримого клинка, запомнила хруст, с которым лезвие вспарывало плоть отагири; запомнила запах его ядовитой крови, запомнила торжество ликующего меча, торжество, очень схожее с тем, что испытала, когда самолично терзала и мучила обливающегося слезами Трошу, до последнего умолявшего свою былую любовь Агату «не делать этого», просившего «ну убей уж меня тогда быстро!», а потом, напоследок, когда кровь уже струилась ему по паху и бёдрам, внезапно выпрямившегося, насколько это позволяли путы, и плюнувшего ей в лицо.
Плевок пресёк наслаждение. Очутиться на грешной земле, оказаться вырванной из опьяняющей кровавой грёзы оказалось выше сил Видящей.
Наверное, он надеялся, что, оскорблённая, она прикончит его одним ударом. Он ошибался. Золотистый свет, заполнявший взоры и души тех, кто следовал за волей Деревянного Меча, подсказывал совсем другое.
Поэтому Троша умер последним. Умер в таких мучениях, что Дану даже сейчас не способна была признаться себе, что сотворила подобное. Как и признаться в том, что никогда, ни до, ни после, не ощущала такого жгучего, острого, небывалого наслаждения.
И только ночи с Императором, с её Гвином, могли с этим сравниться. Он умел заставить трепетать каждую её жилку; ей нравилось подчиняться, играть, завлекать его, с тем чтобы потом в один миг превратиться из шаловливого котёнка в разъярённую тигрицу.
Сеамни осторожно села. Походный возок правителя Мельина. Мягкая постель, из-за обитых кожей стен – скрип колёс, лошадиное фырканье, время от времени – короткие реплики охранявших её Вольных.
Армия находилась на марше. Куда, зачем, почему? Сколько она, Сеамни, пробыла без чувств, вернее, во власти совершенно иных чувств? Легионы в походе – наверное, наступают на Семандру, идут к Селинову Валу?.. Скорее, скорее прийти в себя. Узнать…
Дану поспешно откинула одеяло, спустила ноги с лежака. Одежда – вот она, привычные в походах порты, широкие сверху, зауженные книзу, мягкие сапожки чуть пониже колена, рубаха, короткая куртка, ремень.
За стенами возка вдруг сделалось как-то подозрительно тихо, а затем голос кого-то из Вольных осторожно проговорил на старом, общем и для Дану, и для эльфов, и для Вольных языке:
– Госпожа? С вами всё в порядке?
– Я… – начала было Сеамни и едва не поперхнулась. Гортань словно бы разучилась произносить звуки. – Я… Кто тут? Кто со мной?
– Кен-Сатар, госпожа, – немедля отозвался Вольный. – Старший десятка. Чем я могу услужить госпоже?
– Пошлите весть… – Она по-прежнему кашляла, хрипела и запиналась. – Пошлите весть его императорскому величеству, что я прошу допустить меня перед его очи.
– Это будет сделано немедленно, – Вольный уже овладел собой; голос его звучал совершенно бесстрастно.
– Благодарю, – отозвалась Сеамни.
Она увидит его. Своего Гвина, которому она подарила имя. Подарила имя… саму себя, всю целиком, но этого мало. Она… она… должна… Тень. Белая Тень. Второй раз они её не получат, только мёртвой… Мысли путались, стенки возка вдруг поплыли перед глазами.
Она должна. Что-то очень важное, куда важнее собственной жизни или даже жизни Гвина. Важнее её собственного народа, важнее матери, которая до сих пор должна быть жива, как говорили Дану её собственного отряда; она повела бы его против Империи и добилась победы, полной и всеобщей, если бы не эти проклятые подземные недомерки со своим Драгниром…
Сеамни ощутила внезапный приступ знакомой дурманящей ярости и впервые, наверное, по-настоящему испугалась.
Она чувствовала нечто подобное, находясь во власти Деревянного Меча. Былая Видящая народа Дану вспомнила Трошу, вспомнила, каково это было – когда тебя охватывает аура непобедимого Иммельсторна; сейчас же пришло само это чувство.
Да, она ненавидела. Ненавидела всех: Империю, людей, гномов, даже Старших эльфов – всех, кто мог оказаться у неё на пути. Такова цена победы, и Дану были согласны заплатить её; но почему всё это вернулось сейчас? Или ту же цену ей приходится платить уже за победу над отагири?
Сеамни вдруг почувствовала, как затряслись пальцы, на плечи словно бы накинули ледяное покрывало.
Деревянный Меч никогда не отпускает тех, кто хоть раз взял его в руки и по-настоящему поддался его власти. Золото, богатство, драгоценности – ничто по сравнению с властью праведной ярости и ощущения непобедимости. Уверенности в том, что творишь правое дело и, какие бы потоки крови ни пролились по твоему слову или жесту, ты окажешься прав и неуязвим.
Сеамни колотил жестокий озноб. Одни кошмары, похоже, сменялись новыми. Её глаза открыты уже по-настоящему, они больше не пропускают в её сознание безумные конные сотни кошмаров слепого беспамятства; но на выручку к осаждающим уже спешат новые.
Кошмары недавней памяти. В конце концов Белая Тень похитила её, Сеамни ничего не могла сделать, пока Гвин не пробился на выручку; но, с Деревянным Мечом в руке, она была свободна, совершенно, абсолютно свободна, свободна, как никогда в жизни.
И что она сделала со своей свободой?
Её сотрясло рыдание, сдержать которое она уже не сумела.
– Госпожа? – Кен-Сатар тотчас заподозрил неладное.
Сеамни даже не успела отозваться.
Затопали копыта, кто-то резко скомандовал: «Дорогу!», и сердце Дану затрепетало бьющейся в силках птахой.
Гвин здесь. Как быстро…
Дверца возка распахнулась, кто-то рванул её так, что едва не сорвал с петель.
Гвин. В чёрных доспехах с царственным василиском на груди, заляпанных грязью, слипшиеся волосы почти достигают плеч, и красные от бессоницы глаза, глубоко запавшие, но яростные, как и прежде.
Плоть могла ослабеть, не дух.
– Гвин… – выдохнула она, падая ему на грудь, словно простая деревенская девчонка.
– Ты… Тайде, ты…
– Всё хорошо. Всё хорошо, – бессмысленно-счастливо повторяла она, прижимаясь к жёсткой стали нагрудника.
Он вдруг резко отстранился.
– Ты похудела…
– Гвин… какой сегодня…
– День? – Он невесело усмехнулся. – Десятое число Месяца Листьев. Весна прошла, Тайде, наступило лето. Ты пробыла без сознания…
Сеамни ойкнула.
– Ну да, долго, – кивнул Император, освобождаясь от доспехов и осторожно усаживая Дану к себе на колени.
– Расскажи мне, что было? Где мы сейчас? Тогда, на Свилле, я…
– …убила вызванную аколитами Слаша тварь.
– Да, я помню… это помню. Что потом? Где мы сейчас?..
Они говорили разом, ежесекундно перебивая друг друга.
– На западе. Отходим от Разлома по Полуденному тракту. Была битва. Битва с козлоногими. Мы… – Он запнулся, и по сердцу Тайде словно прошлись ржавой иззубренной сталью.
– Мы разбиты? – с ужасом выдохнула она.
– Мы-то? – Император как-то по-особенному сжал губы и косо глянул в сторону. – Нет, не разбиты. Но и ничего не добились. – Его щека непроизвольно дёрнулась, взгляд оледенел.
– Я ужасно долго провалялась, верно? – с раскаянием проговорила Сеамни. – Гвин, я…
– Ну и глупости же ты несёшь, данка! – фыркнул он.
– Я помню тварь на берегу… как её убила. А потом – ничего…
– Потом ты пробыла без сознания много недель, – сумрачно ответил Император. – Тарвус остался на Суолле, а мы двинулись на запад, потому что пришла весть о тварях, поваливших из Разлома. Потом… – Он рассказывал о битве на Ягодной гряде, о Сежес, о её «травяном сборе», о появлении нергианцев, предложенной сделке и – излечении.
И только о своей собственной руке, едва не отправившей его в могилу, Император умолчал.
Тайде слушала, затаив дыхание и прижав кулачки к щекам.
– И вот мы здесь, – угрюмо закончил правитель Мельина. – Да, Сежес сказала правду. Её травы и впрямь помогли. Нерг – предал, мы не получили никакой помощи. Армия несколько оторвалась от наседающих бестий и сейчас на пути в Мельин. Позицию жаль, хорошая была; ну да ничего, можно построить новые палисады и новые рвы выкопать, но главного это не изменит. Как сражаться с океанским валом? С катящейся лавиной или налетающим штормом?..
– Магией, – тихо, но твёрдо ответила Сеамни.
– Сежес попыталась, и, клянусь Берегом Черепов, это была славная попытка. Я думал, её пламя проделает нам тут второй Разлом. Без толку. Их слишком много.
Девушка-Дану слабо улыбнулась, провела кончиками пальцев по заросшему щетиной подбородку Императора.
– Колючий… меня нет, кто тебя заставит каждый день бриться?..
– Что-что?! – опешил Император.
– Я имела в виду не просто магию. А магию крови, – прежним спокойным и даже безмятежным голосом проговорила Дану. – Нерг не зря домогался у тебя права на жертвоприношения. Могущественнее магии крови в нашем мире ничего нет. Даже Хозяин Ливня был… в общем, не смог бы с нею совладать. И… Гвин, меня ведь вылечил адепт Нерга? Скажи, как он это сделал?
Правитель Мельина поколебался.
– Да, всебесцветные приносили человеческие жертвы, – мрачно и нехотя сознался он. – Только так они смогли вытащить тебя из этой бездны. По-другому не получалось ни у кого.
– Кого же… – голос Сеамни дрогнул, – кого же они принесли в жертву?
– По счастью, никого из моих несчастных верноподданных. В расход пустили захваченных аколитов Слаша Бесформенного. Не надо, Тайде, не надо!.. Это война, а они – наши враги. Смерть каждого из них приближает нашу победу. И неважно, погиб ли неприятель на поле брани или же так, как эти. Надо сказать, пользу из их смертей мы извлекли несравненно большую. И не вздумай себя за это корить! Была б ты… другой, я просто придумал бы красивую сказку. Но ты – это ты. Это и ты, и я. Врать себе – последнее дело, Тайде, а врать тебе, даже во спасение – получается, что я вру сам себе.
– Я не корю, – прежним еле слышным шёпотом. – Просто… долг уж больно велик. Не знаю, смогу ли когда отдать…
– Ты о чём? – Он быстро взглянул ей в глаза, сощурился, понимая. – Иммельсторн. Твой поход. Опять?..
Она кивнула. Император лишь досадливо крякнул.
– Ты была не в себе. Это вообще не ты была! Кукла Деревянного Меча. Он это всё делал, не ты!
– Ты хороший, – серьёзно сказала Сеамни. – Я резала твоих подданных, убивала и мучила и… нет, не перебивай! – и получала удовольствие. Даже нет, не так. Радость, счастье, вершину блаженства. Это была я, Гвин. Я помню каждый миг, каждый крик. Каждую каплю крови, я…
– Хватит, Тайде, – потемнел Император. – Минувшего не переделать. Зато ты можешь помочь живым. В отличие от мёртвых им ещё можно помочь. Забыла волков?
– Что волки… мелочь, Гвин. Они вон, убрались и носа не показывают, бедолаги. Твари Разлома их тоже не пощадят.
– Будет, будет, Тайде! Ты очнулась. С тобой всё в порядке. Мы вместе. – Он схватил её за плечи, вгляделся в миндалевидные глаза. – Пока мы живы – будем жить. А когда придёт время умирать – умрём весело, в бою, окружённые срубленными врагами. Не горюй, слышишь? Императорским приказом запрещаю тебе предаваться печали. За нарушение – порка. Понятно?
Она улыбнулась, погладила его по волосам. Хороший. И глупый, как все мужчины, неважно, люди, Дану, эльфы или, скажем, гномы. Главное – красиво умереть, а всё остальное… Он ведь всегда был таким. И когда шёл против всей мощи непобедимой доселе Радуги, и когда бросался в Разлом за нею, своей Тайде.
Он не знает и никогда не узнает, какой на ней долг. Его не терзали кошмары, и он не выносил приговора сам себе. Он – делал, свершал. Потому что знал – остановись он и предайся меланхолии по поводу того, куда рухнула Империя после его (и ничьего больше!) решения ударить по Радуге, – завтра от Мельинской державы не останется даже воспомнинаний.
– Я сегодня приду к тебе, – не терпящим возражений тоном заявила Сеамни. – И всё будет хорошо. А теперь иди, до вечера ты принадлежишь войску, не мне.
Наступил вечер, прокрался неслышно, как убийца из Серой Лиги. Закат утонул в мрачных тёмных тучах; очистительное пламя задохнулось в дымно-серых клубах. Облака пролегли от края и до края небосклона, необозримые, словно само воинство козлоногих.
Император заметил несколько служителей Спасителя – в грубых рясах, подпоясанные вервиями, они шли рядом с легионерами.
– Что они тут делают, проконсул?..
После Мельинской битвы, когда едва не случилось Второе пришествие Спасителя, Церковь впала в какое-то оцепенение. Простые священнослужители, как могли, помогали простому люду – лучшие из них, разумеется; но вся верхушка, архиепископ и его присные хранили полное молчание. Ни энциклик, ни эдиктов; ни слова по поводу войны с Семандрой; и касательно Разлома паства тоже ничего не услышала.
– Прибились, мой повелитель. Несут слово утешения, как я слышал.
Император приблизился. Молодой священник горячо втолковывал угрюмо шагавшим и едва косившимся в его сторону легионерам:
– А землю надо защищать, потому что каждый из нас сейчас слуга Спасителя, воин Его и рыцарь, и, когда явимся на Его суд, все воссядем рядом, все, кто пал, Мельин обороняя…
– Это ладно, это пусть, – снисходительно кивнул Император. – Что там у нас с Нергом, Клавдий? Кажется, уже вечер. Не пора ли нанести визит нашему загостившемуся посланнику?
– Я бы позвал Сежес, мой император. Как и было обещано всебесцветному.
– Распорядись, проконсул.
…Нергианца везли на отдельной телеге, не пожалев тягловых лошадей для важного гостя или, вернее будет сказать, пленника. Адепт Всебесцветного Ордена сидел, скрестив ноги, на вытертом одеяле. Перед ним на бронзовом треножнике покоился уже виденный Императором мутноватый кристалл.
Двое подручных нергианца сидели подле, равнодушные и безучастные, словно неживые.
– Твоё время вышло. – Император осадил коня возле повозки. – Я сказал, что жду до вечера. Иначе… – Он выразительно кивнул в сторону Сежес, как раз подскакавшей с эскортом Вольных.
– Мой Император, – поклонилась запыхавшаяся чародейка. – Могу ли я, ничтожная слуга ваша, рассчитывать, что…
Нергианец медленно поднял взгляд – неторопливо и с достоинством, подобно кобре на ярмарке, подчиняющейся флейте заклинателя. Разница крылась лишь в том, что всебесцветный был сам себе и змея, и заклинатель.
– Моё время никогда не выйдет. – Он уже не трудился присовокуплять положенное «мой Император».
– Меня не интересует софистика, всебесцветный. Я задал тебе вопрос. Пришла пора на него ответить.
– Начальствующие братья не сочли это достойным своего внимания. – Чародей невозмутимо пожал плечами. – Не мне обсуждать их высокие решения.
– То есть обещанной помощи не будет?
– Ты бежал с поля боя, владыка Мельина, не имея веры в слово Нерга. Но мой Орден готов выполнить своё обещание. Тебе надо остановиться и дать настоящий бой. Настоящий, когда ты не станешь сберегать жизнь всех и каждого в твоих легионах.
– И тогда, – губы Императора презрительно ухмыльнулись, – Древние Силы в самом деле придут к нам на помощь.
– Да, – без тени улыбки подтвердил нергианец. – Древние любят кровь. Много крови. Людской.
– Знакомая песня. – Император сдвинул брови. – Что ж, ты сам выбрал свою судьбу, адепт Всебесцветного Ордена. Сежес! Он твой. Остальных – охранять неусыпно.
– Благодарю многомилостивого повелителя! – многообещающе улыбнулась волшебница. – Заворачивай телегу, возница! Придётся старушке Сежес вспомнить всё, чему учили в орденской школе…
Император не стал дослушивать, тронул конские бока каблуками. Как всегда молчаливые, Вольные последовали за ним.