Внизу, по обе стороны от сверкающей реки, построены различные здания. Это Джексон, город, где нам предстоит жить.
– Там находится Национальный парк Титон и Йеллоустон, – говорит мама, показывая вдаль. – Съездим туда весной и все проверим.
Джеффри тоже подходит к нам. Он не надел куртку, и сейчас на нем только джинсы и футболка, но кажется, ему не холодно. Видимо, злости в нем столько, что даже мороз нипочем. А еще он старательно удерживает равнодушное выражение на лице, пока изучает окрестности. Солнце скрывается за облаком, и долина погружается в тень. Кажется, воздух тут же становится градусов на десять холоднее. Меня вдруг охватывает беспокойство, словно уже сейчас, стоило мне прибыть в Вайоминг, деревья вспыхнут, и мне придется исполнить свое предназначение. От меня так много ожидают здесь.
– Не волнуйся. – Мама кладет руки мне на плечи и слегка сжимает их. – Твое место здесь, Клара.
– Знаю. – Я пытаюсь изобразить храбрую улыбку.
– Тебе понравится местный спорт, – подойдя к Джеффри, говорит мама. – Катание на горных и водных лыжах, скалолазание и прочие экстремальные занятия. И я разрешаю тебе попробовать все, что только захочется.
– Я подумаю, – бормочет он.
– Замечательно! – восклицает она с довольным видом.
А затем быстро фотографирует нас и поворачивается к машинам.
– Поехали.
Я еду следом за ней вниз, в долину, и замечаю еще один знак на обочине: «ВНИМАНИЕ. ВПЕРЕДИ КРУТЫЕ ПОВОРОТЫ».
Не доезжая до Джексона, мы сворачиваем на Спринг-Галч-Роуд и едем до больших железных ворот с кодовым замком, за которыми виднеется еще одна длинная извилистая дорога. И тут у меня появляется подозрение, что наше скромное жилище будет совсем не скромным. Это же подтверждают большие бревенчатые дома, выглядывающие из-за деревьев. Я сворачиваю следом за мамой на недавно вычищенную дорогу и медленно еду между сосен, берез и осин, пока не оказываюсь на поляне, на которой на небольшом возвышении стоит наш новый дом.
– Ого, – уставившись в лобовое стекло, выдыхаю я. – Джеффри, смотри.
Дом построен из цельных бревен и речного камня, крышу, как на пряничном домике, укрывает одеяло чистого белого снега, а вдоль края свисают идеальные серебристые сосульки. Он намного больше, чем тот, в котором мы жили в Калифорнии, но почему-то кажется уютнее. Возможно, из-за длинной веранды и огромных окон, сквозь которые открывается потрясающий вид на заснеженный горный хребет.
– Добро пожаловать домой, – объявляет мама.
Она прислонилась к машине и смотрит на нас, пока мы с ошеломленным видом вылезаем на вычищенную круглую площадку. Она так довольна, что нашла для нас этот дом, что чуть ли не пускается в пляс.
– Наши ближайшие соседи живут в полутора километрах отсюда. Так что этот маленький кусочек леса полностью в нашем распоряжении.
Легкий ветерок шевелит ветви деревьев, срывая с них снежинки, отчего кажется, будто мы оказались в снежном шаре на каминной полке. Здесь немного теплее. А еще абсолютно тихо. И меня охватывает невероятное спокойствие.
Кажется, здесь мой дом. От этой мысли я чувствую себя в безопасности. И это приносит некоторое облегчение, потому что после нескольких недель, наполненных тревожными и скорбными видениями, неуверенностью из-за переезда и необходимости оставить все позади, а также безумными сборами, я наконец могу представить, какой будет жизнь в Вайоминге. А не только как я иду навстречу огню.
Я смотрю на маму. Она буквально светится, с каждой секундой становясь все ярче и ярче, и от нее расходятся низкий гул и волны ангельской радости. Кажется, еще чуть-чуть, и мы увидим ее крылья.
Джеффри кашляет. Он еще не привык к подобному зрелищу, и это пугает его.
– Мам, – зовет он. – Ты призвала венец.
Ее сияние тускнеет.
– Ну и что? – говорю я. – Вокруг все равно никого нет. Здесь мы можем быть самими собой.
– Да, – тихо соглашается мама. – На самом деле задний двор прекрасно подходит для тренировок полетов.
Я с ужасом смотрю на нее. Она пыталась научить меня летать целых два раза, и оба раза закончились полной катастрофой. На самом деле я уже отказалась от мысли о полете и смирилась, что останусь единственной обладательницей ангельской крови, которая привязана к земле. Нелетающей птицей. Что-то типа страуса или, если принять в расчет здешний климат, пингвина.
– Возможно, здесь тебе придется летать, – немного натянуто говорит мама. – Да и тебе, возможно, захочется попробовать, – повернувшись к Джеффри, добавляет она. – Держу пари, у тебя получится.
Мое лицо тут же начинает гореть. Конечно, у Джеффри все получится сразу, хотя я даже не могу оторваться от земли.
– Пойду посмотрю на свою комнату, – говорю я и убегаю в дом.
Днем мы впервые отправляемся на прогулку по Бродвей-авеню в Джексоне. Даже в январе здесь много туристов. Каждые несколько минут мимо нас проезжают дилижансы, а также запряженные лошадьми экипажи, и это не говоря о бесконечной веренице машин. Я не свожу с них взгляда, стараясь разглядеть серебристый пикап с надписью «Аваланш» и номером «99CX».
– Почему тут так много машин? – восклицаю я, глядя на проезжающие автомобили.
– Что бы ты сделала, если бы встретила того парня прямо сейчас? – спрашивает мама.
На ней новая ковбойская соломенная шляпа, перед которой она не смогла устоять в первом же сувенирном магазине на нашем пути. Ковбойская шляпа. Мне кажется, мама чуть переборщила с игрой в Дикий Запад.
– Клара, скорее всего, грохнется в обморок, – говори Джеффри.
Он с невероятной скоростью хлопает ресницами и делает вид, что обмахивается веером, а затем в шутку валится на маму, после чего они начинают громко смеяться.
Джеффри уже купил себе футболку со сноубордистом и подумывает о настоящем, всамделишном сноуборде, который приглядел в витрине одного из магазинов. С тех пор как мы приехали и он увидел, что не все потеряно, у него вновь улучшилось настроение. Он снова ведет себя, как старый Джеффри, – улыбается, дразнит меня и иногда удостаивает нас целыми фразами.
– Вы такие смешные, – закатывая глаза, говорю я.
А затем направляюсь в сторону небольшого парка, который заметила на другой стороне улицы. Его вход украшает огромная арка из оленьих рогов.
– Давайте посмотрим, что там? – предлагаю я маме и Джеффри.
Заметив, что замигал зеленый, мы поспешно переходим дорогу по пешеходному переходу. А затем с минуту рассматриваем арку из рогов, которые напоминают кости. Небо над нашими головами темнеет от набежавших облаков, и поднимается холодный ветер.
– Я чувствую запах жаренного на огне мяса, – говорит Джеффри.
– Ты настоящий обжора.
– А что я могу поделать, если у меня метаболизм быстрее, чем у обычных людей? Может, поедим там?
Он показывает на ковбойский бар «Миллион долларов», у которого собралась очередь.
– Отличная идея, может, мне еще тебе пива купить? – спрашивает мама.
– Давай!
– Нет.
Пока они препираются по этому поводу, меня внезапно охватывает желание запечатлеть этот момент, чтобы я могла оглянуться назад и вспомнить, с чего все начиналось. Первый шаг на пути к предназначению Клары. Грудь раздувается от эмоций при этой мысли. Новое начало для всех нас.
– Простите, мэм, можете нас сфотографировать? – спрашиваю я у проходящей мимо дамы.
Она кивает и берет у мамы фотоаппарат. Мы с Джеффри встаем по обе стороны от мамы под аркой. И улыбаемся. Женщина пытается сделать снимок, но ничего не происходит. Мама подходит к ней и показывает, как работает камера.
И в этот момент вновь выглядывает солнце. Я внезапно осознаю, что происходящее вокруг меня замедляется и распадается на отдельные кусочки: голоса прогуливающихся рядом людей и блеск их зубов во время разговора, рев двигателей и визг тормозов, когда автомобили останавливаются у светофора. Сердце грохочет в груди, словно барабан. Звуки дыхания, которое наполняет и опустошает легкие. Нос свербит от запахов конского навоза, каменной соли, моего лавандового шампуня, маминых ванильных духов, мужского дезодоранта Джеффри и даже от легкого запаха гнили, которая все еще окутывает рога над нами. Из-за стеклянных дверей одной из картинных галерей доносится классическая музыка. Вдалеке лает собака. Где-то плачет ребенок. Мне кажется, на меня обрушилось слишком много, и я сейчас взорвусь, пытаясь принять это. И при этом все невероятно яркое. Позади нас, на дереве в парке, нахохлившись от холода, сидит маленькая птичка. Как я ее увидела, если она у нас за спиной? Но я чувствую на себе взгляд ее выразительных черных глаз. Вижу, как она склоняет голову то в одну, то в другую сторону, наблюдая за мной. А потом срывается с ветки и взмывает в небо, где исчезает, словно дымка на солнце.
– Клара, – настойчиво шепчет Джеффри мне на ухо. – Очнись!
Я резко возвращаюсь на землю. Джексон-Хоул. Джеффри. Мама. Дама с фотоаппаратом. И все они смотрят на меня.
– Что происходит?
Я ошеломлена и еще не пришла в себя, будто какая-то часть меня все еще парит в небе с птицей.
– У тебя волосы сияют, – бормочет Джеффри и отводит взгляд, будто это его смущает.
Я опускаю взгляд. Дыхание перехватывает. Сияют не то слово. Волосы превратились в радужное золотисто-серебристое буйство цвета и света. Они пылают. Отражают солнечный свет, словно зеркало. Я провожу рукой по теплым, светящимся прядям, и мое сердце, которое так медленно билось несколько мгновений назад, начинает колотиться как сумасшедшее. Что со мной происходит?
– Мама? – тихо зову я и смотрю в ее большие голубые глаза.
Она поворачивается к даме.
– Какой прекрасный день, правда? – совершенно спокойно произносит мама. – Знаете, как говорят: если тебе не нравится погода в Вайоминге, просто подожди десять минут.
Дама рассеянно кивает, не сводя взгляда с моих сверхъестественно сияющих волос, словно пытается разгадать фокус иллюзиониста. Мама подходит ко мне и быстро собирает мои волосы в кулак, а затем засовывает их за воротник толстовки и натягивает капюшон мне на голову.
– Постарайся успокоиться, – шепчет она, вставая между мной и Джеффри. – Все в порядке. Мы готовы.
Дама несколько раз моргает и качает головой, словно пытаясь прийти в себя. И теперь, когда мои волосы скрыты под капюшоном, все возвращается в норму, словно ничего необычного и не происходило. Словно нам это показалось.
– Скажите: «сыр», – подняв камеру, говорит дама.
И я изо всех сил стараюсь натянуть на лицо улыбку.
Мы отправляемся на ужин в кафе «Пироги и пицца в высоких горах», потому что это ближайшее к нам заведение. Джеффри как ни в чем не бывало сметает кусок за куском, а мы с мамой еле жуем свою пиццу. За столом повисла тишина. Я чувствую себя так, словно меня застукали за чем-то ужасным. Чем-то постыдным. Каждые несколько секунд я поправляю капюшон на голове, не успокаиваясь даже в машине по дороге домой.
Как только мы доезжаем, мама сразу уходит в свой кабинет и закрывает двери. А мы с Джеффри за неимением других вариантов заваливаемся смотреть телевизор. Но он смотрит не на экран, а на меня, и при этом так, словно я вот-вот вспыхну.
– Может, перестанешь на меня таращиться? – наконец не выдерживаю я. – Мне от этого не по себе.
– То, что случилось в парке, выглядело так странно. Что ты сделала?
– Я ничего не делала. Это произошло само по себе.
В дверях появляется мама в пальто.
– Мне нужно уехать, – говорит она. – Пожалуйста, не выходите из дома, пока я не вернусь.
И прежде чем мы успеваем что-то спросить, она исчезает.
– Отлично, – бормочет Джеффри.
Я бросаю ему пульт и поднимаюсь в свою комнату. Мне еще нужно распаковать много вещей, но в голове все время возникает тот момент под аркой, когда мне показалось, что весь мир пытается уместиться у меня в голове. А мои волосы! Это что-то сверхъестественное. Когда та дама их увидела, на ее лице появилась сначала озадаченность, затем смущение, а после и вовсе испуг. Словно я была каким-то инопланетным существом, которому самое место в лаборатории, чтобы ученые могли изучить меня под микроскопом. Каким-то уродцем.
Видимо, я засыпаю. А когда открываю глаза, вижу маму, застывшую в дверях спальни. Она бросает на мою кровать коробку с краской для волос.
– Закатное солнце, – читаю я. – Ты шутишь? Красный?
– Золотисто-каштановый. Как у меня.
– Но почему? – спрашиваю я.
– Давай нанесем краску, – говорит она. – А потом поговорим.
– С таким цветом меня не пустят в школу! – хнычу я, пока мама втирает краску мне в волосы.
Я сижу в ванной на унитазе с опущенной крышкой со старым полотенцем на плечах.
– А мне нравятся твои волосы. И я бы не делала этого, если бы не считала важным. – Мама отступает на шаг и осматривает мою голову в поисках мест, которые могла пропустить. – Отлично. Все готово. Теперь нужно подождать, пока краска впитается.
– Хорошо. Может, наконец объяснишь мне все?
Целых пять секунд она нервно переступает с ноги на ногу, но потом опускается на край ванны и кладет руки на колени.
– То, что произошло сегодня, – вполне нормальное явление, – говорит она.
Этот разговор напоминает мне тот, когда она рассказывала мне про месячные или про секс. Беспристрастно, рассудительно и так доходчиво, будто она репетировала эту речь несколько лет.
– Что? Ты действительно считаешь это «нормальным»?
– Хорошо, это не нормально, – тут же поправляется она. – Вернее, нормально, но только для нас. По мере того как твои способности станут расти, твоя ангельская сущность начнет проявляться все сильнее.
– Моя ангельская сущность. Отлично. Будто у меня без этого мало проблем.
– Все не так плохо, – говорит мама. – И скоро ты научишься это контролировать.
– Я научусь контролировать свои волосы?
Она смеется.
– Да, со временем ты научишься скрывать их цвет, приглушать его так, чтобы сделать незаметным для человеческого глаза. Но пока проще их окрашивать.
Теперь я понимаю, почему она всегда носит шляпы. На пляже. В парке. Практически каждый раз, когда мы выходим из дома, она надевает головной убор. У нее десятки шляп, бандан и шарфов. Я всегда считала, что она делает это потому, что придерживается старых традиций.
– У тебя тоже так бывало? – спрашиваю я.
Она поворачивается к двери, и на ее лице появляется слабая улыбка.
– Заходи, Джеффри.
Джефри крадется от двери моей комнаты, где он подслушивал нас. Но чувство вины на его лице быстро сменяется безудержным любопытством.
– У меня тоже так будет? – спрашивает он. – Светящиеся волосы?
– Да, – отвечает она. – Это случается у большинства из нас. Со мной такое произошло впервые где-то в июле тысяча девятьсот восьмого года. Я читала книгу на скамейке в парке. А потом… – Она поднимает кулак к макушке и раскрывает его, имитируя взрыв. – Все как будто замедлилось, и ты будто видишь и слышишь то, что не должен. Да?
Она поворачивается ко мне. Ее глаза насыщенного цвета индиго, как сумеречное небо, и в них виднеются крошечные точки света, словно что-то освещает ее изнутри. Я вижу в них себя. И свое беспокойство.
– У тебя было так же? – спрашивает мама. – Время замедлилось?
Я киваю.
Она задумчиво хмыкает и кладет теплую ладонь на мою руку.
– Бедняжка. Неудивительно, что ты выглядишь такой потрясенной.
– А что сделала ты, когда это случилось впервые? – спрашивает Джеффри.
– Я надела шляпу. В те дни приличные молодые леди носили на улице шляпки. К счастью, к тому времени, когда они вышли из моды, уже изобрели краску для волос. Я двадцать лет была брюнеткой. – Она морщит нос. – И мне это не очень нравилось.
– Но почему так происходит? – спрашиваю я. – Из-за чего?
Мама молчит пару секунд, словно подыскивает слова.
– Так прорывается венец, – наконец выдавливает она из себя с таким видом, словно поделилась с нами информацией, которую не следовало разглашать. – Ну, на сегодня достаточно. Если такое случится снова и на людях, то лучше всего вести себя так, словно ничего не произошло. В большинстве своем люди начнут убеждать себя, что им показалось и это всего лишь игра света или иллюзия. Но на всякий случай, Джеффри, постарайся носить почаще головные уборы.
– Ладно, – ухмыляется он.
Джеффри практически спит в бейсболке «Джайентс»[9].
– И постарайся не привлекать к себе много внимания, – добавляет она и многозначительно смотрит на него, явно подразумевая его желание быть лучшим во всем: квотербеком, питчером и просто звездным мальчиком. – Не выпендривайся.
Он стискивает зубы.