— Хм. И вчерашнее платье тебя поэтому так разозлило?
— Я же говорил, я не злился, просто пытался взять себя в руки. И сегодня тоже. Я не могу на тебя злиться, совсем. То есть, умом понимаю, что ты поступаешь плохо, потому что порой делаешь что-то назло, но не могу рассердиться. На кого-нибудь другого — да, наверное. А ты даже при самом худшем своём поведении вызываешь только лёгкое раздражение, — он весело хмыкнул.
Интересно, юмор передаётся половым путём? Или просто юмор — это нечто из очень близкого окружения, и шутить с посторонними — моветон?
Всю обратную дорогу мы легко и свободно болтали о какой-то ерунде. Очень неожиданно было видеть Инга таким расслабленным; кажется, мне уже почти стало стыдно, что он из-за меня так мучился. Правда, ключевое слово здесь всё-таки «почти», потому что стыдиться стоило бы, только если бы я его целенаправленно изводила. А он молчал и страдал по собственному почину, и это был исключительно его выбор.
Но в результате путь домой пролетел гораздо бодрее, чем тянулся в сторону гор. И по возвращении я первым делом решительно загнала капитана в ванну: после дня на свежем воздухе самочувствие было отличным, но пахло от нас не розами. Естественно, загнала я его туда в своей компании. А что, ванна большая, места много, все поместимся!
Он, кстати, даже не слишком возражал; так, поворчал для очистки совести, пока я вытряхивала его из грязной одежды. А потом уже ни словом не обмолвился о неправильности такого поведения, и даже по собственной инициативе показал мне, лёжа в этой самой ванной, небо в алмазах и новые грани ранее незнакомых ощущений. Как он целовал, как касался, когда делал это добровольно и в здравом уме… В общем, я уже готова согласиться, что это приключение — самое интересное и приятное, что со мной случалось в моей жизни.
Правда, в какой-то момент меня опять посетило это ощущение, что я сама чувствую его эмоции, даже когда он не смотрит мне в глаза. Хотя слова про татуировку кое-что объясняли; значит, смотреть в глаза в принципе не обязательно, это просто устоявшийся рефлекс, что без подобного контакта — ни-ни. А когда контроль ослабевает, эмоции начинают фонтанировать уже спонтанно.
— И всё-таки, ты удивительная, — сообщил мне Инг, когда мы уже просто отмокали в ванне, обнявшись и никуда не торопясь. — Я просто не могу поверить, что подобная искренность возможна. Ты, по-моему, вообще не умеешь притворяться; когда ты радуешься — ты вся светишься изнутри, когда злишься — кипишь.
— Некоторым это очень не нравится, — захихикала я. — Бабушка вот например считает меня вздорной, взбалмошной и избалованной, и всё пытается выдать замуж.
— А ты?
— А я летать хочу, — призналась я, выдавая свою страшную тайну и выкладывая козырь из рукава. — Я даже в тайне от семьи Высшую Лётную Школу закончила. Сейчас должна была уже получить распределение и даже, наверное, приступить к службе. Если бы ты меня не спёр, конечно.
— Прости, — вздохнул он.
— За что именно? — иронично уточнила я.
— За то, что радуюсь этому факту, — ответ оказался совершенно неожиданным. Будто в доказательство этих слов Инг покрепче обнял меня, прижимая к себе. — Я никогда не думал, что существуют такие женщины. Ты каждый раз так искренне и полно мне отвечаешь, — на каждое прикосновение, даже как будто на каждую мысль, — что я чувствую себя совершенно пьяным. Забываюсь, теряю контроль; но тебя почему-то совершенно не сердит тот факт, что ты помимо своих переживаешь и мои ощущения.
— Ещё бы он меня сердил, — я насмешливо фыркнула. — Два в одном — за те же деньги. Ну, в смысле, двойное удовольствие сразу; а это просто лозунг из рекламы был, — на всякий случай уточнила я. А то мало ли что он там про деньги подумает. — Это надо быть полной дурой, чтобы от такого отказаться.
— Наши женщины боятся подобного, — он пожал плечами. — Только Дарящие, но, во-первых, это просто их работа, а, во-вторых, взрослому мужчине стыдно к ним обращаться, только если в самом крайнем случае.
— А ты женщин, помимо Дарящих, много знал-то? — хмыкнула я, примерно предполагая ответ.
— Я же тебе говорил, с этим очень строго. Только Марель.
— Вот-вот. Не надо всех по этой макрели ровнять, — фыркнула я. — Не думаю, что у вас все такие контуженные. Сколько же лет она тебе нервы трепала, пока вы не разошлись?
— Шесть. Когда мы поженились, мне было двадцать четыре. С половиной, — почему-то добавил он. — А ей — девятнадцать.
— Офигеть. И у вас все женщины так рано замуж выходят?
— Это ещё не рано, — «успокоил» он меня. — Бывает значительно раньше. Но я в курсе, что у землян не так. Хотя… сложно было поверить, что тот мальчик, которого ты защищала, не является твоим женихом, — задумчиво проговорил он.
— Не является, — вздохнула я. — О чём, опять таки, очень жалеет бабушка. Нет, Валерка чудесный, я очень его люблю, но он мне скорее как младший брат. Ничего не могу поделать: он не в моём вкусе, а я — не в его. Существует расхожее мнение, что девушка подсознательно выбирает мужчину, похожего на её отца. У Валерки с папой вообще ничего общего.
— А я, получается, похож на генерала Зуева? — растерянно уточнил Инг. Я захихикала; как-то у него это очень неуверенно получилось, как будто его сравнили с чем-то невероятным и бесконечно далёким.
— Определённо, больше чем Валерка. Валерка гениальный биолог, отличный друг и очень добрый и милый парень, вечно парящий в каких-то эмпиреях и не приспособленный к суровым жизненным потрясениям; а ты — высокий красивый мужчина с железной волей и стальными нервами. Хотя папку от тебя выгодно отличает великолепное чувство юмора и здравый взгляд на вещи, — рассмеялась я. — Но это уже вопросы воспитания. А почему тебя это так удивляет?
— Генерал очень… необычный человек и крайне сильная личность, сравнение с ним польстит кому угодно. Но мне кажется, ты не объективна; то ли ты плохо его знаешь, то ли слишком хорошего обо мне мнения.
— Ага, или ты о себе — слишком плохого, — проворчала я. — А что касается отца, что я о нём такого могу не знать?
— Люди в семье и на службе довольно часто сильно отличаются. Я бы никогда не поверил, если бы не видел этого сам: он очень тебя любит. Эмоции можно скрыть, но не от Зеркала при личном контакте. Столько радости, беспокойства и облегчения не может быть в равнодушном человеке. Но, с другой стороны, в прошлые наши встречи он всегда был холоден, спокоен и равнодушен.
— В прошлые встречи? — озадаченно уточнила я.
— Зеркало Чести — это человек, выполняющий для Совета Старейшин особые поручения, так что с главой земной контрразведки я имел возможность пересечься. Правда, полагаю, в прошлые наши столкновения он не придавал моему присутствию значения, потому что не знал, что я — это я. Или не считал нужным это демонстрировать.
— Ну, может, я и правда знаю его с какой-то другой стороны, — пожала я плечами. Это меня, кстати, совсем не удивило; я никогда бы не подумала, что с врагами или просто противниками он такой же мягкий и покладистый, как с мамой или с нами. — Ладно, я предлагаю оканчивать расслабленное размокание, а то уже очень кушать хочется. Ты как?
— Ничего не имею против.
Мы лениво и неторопливо приступили к мытью, и тут Инг меня опять удивил. Когда я мыла голову, он отвёл мои руки и принялся намыливать меня самостоятельно. Сначала от такого проявления нежности я растерялась, но через пару секунд совершенно прибалдела, и почти растеклась умиротворённой расслабленной лужицей по ванне. Что, оказывается, способен сделать с человеком обыкновенный массаж головы!
В итоге из ванны меня тоже пришлось вынимать, но потом я вроде бы встряхнулась, очухалась и уже вполне самостоятельно вытерлась. Потом хозяин дома был бесцеремонно лишён домашней рубашки, чему, конечно, сначала противился, но в конце концов сдался.
В итоге получилось убийство одним ударом даже не двух, а целого стада зайцев. Во-первых, я могла любоваться на Инга с голым торсом, в одних брюках. Во-вторых, его так гораздо приятней было щупать. В-третьих, я обзавелась чудесным халатиком, прикрывающим самые стратегически важные места, и выглядящим даже приличней, чем все мои одеяния: рубашка скрывала меня до колен. Ну, и, в-четвёртых, я добыла свой любимый фетиш, ношеную рубашку.
Домашней одеждой с раннего детства мне служили ношеные потёртые футболки отца и братьев. Им было не жалко, а мне — очень уютно. Ну, как будто родной человек всегда рядом, даже когда на самом деле он далеко. Причём привычку эту я переняла от мамы, она тоже часто подобным грешила. Особенно когда отец подолгу пропадал в командировках; давно ещё, я тогда маленькая была, мне братцы рассказывали.
В общем, из ванной мы выбрались удовлетворёнными и умиротворёнными. Хотя в доме было тепло (на Доре вообще тёплый климат), после пропаренного помещения ванной стало зябко, и я с недовольным ворчанием прямо на пороге поймала самый приятный источник тепла в охапку. Сопротивляться он не стал, обнял меня в ответ, а объятья закономерно перешли в долгий увлечённый поцелуй.
Может, и ещё во что-нибудь перешли бы, кто знает. Но нас возмутительным образом отвлекли.
— Инг?! — потрясённый и даже будто испуганный мужской голос прервал удовольствие. Капитан, нахмурившись, вскинулся; правда, на его лице не появилась обречённость, только лёгкая досада. — Ты… что делаешь?! — на дорийском воскликнул пришелец. Которым оказался первый помощник, Арат. На лице мужчины шок непонимания смешивался со священным ужасом. — Ты рехнулся! Даже если забыть о её личности и статусе, ты же отверженный. Если старейшины узнают…
— От кого они узнают? От тебя? — капитан выглядел недовольным, но вроде бы не фатально. Даже обнимать меня не перестал, а это, по-моему, отличный показатель! Делая вид, что совсем не понимаю, о чём идёт речь, я переводила настороженный взгляд с одного дорийца на другого и обратно, чутко при этом насторожив уши и вспоминая добрыми словами предусмотрительность отца.
— Как ты мог такое подумать? Девчонка проболтается! Ты представляешь, что с тобой после этого Зуев сделает?!
— Она никому не скажет, — с нажимом проговорил Инг.
— Это пока. Пока она не узнает, как ты на неё воздействуешь. Земляне об этом почти ничего не знают, а если…
— Она знает, — с усталым вздохом оборвал его капитан. — И, представь себе, ей это нравится.
— Так не бывает, — озадаченно тряхнул головой Арат. Хотя заметно успокоился; похоже, действительно переживал. — Ты уверен? Хотя, кого я спрашиваю, — он фыркнул, махнул рукой. — Погоди, но… она ведь уйдёт через неделю. Насовсем. Или ты уговорил её остаться?
— Ей нельзя здесь оставаться, — мужчина качнул головой и на какое-то мгновение прижал меня чуть крепче. — Наш мир её… сломает.
— А как же ты? Или воспользуешься Ладонью Чести? — последнюю фразу помощник процедил с отвращением. Я интуитивно предположила, что к собственно руке это название имеет мало отношения; хотя звучало довольно забавно.
— А что — я? — Инг пожал плечами. — Службу у меня пока никто не отнимает. Что касается Ладони… Она взяла с меня обещание жить. Земляне почему-то дорожат жизнью гораздо больше, чем мы.
— Говори за себя, — недовольно поморщился Арат. — Почему-то когда дело доходит до твоей собственной судьбы, ты становишься удивительно бесхарактерным и безвольным.
— Кто бы говорил, — отмахнулся капитан. Они замолчали, повисла нехорошая напряжённая тишина.
— Что-то случилось? — осторожно поинтересовалась я, напоминая себе, что я вообще-то по официальной версии ни слова из этой речи не поняла.
— Нет, арая, всё хорошо. Это по службе, — спокойно откликнулся Инг, поцеловал меня куда-то в макушку и выпустил из объятий.
— Кто-то меня предупреждал не употреблять всяческие компрометирующие выражения при посторонних? — съехидничала я. Я ведь поверила, что это по работе; у меня ведь нет причин не верить. А прежде чем устраивать скандал, следовало всё хорошо обдумать.
— Арату я доверяю как себе, — успокоил меня Инг. — Поужинаешь с нами?
— Не откажусь, — с мрачным вздохом ответил первый помощник, одарив меня тяжёлым грустным взглядом. Чудесно, меня ещё в чём-то обвиняют? Или он так, из общего негодования?
Вечер, впрочем, прошёл вполне мирно и уютно. Мрачные мысли я старательно отгоняла, откладывая их на потом, а мужчины вели себя почти нормально. Уточню, нормально с моей точки зрения; то есть, примерно так, как положено друзьям. Спокойно общались на разные темы, даже иногда шутили.
Ночью случилась ещё одна маленькая радость: сабля была оставлена в углу. То есть, у Инга даже мысли не возникло вернуться к этому дикому обычаю, что несказанно порадовало. Не то чтобы я всерьёз верила, что он после всего, что было днём, вспомнит про дурацкий кусок железа, но… не удивилась бы. И потому опасалась.
На моё счастье, мужчина уснул почти мгновенно, что было довольно предсказуемо. В конце концов, если он всё время общения со мной находился в морально очень взвинченном состоянии, это была естественная реакция организма. Мне же это его состояние было сейчас на руку: можно было обдумать подслушанный разговор.
Правда, придумать ничего толкового я так и не сумела, только опять расстроилась. Потому что… я точно не останусь здесь, и очень хорошо, что Инг это понимает; я действительно очень быстро задохнусь в этом обществе, не говоря уже о том, что моя мечта о звёздах окончательно будет похоронена. Нет, Инг замечательный, даже со всеми своими тараканами, но… не хочу я пока семью и тихий домашний быт. Может, когда-нибудь, лет через двадцать, такие мысли у меня ещё возникнут, но сейчас? Когда жизнь только-только начала подбираться к самому интересному? Я слишком сильно пошла в папу, ему тоже на месте не сиделось лет до пятидесяти. Но мужчине в этом вопросе проще, а женщине при наличии семьи не погулять.
Да и если бы Инг полетел со мной, ничего бы это не изменило, и никакого светлого будущего нам бы не подарило. У меня контракт на десять лет, а он со своими представлениями и моральными принципами просто не выживет за пределами родного мира. Оставалось только смириться, что у нас есть несколько дней, а потом всё закончится. Совсем всё. И останется всё это лишь приятным воспоминанием. Приятным, но очень горьким.
Хотелось заплакать, но я была бы не я, если бы поддалась этому желанию. Вместо этого я обиделась и разозлилась; на себя за такую несвоевременно возникшую душевную привязанность, на Инга за его фатализм и за то, что он такой замечательный. А больше всего — на этот проклятый дикий мир, в котором вся жизнь регламентирована древними бессмысленными традициями, придуманными какими-то сволочами и садистами.
Очень удачно, что наши с дорийцем выводы относительно собственной судьбы совпали. Мы совершенно не задумывались о будущем, стараясь насладиться каждым мгновением бытия. Кажется, именно так должен выглядеть в идеале «медовый месяц»; за тем только исключением, что у нас было всего несколько дней.
Но это, пожалуй, были лучшие дни в моей жизни. И провели мы их только вдвоём, не расставаясь дольше, чем на пару минут. Моё знакомство с Дорой продолжалось, но на этот раз Инг (надо думать, специально) выбирал самые глухие уголки природы. И я во всех смыслах была не внакладе: я люблю дикую природу, а ещё можно было, не оглядываясь по сторонам, проявлять чувства, вдоволь целоваться и заниматься другими приятными вещами прямо под светлым сине-зелёным небом планеты.
Оборвалась эта беспечная жизнь предсказуемо, как всегда и бывает с жизнями мотыльков, но всё равно внезапно. Мы сидели дома на диване, выбирая по трёхмерным картинкам, что я хочу увидеть завтра, когда Инг вдруг замер, уставившись куда-то в пространство. Я уже выучила, что подобным образом он вёл себя в двух случаях: когда погружался в медитацию, пытаясь восстановить контроль над эмоциями (чего с ним за последнее время не случалось), и когда разговаривал с кем-то по этому своему чипу в голове.
А потом он моргнул, возвращаясь в реальность, и по тому, как изменилось выражение его лица, я поняла сразу всё.
— Когда? — тихонько спросила, обеими ладонями вцепляясь в его обнимавшую меня руку.
— Утром, — глубоко вздохнув, сообщил мужчина. Некоторое время мы просто молча сидели, пытаясь осмыслить сказанное и привыкнуть к мысли, что осталось нам очень немного. А потом одновременно потянулись друг к другу для поцелуя.