Мия протянула ей руку.
– Рада встрече, сестра. Мой…
Джессамина отмахнулась от ее руки и сверкнула глазами.
– Ты мне не сестра, сука!
Мия почувствовала, как Трик напрягся, как в тени у ее ног вздыбился загривок Мистера Добряка. Потерла отбитые костяшки и осторожно заговорила:
– Я сожалею о твоей потере. Серьезно. Мой отец…
– Твой отец был гребаным предателем! – прорычала Джессамина. – Его люди умерли, потому что чтили свои клятвы глупому судье, и теперь их черепами выложена дорожка к Сенатскому Дому. Все благодаря могучему Дарию Корвере!
– Мой отец был верен генералу Антонию, – ответила Мия. – Он тоже чтил свою клятву.
– Твой отец был гребаным прихвостнем! – сплюнула Джессамина. – Все прекрасно знают, почему он последовал за Антонием, и честь не имела к этому никакого отношения. Из-за него моих отца и брата распяли. Мать умерла от горя в психушке Годсгрейва. Все они остались неотмщенными. – Девушка подошла на шаг ближе и прищурилась. – Но это ненадолго. Советую тебе отрастить глаза на затылке, Корвере. Надеюсь, у тебя чуткий сон.
Мия смерила ее взглядом, не моргая. Мистер Добряк набухал под ее ногами. Наив подкралась ближе к рыжеволосой девушке и прошептала ей на ухо:
– Она отступит. Или на нее наступят.
Джессамина повернулась к женщине, ее скулы заходили желваками. После долгой игры в гляделки она развернулась на пятках и ушла, крупный итреец засеменил следом. Мия вдруг осознала, что впилась ногтями себе в ладони.
– Ты определенно умеешь заводить друзей, Бледная Дочь.
Мия повернулась к Трику и обнаружила, что тот улыбается, хотя его рука тоже успела потянуться к рукаву. Девушка немного расслабилась и позволила себе улыбнуться в ответ. Хотя она не умела их заводить, в этих стенах у нее был как минимум один друг.
– Пойдем, – сказал юноша. – Мы когда-нибудь поужинаем или нет?!
Мия посмотрела вслед удаляющейся Джессамине. На других аколитов. Реальность того, где она оказалась, постепенно принимала очертания. Она в школе убийц. Окруженная послушниками и мастерами в искусстве убийства. Она здесь. Этот момент настал.
«Пора браться за работу».
– Я бы не отказалась от ужина, – кивнула Мия. – Лучшего места для разведки и не придумаешь.
– Разведки? Ты о чем?
– Слышал поговорку, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок?
– Всегда меня удивляла, – Трик нахмурился. – Мне кажется, через грудную клетку быстрее.
– Твоя правда. Как бы там ни было, о животных можно многое узнать, наблюдая, как они едят.
– …Иногда ты немного меня пугаешь, Бледная Дочь.
Она сухо улыбнулась.
– Лишь немного?
– Ну, большую часть времени ты просто вселяешь ужас.
– Идем уже, – сказала Мия, толкая его в плечо. – С меня выпивка.
Глава 9
Тьма
Старик, как мог, вправил ей нос и вытер кровь с лица тряпкой, вымоченной в чем-то, что имело резкий металлический запах. Усадив девочку за столиком в задней части лавки, он пошел заваривать ей чай.
Комната объединяла в себе кухню и библиотеку. Все было окутано тенями, жалюзи спасали от солнечного света снаружи[56]. Кучу грязной посуды и высокие качающиеся стопки книг освещала аркимическая лампа. Попивая отвар Меркурио, Мия почувствовала, как ее боль притупляется, пульсирующее безобразие посредине лица милостиво утихало. Он подвинул к ней медовый торт и наблюдал, словно паук за мухой, как она жадно проглотила три куска. Когда девочка отодвинула тарелку, он наконец спросил:
– Как твой клювик?
– Уже не болит.
– Неплохой чаек, верно? – старик улыбнулся. – Как ты его сломала?
– Тот мальчик, который постарше. Финка. Я прижала нож к его причинному месту, и он меня ударил.
– Кто научил тебя сразу целиться по мужской промежности в драке?
– Отец. Он сказал, что самый быстрый способ одолеть мальчика – заставить его пожалеть, что он не девочка.
Меркурио хихикнул.
– Дуум’а.
– Что это значит? – уставилась на него Мия.
– …Ты не знаешь лиизианского?
– А должна?
– Я думал, мама тебя научила. Она родом из тех краев.
Мия удивленно моргнула.
– Правда?
Старик кивнул.
– Ну, это было давно. До того, как она вышла замуж и стала донной.
– Она… никогда об этом не упоминала.
– Полагаю, у нее не было причин. Скорее всего, она думала, что навсегда покинула эти улицы, – он пожал плечами. – Как бы там ни было, самый близкий перевод «дуум’а» – это «мудро». Так говорят, когда соглашаются с чьими-то словами. Как ты бы сказала «верно-верно» и тому подобное.
– Что значит «Не диис…» – Мия нахмурилась, с трудом произнося незнакомые слова. – «Не диис лус’а… лус диис’a»? Что это значит?
Меркурио с удивлением приподнял бровь.
– Где ты услышала эту фразу?
– Ее сказал консул Скаева моей матери, когда заставил молить о пощаде.
Меркурио почесал щетинистый подбородок.
– Это старая лиизианская пословица.
– И как она переводится?
– Когда все – кровь, кровь – это все.
Мия кивнула, решив, что поняла. Они посидели в тишине какое-то время, старик прикурил одну из сигарилл с ароматом гвоздики и затянулся. Наконец Мия снова заговорила:
– Вы сказали, что моя мама родом отсюда. Вы имели в виду Малый Лииз?
– Да. Но, как я и сказал, это было давно.
– У нее была семья? Кто-то, к кому я могла бы…
Меркурио покачал головой.
– Они ушли, дитя. Или умерли. В основном и то и другое.
– Как отец.
Меркурио прочистил горло, снова затянулся сигариллой.
– Мне жаль. Что они так с ним поступили.
– Его назвали предателем.
Старик пожал плечами.
– Предатель – это тот же патриот, только со стороны проигравших.
Мия смахнула челку с глаз, посмотрела на него с надеждой.
– Значит, он был патриотом?
– Нет, вороненок. Он проиграл.
– И его убили, – в ней закипела ненависть, заставив сжать кулаки. – Консул. Толстый священник. Новый судья. Они убили его.
Меркурио выдохнул тонкое серое колечко, внимательно наблюдая за Мией.
– Твой отец и генерал Антоний хотели свергнуть Сенат, девочка. Они собрали чертову армию и планировали выступить против собственной столицы. Подумай, ко скольким смертям это бы привело, если бы их не поймали прежде, чем развязалась настоящая война. Быть может, им стоило повесить твоего папашу. Быть может, он этого заслуживал.
Глаза Мии округлились, и она оттолкнула стул, потянувшись за кинжалом, которого не было на месте. Проснулась ярость, внутри полыхнули вся боль и злость, накопившиеся за прошедшие сутки, гнев так быстро наполнял тело, что ее руки и ноги задрожали.
И тогда все тени в комнате содрогнулись.
Чернота извивалась. У ее ног. За глазами. Она снова сжала кулаки. Сплюнула сквозь стиснутые зубы:
– Мой отец был хорошим человеком. И не заслуживал такой смерти.
Чайник соскользнул со столешницы и с грохотом разбился. Дверцы ящиков задрожали на петлях, чашки заплясали на блюдечках. Башни из книг развалились и рассыпались по полу. Тень Мии потянулась к тени старика, царапая треснувшие половицы; чем ближе она подползала, тем больше гвоздей выскакивало из досок на полу. Мистер Добряк свернулся у ног девочки, с шипением вздыбил полупрозрачную шерсть на загривке. Меркурио – быстрее, чем стоило бы ожидать от такого старика, – юркнул в другую часть комнаты, подняв руки над головой в знак капитуляции и продолжая удерживать в пересохших губах сигариллу.
– Спокойно, спокойно, вороненок, – сказал он. – Это была просто проверка. Я не хотел тебя обидеть.
Когда посуда перестала дрожать, а дверцы шкафчиков – скрипеть, у Мии подкосились ноги, и она осела на месте. Желание расплакаться боролось со злостью. На нее столько всего навалилось. Вид раскачивающегося на веревке отца, крики матери, скитание в переулках, кража, избиение… все. Это слишком.
Слишком.
Мистер Добряк кружил у ее ног, мурча и тыкаясь в нее, как настоящий кот. Ее тень скользнула обратно по полу и приняла свою обычную форму, только на оттенок темнее. Меркурио указал на нее.
– Как давно она прислушивается?
– …Кто?
– Тьма. Как давно она прислушивается к твоему зову?
– Я не понимаю, о чем вы.
Мия села на корточки и обхватила себя руками, пытаясь сдержать всю боль внутри. Свернуть ее и затолкать в носки туфелек. Ее плечи дрожали. Живот болел. И тогда девочка начала тихо всхлипывать.
О Дочери, как же она себя ненавидела в тот момент…
Старик потянулся к пальто. Достал более-менее чистый платок и вручил ей. Наблюдал, как она берет его, вытирает, как может, сломанный нос, ненавистные слезы на ресницах. И, наконец, присел на пол перед девочкой и пристально посмотрел на нее своими пронзительными голубыми, как сапфиры, глазами.
– Я вообще ничего не понимаю, – прошептала Мия.
Старик улыбнулся, сверкнув глазами. Покосившись на кота из теней, достал из пальто стилет донны Корвере и вонзил в половицы между ними. Полированная могильная кость заблестела в свете лампы.
– А хочешь понять? – спросил Меркурио.
Мия изучила кинжал, медленно кивнула.
– Да, сэр.
– Здесь нет никаких «сэров», вороненок. И донов с доннами. Только ты и я.
Мия закусила губу, испытывая искушение просто схватить клинок и убежать.
Но куда ей идти? Что делать?
– Тогда как мне вас называть? – наконец спросила она.
– Это от кое-чего зависит.
– От чего?
– От того, хочешь ли ты наказать тех, кто забрал твое по праву. Если ты та, кто не забывает и не прощает. Если ты хочешь понять, почему Мать оставила на тебе свою метку.
Мия уставилась на старика, не моргая. Ее тень пошла рябью у ног.
– И если я отвечу «да»?
– Тогда зови меня «шахид». До тех пор, пока я не назову тебя «Мией».
– Что значит «шахид»?
– Это древнеашкахское слово. Означает «заслуженный мастер».
– А как вы тем временем будете звать меня?
С губ старика сорвалось и поплыло тонкое кольцо дыма, когда он ответил:
– Угадай.
– …Ученица?
– А ты умнее, чем выглядишь, девочка. Одно из немногих качеств, которые мне в тебе нравятся.
Мия посмотрела на свою тень. На суровый солнечный свет, затаившийся за жалюзи. На Годсгрейв за ними. Город мостов и костей, медленно наполняющийся костями близких ей людей. Она знала, что там нет никого, кто ей бы помог. А если она хочет освободить мать и брата из Философского Камня, если хочет спасти их из могилы, соседствующей с отцовской – если его вообще похоронили, – если хочет свершить правосудие над теми, кто разрушил ее семью…
Что ж, ей понадобится помощь, не так ли?
– Хорошо, шахид.
Мия потянулась за клинком. Меркурио выдернул его со скоростью ртути и поднял между ними. Во мраке сверкнули янтарные глаза.
– Заберешь его, когда заслужишь, – отрезал старик.
– Но он мой! – возразила Мия.
– Забудь о девочке, у которой было все. Она умерла вместе со своим отцом.
– Но я…
– Ничто – твое начало. Ничего не имей. Ничего не знай. Будь ничем.
– И зачем мне это?
Старик затушил сигариллу о половицы.
Его улыбка заставила Мию улыбнуться в ответ.
– Потому что тогда ты будешь способна на все.
В последующие годы Мия будет вспоминать день, когда она впервые увидела Небесный алтарь, как день, когда она уверовала в божественную силу. О, Меркурио привил ей соответствующие религии Матери взгляды. Смерть как подношение. Жизнь как призвание. До всего этого ее растили как прилежную, набожную дочь Аа. Но именно в тот момент, когда она впервые взглянула на балкон, она приняла эти истины и начала действительно осознавать, где находится.
Наив с другими людьми в робах повели Мию с Триком по очередному (и, по-видимому, бесконечному) лестничному пролету. Все двадцать восемь аколитов решили пойти на ужин, их подъем сопровождался тихими беседами, разнообразие акцентов напомнило Мие о рынке Малого Лииза. Но все разговоры стихли, как только группа дошла до верхней площадки. Мия затаила дыхание и прижала руку к груди. Наив прошептала ей на ухо:
– Добро пожаловать в Небесный алтарь.
Площадка была вырезана прямо в горе и находилась под открытым небом. Столы поставили буквой «Т», в воздухе пахло жареным мясом и свежим хлебом. И хоть в ее животе заурчало от этих вкусных ароматов, все мысли Мии были поглощены представшей картиной.
Площадка парила над пропастью – прямо за перилами из железного дерева оступившихся ждал трехсотметровый полет вниз. Она видела внизу Пустыню Шепота – крошечную, идеальную и неподвижную. Но наверху, где небо должно было гореть светом упрямых солнц, была лишь темнота – черная, непроглядная и совершенная.
Усеянная маленькими звездами.
– Что, во имя Света… – выдохнула девушка.
– Не Света, – невнятно пробормотала Наив. – Тьмы.
– Как такое может быть? Истинотьма наступит как минимум через год.
– Здесь всегда истинотьма.
– Но это невозможно…
– Только если «здесь» находится там, где она полагает, – женщина пожала плечами. – А оно не там.
Аколитов провели к их местам, пока они таращились на черный свод. Хотя на такой высоте ветер должен был просто завывать, не чувствовалось ни малейшего дуновения. И никакого шума, помимо изумленного шепота и участившегося сердцебиения Мии.
Она села между Триком и неприметным пареньком с холодными, как лед, глазами. Напротив устроилась парочка, которую Мия приняла за брата с сестрой. Светлые волосы девушки были заплетены в тугие косы на военный манер, виски выбриты. У нее было симпатичное лицо с ямочками и россыпью веснушек. Ее брат тоже был круглолицым, но поскольку он не улыбался, ямочки не были видны. Его короткие пряди на голове были уложены в торчавшие острые шипы. Обоим достались голубые и прозрачные, как небеса, глаза. Их щеки до сих пор покрывала корочка крови с церемонии крещения.
Мия уже услышала одну угрозу в свой адрес с момента прибытия. Она задавалась вопросом, станет ли каждый аколит из их набора ее противником или даже врагом.
Светловолосая девушка указала ножом на щеки Мии.
– У тебя что-то на лице.
– И у тебя, – кивнула Мия. – Хотя тебе идет этот цвет. Подчеркивает глаза.
Девушка фыркнула и криво улыбнулась.
– Что ж, – начала Мия. – Может, представимся? Или просто будем весь ужин прожигать друг друга взглядами?
– Я Эшлин Ярнхайм, – ответила девушка. – Или просто Эш. А это мой брат – Осрик.
– Мия Корвере. А это Трик, – она кивнула на своего друга.
Трик, со своей стороны, свирепо смотрел на другого двеймерца за столом. Крупный юноша обладал таким же квадратным подбородком и плоским лбом, как у Трика, но был выше, шире, и если татуировки Трика походили на безыскусные каракули, чернильные рисунки юноши выглядели как настоящее искусство. Он наблюдал за Триком, как белый драк наблюдает за тюленем.
– Здравствуй, Трик, – поздоровалась Эшлин, протягивая ему руку.
Юноша пожал ее, даже не взглянув на новую знакомую.
– Приятно.
Эшлин, Осрик и Мия выжидающе посмотрели на бледного паренька слева. Тот разглядывал ночное небо. Поджал губы, словно обсасывая зуб. Мия вдруг осознала, что он красив – ну, слово «изящен», наверное, лучше его опишет, – с высокими скулами и самыми пронзительными лазурными глазами, которые ей когда-либо доводилось видеть. Но при этом худой. Слишком худой.