Я сбросила золотую шассью шкуру там же, на берегу, под пристальным взглядом харлекина, сидящего чуть поодаль, и была неприятно удивлена, когда осознала, что глаза у позаимствованного мной тела были слепы с момента рождения…
– Попробовал бы сам пройтись, ничего не видя, по этой дорожке, – вяло огрызнулась я, в очередной раз угодив нижним концом ромалийского посоха, сломанного и потому укоротившегося на треть после бегства из Загряды, в нору какого-то грызуна.
– Я предлагал достать для тебя любое другое тело, на выбор. – Искра как можно невиннее улыбнулся и развел руками. – Ты отказалась.
– А ты ждал, что соглашусь? – Я остановилась, рукавом платья вытерла пот со лба и принялась распутывать туго стянутые завязки плаща. Ветер сегодня теплый, буду надеяться, что не простыну. Эх, и как Голос Загряды оказалась такой неженкой, проживая в сыром, туманном и продуваемом ледяными ветрами городе? Даже закаленным ромалийцам по осени и зиме приходилось туго, а уж такой хрупкой городской девушке загрядские сквозняки должны были вообще стать верной смертью, но не стали ведь. А вот мне, как назло, оказалось достаточно одной лишь ночевки на холодной земле, чтобы на неделю обзавестись насморком и сухим надсадным кашлем.
– Скажем так – я на это надеялся. – Харлекин тоже остановился, терпеливо дожидаясь, пока я справлюсь с плащом и уберу его в мешок из провощенного холста на широкой лямке, болтающийся у меня на плече. Ставшим привычным жестом провел по волосам, кое-как стянутым на затылке в короткий хвостик, растрепанный на ветру во все стороны и потому напоминающий цветок чертополоха, только не розовый, а темно-рыжий. – Извини, но видеть рядом с собой девицу, еще месяц назад бывшую воплощением твари из подземелий Загряды, – нелегкое испытание.
– Вздрагиваешь каждый раз? – язвительно поинтересовалась я, одергивая подол и глядя на Искру снизу вверх. Голос Загряды была на полголовы выше ромалийской девицы, но рядом с харлекином эта разница практически не ощущалась.
– Нет. Голову оторвать хочется, – спокойно отозвался оборотень, ласково оглаживая меня по шее тяжелой теплой ладонью. – Но я к твоему новому облику уже почти привык, так что можешь не беспокоиться. Хотя смуглая ромалийка была мне больше по вкусу. А повязку все-таки надень. Клятвенно обещаю, что при первой же возможности куплю или украду для тебя шелковую ленту.
– Из тех, что на свет почти прозрачные, а в косе кажутся тяжелыми и плотными?
– Ту самую. – Теплая ладонь соскользнула с шеи, ласково огладила по спине и остановилась на талии. Искра улыбнулся, ловко сдергивая у меня с плеча отяжелевшую сумку, и бодро зашагал по дороге, вынуждая догонять его чуть ли не бегом.
Впрочем, сжалился надо мной он довольно быстро, сбавил шаг, а потом заявил, что привал будем делать у во-он того лесочка, который виднелся на краю огромного поля маленьким зубчатым забором размером с гребешок.
– Шутишь? – Я приложила ладонь козырьком ко лбу, чтобы послеполуденное солнце не било в глаза. – Туда с версту еще идти и идти!
– Хочешь понесу? – недолго думая спросил Искра. Я скосила на него взгляд: увешанный с двух сторон заплечными сумками и оружием, он походил на разбойника с большой дороги, только-только ограбившего воз с поклажей, но еще не успевшего сбыть украденное добро. Для полноты картины как раз не хватало девицы на плече, отчаянно, но впустую колотящей здоровущего увальня маленькими кулачками по спине.
– Рук не хватит, – фыркнула я, пытаясь обойти вставшего поперек дороги оборотня, но не тут-то было. Оказалось, что свободных рук у него хватит и на меня, потому что не успела я сделать и шага, как оказалась прижатой к широкой груди, в глубине которой гулко и часто стучало сердце.
– Скажи спасибо, что на плечо не забросил, – улыбнулся рыжий, хитро сощурив светлые лисьи глаза.
Вот уж точно. Спасибо.
– С тебя бы сталось. – Я поерзала, пытаясь устроиться поудобней на жестких руках оборотня. В результате едва не уронила посох, превратившийся в дорожную палку, прямо под ноги Искре, чуть не упала следом сама, запутавшись в длинной юбке, задравшейся выше колен, и не могла успокоиться, пока харлекин с тихим горловым рычанием легонько не подбросил меня в воздух.
– Неужели ты не можешь не вертеться? – раздраженно выдохнул мой спутник, останавливаясь и заглядывая мне в глаза. – Ощущение, что я пытаюсь нести огромного ужа, а не женщину. У тебя ведь сейчас нет под юбкой золотого хвоста, что ты все выворачиваешься?
– Так не неси, я сама пойду. – Расстояние, оставшееся до кромки леса, угнетало, но выслушивать в очередной раз отповедь Искры, которая становилась все раздраженнее, мне не хотелось.
– И цветы по дороге собирать не будешь? – едко усмехнулся харлекин, склонив голову набок. В узких зрачках-точках на миг блеснули морозные огоньки, правая ладонь, поддерживающая меня под бедра, похолодела, острые стальные когти ощутимо впились в кожу сквозь ткань платья. – Ты не забыла, что за нами охотятся змееловы? Твой знакомый дудочник дал нам небольшую фору в благодарность за спасение его драгоценной шкурки, но это совершенно не означает, что мы можем беззаботно греться на солнышке и никуда не торопиться. Пока мы не доберемся до Лиходолья, орденские ищейки от нас не отстанут. Вот если бы мы позволили загрядской твари сожрать и дудочника, и его чокнутую на всю голову подружку, – тогда и только тогда можно было бы надеяться на долгую отсрочку. Но у тебя духу не хватило ими пожертвовать. И кстати, почему орденцы, едва услышав о шассе с золотой чешуей, бросают все дела и мчатся на поиски, не жалея ни сил, ни средств? Что в вас такого особенного?
– Не знаю.
– Змейка… – очень тихо, очень напряженно произнес Искра, аккуратно ставя меня на землю и глядя сверху вниз. – Ты меня за дурака держишь? Вот этого, – он ухватил меня за руку и прижал узкую, бледную ладонь к едва заметной отметине на груди, под которой скрывался колдовской камень, опутанный золотыми нитями, – никто раньше не мог сделать. Даже не пытался. Несмотря на то что с шассами я встречался, причем не раз и не два. Везет мне на них. А ты стабилизировала мой облик играючи и, как мне кажется, даже не задумываясь о последствиях. Поэтому я спрашиваю еще раз – чем золотая шасса так отличается от остальных змеедевок, если дудочник от одного подозрения дрожит в предвкушении и готов рискнуть не только головой, но и всем, что имеет, лишь бы захватить ее живьем?
– Слушай, я правда не понимаю. – Я осторожно накрыла обратившиеся в полированное железо пальцы харлекина свободной ладонью, чуть сжала холодные пластинки. – Шассы вылупляются из яиц почти одинаковыми, у всех чешуя грязно-серая с крапинками на животе и плечах, но с возрастом ее цвет меняется. У кого-то после нескольких десятков линек, к моменту созревания, она становится черной и очень, очень прочной, самой прочной среди сверстников, и таких шасс обучают быть воинами, защитниками и охотниками. Они самые сильные, самые рослые и защищены лучше остальных. Чем тоньше чешуя, тем она светлее. У женщин и подростков она чаще бронзовая, реже – медно-красная… – Я на мгновение умолкла, аккуратно высвобождая запястье из ослабевшей хватки Искры, развернулась и неторопливо пошла к подлеску у кромки луга. Яркие цветочные венчики, выглядывающие из буйно колосящейся травы повсюду, куда падал взгляд, уже больше не радовали. – У моей матери была медная чешуя, очень яркая и красивая. Да и сама она была чудесной… Но люди почему-то охотятся за нашими шкурами, не жалея ни сил, ни времени, ни средств. Я не знаю, зачем они так нужны змееловам, – у Вика я не спрашивала, а Ровина либо не знала, либо не желала рассказывать.
– И опять ты ушла от темы. – Оборотень в три шага догнал меня и пошел рядом, стараясь подстроиться под мою чуть семенящую, как у многих женщин, походку. – Чем шасса с золотой чешуей отличается от своих же сородичей? Помимо умения управляться с харлекинами и игнорировать песни дудочников?
– Наверное, тем, что умеет немного колдовать. – Я криво улыбнулась. – Когда у кого-то после очередной линьки чешуя становится золотой, она какое-то время светится, а потом в гнездовище появляются взрослые шассы той же редкой масти и забирают подростка с собой.
– И зачем?
– Учить, насколько я знаю. Ровина всегда говорила, что неученый волшебник – это ходячее несчастье, потому что может навредить совершенно случайно и без злого умысла. И серьезно навредить.
– Понятно.
Харлекин замолчал, и какое-то время мы шли в тишине, нарушаемой лишь шелестом ветра в траве и стрекотанием насекомых. Дорожка в очередной раз круто вильнула, стали заметны две колеи от тележных колес, глубоко вдавленные в когда-то мягкую и податливую, а сейчас закаменевшую под лучами майского солнца глину. Впрочем, узким травинкам-стрелкам оказалось все нипочем – они пробивались сквозь твердую земляную корку целыми островками нежной зелени, среди которой кое-где виднелись крохотные венчики мать-и-мачехи. Удивительная воля к жизни. Казалось бы, семена, случайно занесенные ветром на дорогу, должны были непременно погибнуть под тележными колесами, копытами лошадей, да и просто под ногами случайных прохожих, ан нет. Тянутся себе к солнышку, к небу, словно бросая вызов всему миру…
– Знаешь что, – Искра неожиданно положил мне ладонь на плечо, – я тебя не отдам. Ни золотым шассам, ни уж тем более змееловам. Только если меня раздерут на совершенно нефункциональные части.
Я удивленно подняла на него взгляд, но харлекин уже беззаботно улыбался, протягивая мне застиранную добела мягкую льняную ленту.
– Завязывай глаза. Прямо за лесом стоит деревня, и мне не хочется, чтобы мы, уйдя от дудочников, так по-глупому попались кому-нибудь из местных. Здесь из-за близости к Лиходолью к каждому пришлому человеку относятся с редким подозрением.
– Мало ли кому чего почудится, – неуверенно ответила я, но повязку все-таки надела. Гадость редкая. Опять придется смотреть сквозь частую сеточку, без нужды напрягая глаза, и одергивать себя, чтобы не сболтнуть лишнего. Слепая девушка, уверенно идущая по дороге благодаря дорожной узорчатой палке и спутнику, заботливо поддерживающему ее под локоть, подозрений не вызовет, а вот если она кинется помогать споткнувшемуся ребенку или подбирать выпавший у кого-то сверток, то лишних вопросов точно не избежать. Особенно в области, прилегающей к проклятой степи.
– В том-то и проблема, Змейка. – Искра осторожно поправил ленту, чтобы она сидела ровно, и отвел назад ворох пропылившихся косичек, которые я никак не могла собрать в толковую прическу, чтобы не мешались. – Попусту таким людям чудится очень редко.
Оборотень ускорил шаг, увлекая меня за собой и беззаботно насвистывая какую-то не слишком мелодичную песенку, но окружавшее его алое с золотыми сполохами сияние потускнело, кое-где показались тревога и беспокойство, тщательно скрываемые и потому едва заметные. Почти невидимые, как только-только проявляющиеся на отполированных до блеска латах пятна ржавчины, медленно, но верно разъедающие металл.
Искра тревожился каждый раз, подходя к какому-нибудь селу или деревеньке, и чем ближе к южному торговому тракту, тем сильнее. Он тщательно скрывал свое беспокойство за маской отвязной наглости, беззаботности или колкой невозмутимости, старался как можно меньше задерживаться среди людей и покидал поселение раньше, чем местные жители успевали запомнить наши лица.
Вот только его нервозность росла день ото дня, и временами я замечала, как в его «слепке личности» проскакивает яркий огонек-одержимость наподобие того, что я когда-то заметила под сердцем разноглазого дудочника. Непонятная, необъяснимая страсть к чему-то, что нельзя просто так отыскать или прибрать к рукам. Чаще всего харлекин успевал подавить, загасить этот огонек раньше, чем он успевал разгореться хотя бы до размеров пламени свечи, но полностью затушить эту искру ему так и не удавалось.
Она и сейчас мерцала ослепительно-яркой рыжей звездой в сердцевине золотой «заплатки», под которой пряталось проросшее каменное семечко из шассьего подземного сада…
Деревня Овражье пряталась от чужих глаз в широченном неглубоком котловане, оставшемся после высохшего озера. Края глинистой чаши, когда-то бывшие берегами, заросли лещиной и высокой травой, и если бы не дым, поднимавшийся над печными трубами и выдававший человечье жилье, вряд ли случайный прохожий обнаружил бы это поселение за частоколом из вековых елок и березовым подлеском. Название деревни мне прочитал Искра, когда вывел меня по тропинке к широкой наезженной дороге, у обочины которой была установлена шильда, – как оказалось, шассье зрение не позволяет читать. Буквы виднелись едва-едва и казались туманными расплывчатыми черточками, еле намеченными на подгнившей деревянной доске. Я не поленилась – подошла ближе и провела кончиками пальцев по надписи, которая оказалась вырезана довольно глубокими, хорошо ощутимыми выемками. Странное дело – на таррах линии рисунка гораздо тоньше и почти не чувствуются под пальцами, но я их превосходно вижу, будто вышивку из цветных шелковых нитей, а здесь даже не могу сосредоточиться на зыбких черточках, не то что прочитать написанное.
Неширокая желтовато-бурая дорога вывела нас к пологому спуску, по которому можно было сойти вниз, не рискуя покатиться кубарем, но и то пришлось одной рукой упирать посох в утоптанную глину, а другой хвататься за Искру, чтобы не споткнуться. Село Овражье, расположившееся в тенистом уголке котлована, состояло всего из шести изб, возвышающихся над высокими луговыми травами на крепких столбах. Как объяснил харлекин, когда я задала ему вопрос о «курьих ножках», столбы, приподнимающие дом, необходимы, чтобы первый этаж не заливало во время весеннего паводка. И дело вовсе не в подземных ключах, когда-то питавших озеро, а в тающем снеге, которого по зиме наметает в деревеньку прилично, несмотря на лес, дающий неплохую защиту от ветров.
– Интересно, а зачем людям вообще было осушать озеро? – поинтересовалась я вслух, все еще держа левую руку на сгибе локтя харлекина и стараясь по возможности не слишком крутить головой. Искра лишь неопределенно хмыкнул и накрыл мои пальцы свободной ладонью.
– Кто знает. Наемные работники – люди подневольные. Им приказали, они и сделали и, скорее всего, даже не поинтересовались, ради чего. – Харлекин наставительно поднял кверху указательный палец. – А все потому, что простой люд слишком привык подчиняться решениям господ в бобровых шапках и шитых золотом камзолах.
– Не паясничай. – Я легонько сжала пальцы, лежащие на его руке.
– Почему нет? – Искра улыбнулся, а потом осторожно поцеловал меня в щеку и бережно поправил повязку на моем лице. – О, мы не успели даже к забору подойти, а нас уже встречают.
И в самом деле – до шаткого плетня, способного уберечь разве что от волков, оставалось еще шагов двадцать, а у приоткрытых ворот уже теснились полдесятка человек, странно худых, с небольшими колунами за поясом. Сквозь полотняную ленту я заметила вокруг людей лишь призрачную, почти бесцветную дымку, какая встречается у тех, кто находится на грани жизни и смерти. У неизлечимо больных или раненых, стоящих одной ногой в могиле. Именно в такую туманную пелену за несколько дней до смерти превратилось ярчайшее сияние лирхи Ровины, когда она выгорала изнутри от тяжкой легочной болезни, обостренной ледяными зимними сквозняками. Может, в этой деревне люди тоже больны, вот и встречают неласково любых гостей, стремясь отворотить куда подальше от ставшего гиблым места?
– Вы кто такие будете? – поинтересовался высокий, но сильно ссутулившийся мужчина, не снимающий ладони с висящего на поясе небольшого топорика на короткой резной ручке. Я видела такие «игрушки» в таборе, когда в день зимнего солнцеворота ромалийцы соревновались друг с другом в силе и ловкости, стараясь попасть с тридцати шагов в фальшивую монетку, прибитую к толстенному бревну. И ведь попадали, да так часто и точно, что одной монеты на всех желающих попросту не хватало, приходилось целую горсть заготавливать. – Зачем пришли?
– Путники мы. – Голос у Искры звучал ровно и чуть небрежно, но рука, за которую я цеплялась, изображая слепую, напряглась и одеревенела. – К южному тракту идем, хотим присоединиться к торговому каравану. Говорят, платят там хорошо.