В двадцать первом веке я читал научное исследование, что примерно в это же время с территории Черноморско-Прикаспийских степей и полупустынь пассионарность сорвала и увлекла, в том числе, и Западную Европу (по остальным регионам было маловато данных) отряды воинов на колесницах, которые уничтожали местных мужчин и брали себе их женщин. Ученые утверждают, что, как минимум, три четверти немцев — потомки этих возничих. Становится понятно стремление западноевропейцев завоевать Россию — пытаются вернуться на историческую родину. Вполне возможно, что «черноголовые» — один из таких отрядов, ушедших на юго-запад. Я предположил, что место их исхода находилось где-то в районе между Аральским и Каспийским морями, на берегу Амударьи или Сырдарьи, откуда их сорвало пассионарным толчком и понесло через горы, пока не добрались до мест с привычным ландшафтом и климатом и стали военно-административной элитой мирных халафов, находящихся в фазе обскурации или инерционной. Эти места всегда заселены густо, в них легко раствориться, в отличие от Западной Европы, о которой в нынешних «цивилизованных» странах — Шумере, Египте, Мелуххе — пока ничего не знают. Видимо, будущие «цивилизаторы» находятся сейчас на столь низкой стадии развития, что остаются незаметными, неинтересными для соседей.
Судя по поведению купцов, истинных «черноголовых», они до сих пор избранная нация, относятся к остальным с презрением, как будут относиться рыцари-норманны к французским и английским крестьянам и ремесленникам. Ко мне, после того, как увидели, что я записываю слова, которые хочу запомнить, отношение другое. Я, конечно, не чистокровный «черноголовый», но человек знатный и очень образованный, ведь даже знаю, ни разу не побывав в Уре, как и насколько долго туда плыть.
После ужина, когда нас резко накрыла темнота и на небе включили звезды разной яркости, экипаж завалился спать. Бодрствовали только трое охранников, по одному от каждого судна. Двое, оба шумеры, сели у крайнего справа судна, а я прислонился спиной к нагретому за день валуну-ракушечнику у крайнего слева. Спать не хотелось, и я пялился на звезды, на Большую Медведицу, которую шумеры называю Большой Повозкой. Удивительным было то, что «рукоять» созвездия указывала почти на северный полюс мира, где сейчас находилась не Полярная звезда, а альфа созвездия Дракон под названием Тубан. Я не сразу в это врубился. В первую ночь обратил внимание, что созвездия вращаются не вокруг Полярной звезды. Потом вспомнил, что полюса мира постоянно смещаются. Сейчас самой близкой к северному полюсу мира была звезда Тубан. Находить ее было даже проще, чем Полярную в будущем.
За раздумьями о сложной жизни звезд и полюсов мира я не сразу услышал тихие всплески. Ожидал нападение со стороны леса, поэтому прореагировал с задержкой. Плыли два человека на плоту из надутых кожаных мешков к корме моего судна. На нем никого не было. Шумеры уверены, что по ночам на их судах и лодках катаются злые ночные демоны воды, которые могут прихватить с собой в подводное царство тех, кого найдут в лодке. Хорошо, что товары не трогают! Я заметил, что злые боги — удобное оправдание для нерадивых хозяев и подонков. Уволокло отливом или течением плохо закрепленную лодку — демоны виноваты, сделал подляну — выполнил приказ богов. Мне показалось, что плывут те самые рыбаки, что удирали от нас. Видимо, решили поживиться по-тихому. Их темнокожие тела растворялись в ночи, походили на две тени.
Я подпустил их к судну, тихо встал и быстро послал две стрелы. Бил в туловища, чтобы не смогли уклониться. Впрочем, когда стоишь на коленях, уклоняться трудно. Судя по вскрикам, обе стрелы попали в цель, а судя по всплеску, одно тело свалилось в воду. Может быть, нырнул на несколько метров, а затем незаметно поплыл к берегу, но, скорее всего, отправился кормить рыб и крабов.
— Что случилось? — громко крикнул один из бдящих охранников, разбудив остальных.
— К нам гости приплывали, — ответил я на смеси халафского с шумерским.
Купец Арадму поджег от догорающего костра факел из намотанных на конец палки сухих водорослей, смоченных в битуме, подошел ко мне.
— Где они? — спросил он.
— Там, — показал я рукой, продолжая раздеваться.
Купец посветил факелом, но так ничего и не разглядел. Если бы я не раздевался, наверняка обвинил бы во вранье.
Голяком и босиком я зашел в воду. Она показалась прохладной, освежающей. Я обожаю купаться по ночам в тропиках. Словно смываешь с себя жаркий душный день и становишься легче на несколько килограмм. Проплыл медленно до плота, схватился за его край. Кожаные мешки, теплые, не успевшие остыть, были привязаны к каркасу из жердей. Я перехватил за одну из них, сухую и теплую, и потащил плот к берегу.
Там уже собрались члены экипажей всех трех судов. Зажгли еще два факела, хотя и одного хватало, чтобы рассмотреть, кто и на чем пожаловал в гости. Один из визитеров лежал ниц и не подавал признаков жизни. Был он худ и жилист. Волосы черные и курчавые. На лице растительность жиденькая. Из одежды только лента луба, закрепленная к поясу из лианы и свисающая спереди, прикрывая стыд. Босые ноги с маленькими, детскими ступнями. Стрела попала ему в левый бок и вылезла на треть из правого. Рядом с аборигеном лежал гарпун длиной с метр. Костяной наконечник был зазубрен с одной стороны. Второй гарпун примостился во впадине между мешками там, где сидел второй гребец, исчезнувший бесследно. Если даже добавить к ним кожаные мешки, половина которых отойдет купцу, то добыча, конечно, не ахти. Зато не допустил кражу, отработал обещанные мне деньги.
Я выдернул стрелу, помыл ее в море и положил на камень сушиться.
Купец Арадму, молча наблюдавший за мной, произнес тихо:
— Сегодня больше не нападут, они трусливые. Можешь поспать, я назначу в караул другого.
— Не надо, — отказался я. — Привык уже дежурить ночью, всё равно не засну.
— Как хочешь, — сказал он и вернулся к месту своего ночлега, где потушил факел, сунув в мелкую гальку и повертев.
11
Подход к устью реки Евфрат я не узнал от слова совсем. В последний мой визит в эти края в двадцать первом веке реки Тигр и Евфрат километрах в двухстах от Персидского залива сливались, превращаясь в реку Шатт-эль-Араб (Арабский берег). Сейчас они впадают порознь. Евфрат называется Бурунуну (Река народа), а Тигр — Идигина (Бегущая вода). Между ними, ближе к устью Евфрата, большой низкий остров, поросший тростником, которого в будущем не будет, то ли уйдет под воду, то ли станет частью материка. Как по мне, лучше бы это случилось пораньше, потому что остров — рассадник комаров. Они здесь крупные и злые. За ночь, что мы провели рядом с островом на материке, выдули из каждого члена экипажа, как минимум, по литру крови. Я утром проснулся с покусанными и испачканными кровью лицом и руками, хотя прятался, несмотря на жару, под овчину. Мне сразу вспомнились днепровские плавни, где комары, выросшие на казацкой крови, тоже были безбашенными и беспощадными.
Утром продолжили путь по реке Евфрат. Оба берега поросли тростником, а дальше шли леса-не леса, но заросли деревьев. В будущем оба берега реки Шатт-эль-Араб были голыми, даже тростник встречался редко. И вообще, по пути нашего следования вдоль берега Аравийского полуострова я сделал несколько удививших меня открытий. Во-первых, песчаных пустынь не было совсем. Купец Арадму заверил меня, что нет их и дальше от берега, и по всему Аравийскому полуострову. Если бы были, он бы точно знал. Во-вторых, или как следствие из первого пункта, нет и песчаных бурь. В-третьих, худо-бедно растительность есть везде, пусть жиденькая, но ее хватает для диких животных, которых пока что много обитает в этих краях. Так что то, во что превратится Аравийский полуостров в будущем — это дело рук человеческих и потепления климата, хотя на счет второго фактора у меня большие сомнения.
Город Ур расположился на западном, более высоком, правда, всего на пару метров, берегу реки Евфрат. Шумеры в данный момент разделены на множество городов-государств, и Ур — столица одного из них, носящего название Урим. В его подчинение входят города Эреду, расположенный юго-западнее, на берегу лагуны Персидского залива, и Муру, который северо-западнее, на одном из притоков Евфрата, и несколько деревень. По меркам Средневековья, это удельное княжество или графство. Покровителем города считается бог луны Нанна. Крепостные стены с учетом зубцов высотой метров семь. Они облицованы обожженным кирпичом и вымазаны битумом. Как я заметил, битум в этих краях используют везде, где только можно, благо его в этих краях валом, причем разного, как очень твердого, так и почти жидкого, похожего по текучести на густой кисель. Внутри стен, наверное, забутовка из глины, камней и тростника, скрепленная все тем же битумом. Башни прямоугольные, всего на полметра-метр выше стен, выступают вперед всего метра на два-три и расположены на расстоянии метров восемьдесят друг от друга. Впрочем, расстояние между башнями было разное: на берегу реки больше, а с остальных сторон, которых из-за удивительной кривизны периметра можно было насчитать от трех до восьми, меньше. В городе было шесть ворот. По бокам от каждых по две башни, более мощные и выступающее вперед метров на пять. Двое ворот выходили на берег реки. Те, что были ниже по течению, назывались Морскими, а вторые — Речными. Возле ворот несли службу по десятка полтора солдат в длинных кожаных жилетах-доспехах на голое тело и набедренных повязках длиной до середины щиколоток и разного цвета, не просто обмотанных вокруг тела, а как-то замысловато, из-за чего спереди были складки. Вооружены копьями длиной метр семьдесят с лепестковыми с ребром жесткости бронзовыми наконечниками и длинными кинжалами, наверное, тоже бронзовыми. У Морских ворот на берегу реки был деревянный причал, довольно длинный, возле которого разгружалось несколько морских судов. У Речных ворот берег был пониже и более пологий, там речные плоскодонные суда вытаскивали на носами на сушу. Рядом с плоскодонками разгружались несколько странных круглых посудин, похожих на огромные щиты — на каркас из прутьев, коротких жердей и досок натянута бычья шкура. Как мне рассказал Арадму, посудины эти одноразовые. Их изготавливают в далеких горных районах на берегу реки Евфрат, где много леса. Нагрузив товарами, сплавляют вниз, подруливая одним или двумя веслами, в зависимости от количества людей на борту. После продажи груза, разбирают и продают и саму посудину и на попутных добираются домой. Рядом на отмели стоят несколько лодок с высокими, загнутыми внутрь носами, изготовленных из связок тростника, похожих на те, что мастерил Тур Хейердал, разве что поменьше. Оказывается, он все правильно делал. Возле них раскрепляли плот из сосновых бревен, тоже сплавленных с верховий реки. Во всем Шумере проблемы с деревом, камнем и полезными ископаемыми, все сырье импортное.
Мы ошвартовались к пристани около Морских ворот. К нам сразу подошел один из стражников, наверное, командир, потому что к жилету были прикреплены три бронзовых овала с растительным орнаментом: один закрывал живот, а два других располагалась на груди, из-за чего вместе походили на лицо с удивленными глазами и огромным раззявленным ртом. Примерно таким же стало и лицо их хозяина, когда увидел меня в кепи и шелковой рубашке, заправленной в брюки, подпоясанные ремнем с никелированной пряжкой, на котором и изготовленной халафами портупее висели кинжал и сабля. Если добавить, что я выше самых высоких аборигенов, как минимум, на голову, можно с уверенностью сказать, что я сделал день командиру караула.
Я так вырядился, чтобы меньше нести в руках. У меня уже накопилось неприлично много всякого барахла, несмотря на то, что я стараюсь обменивать громоздкие вещи на пряности или кусочки бронзы, серебра и золота, которые у шумеров заменяют деньги. Впрочем, пока что у меня были только кусочки бронзы весом в один, два и пять гин. Наименьшей единицей веса у шумеров является одно пшеничное зерно (шеум или коротко ше). Сто восемьдесят зерен составляют гин, который весил примерно, как французский ливр. Шестьдесят гин — мана (где-то около полкилограмма). Шестьдесят мана — гу (около тридцати килограмм). Один гин золота до отплытия судов из Ура был равен шести гинам серебра или тридцати шести гинам бронзы. Арадму предупредил меня, что курсы металлов не стабильны, и можно заработать на разнице, чем и занимаются те, у кого есть средства для игры на нынешнем варианте валютной биржи.
Мне пришлось подождать, пока заплатят командиру стражников за стоянку у пристани и выгрузят из судна дорогие товары, чтобы отнести в дом купца Арадму. Дешевыми купец начнет заниматься завтра, когда доложит о своем возвращении главному администратору храма Нанны, на которого работает, получая часть прибыли. Шумерские купцы-«международники» пока что несамостоятельные дельцы, обслуживают дворец или какой-нибудь храм, которых в городе и рядом с ним десятка два. Впрочем, международной торговлей постоянно занимаются только крупные храмы, которых всего три, а остальные — от случая к случаю. Чтобы впустили с оружием в город (оставлять на судне оружие, которое по местным меркам стоит целое состояние, я не собирался), уважаемый человек, в данном случае купец, должен поручиться за меня. Стража может счесть поручительство достаточным, а может не поверить. Во втором случае мне придется ночевать за пределами крепостных стен. С противоположной стороны города возле дорог есть несколько постоялых дворов.
Командир караула счел рекомендацию купца Арадму достаточной, меня впустили, только попросили показать саблю. Я достал ее из ножен, повертел перед их носами, но трогать не разрешил. Зато продемонстрировал возможности сабли. К башне была прислонена жердь толщиной сантиметров пять и длиной метра три, захватанная руками. Не знаю, для чего она была предназначена, но, видимо, могли обойтись без жерди, поскольку разрешили разрубить ее. Я с размаха нанес резкий косой удар с оттягом. Нижняя часть жерди упала, а верхняя воткнулась острым концом в землю. Стражники дружно ахнули от удивления. Мало того, что их кинжалы почти вполовину короче сабли, так еще и предназначены в основном для колющих ударов. Даже бронзовым топором не сумеют так разрубить, тем более, одним ударом. Упреждая их просьбы, спрятал саблю в ножны. Поскольку представление, кроме стражников, наблюдало несколько зевак, можно не сомневаться, что к ночи, которая начнется где-то через час, весь Ур будет знать о чужеземце с таким грозным оружием.
Улицы в городе кривоваты, переменной ширины, в среднем метра три-четыре, и не мощеные, из утоптанной глины. Представляю, какой непролазной будет грязь после проливного дождя. Впрочем, такие дожди здесь редки. По краям улиц, судя по вони, находились закрытые сточные канавы, ведущие к реке. Среди прохожих разгуливали, заодно улучшая санитарное состояние города, кошки, собаки, поросята, пугливые куры и голуби. Последних было непривычно много. Представляю, как тяжко местным памятникам, если таковые имеются. Дома из кирпича, обожженного или сырцового, самана и тростника, в основном одно-двухэтажные, но видел пару трехэтажек. Некоторые глухим фасадом на улицу и имели общие стены с соседними и внутренний двор, некоторые — в глубине двора и наособицу, отгороженные от улицы высоким дувалом, в котором или широкие деревянные ворота, или узкая низкая дверца, толстый человек только боком протиснется. Может, мне не повезло, но не заметил ни одного окна, точнее, отверстия в стенах, через которые во внутренние помещения поступал бы свет. Улица вела к расположенному в центре храму в виде четырехугольной усеченной пирамиды с маленькой надстройкой наверху. Я еще подумал, что пентхауз, оказывается, изобрели шумеры.
Осмотр храма отложил на следующий день, потому что Арадму завел меня в постоялый двор через открытые широкие ворота на кожаных петлях. Мне сразу вспомнилась Византия, ее города в Малой Азии. Такое же строение в два этажа и с двумя крыльями, сложенное из необожженного кирпича и самана, которое с трех сторон ограждает двор, а с четвертой дувал высотой метра два с половиной. Возле дувала по одну сторону ворот располагался полузакрытый очаг, а по другую в углу был отгорожен стенкой сортир, судя по доносящимся оттуда ароматам. Меня поразил вид кирпичей. Они были не в форме параллелепипеда, а с одной выпуклой стороной, напоминали буханку хлеба. Я бы понял, если бы из таких был сложен верхний ряд забора, но из «горбатых» были сложены стены. Возникала мысль, что они подходили во время сушки или обжига, как хлеб в печи. На первом этаже постоялого двора находились склады и вместо большой конюшни небольшой хлев, потому что лошадей еще не приручили, а много волов не требуется для перевозки грузов с берега реки, который совсем рядом. Возле хлева стояла арба, сплошные колеса которой указывали, что это все-таки другая эпоха. Второй этаж был короче, имел спереди узкую террасу, не огороженную. Наверх вела лестница из кирпича и самана.
Принадлежал постоялый двор вдове Зудиди — сухой старой женщине с повязанной черным платком головой, смуглой морщинистой кожей, черными глазами и подведенными зеленой краской веками, черными усиками под длинным носом и кажущимися чужеродными, мясистыми губами, темными, с синеватым оттенком. Вроде бы не слишком уродливая, но приснится такая — проснешься мокрым от пота. Рубаха на ней была белая, подпоясанная под плоской грудью черной лентой. Пальцы на руках и босых ногах кривые, словно срослись неправильно после многочисленных переломов. На запястье левой руки тонкий серебряный браслетик в виде изогнутой тонкой рыбки, норовившей укусить свой хвост. Вслед за старухой ходила сука палевого окраса. Темное вымя с длинными и более светлыми сосками сильно обвисло. Пока мы разговаривали, собака приблизилась ко мне и осторожно обнюхала.
Арадму объяснил Зудиди, кто я и что мне надо, сразу попрощался и пошел к своим работникам, которые ждали с грузом на улице у ворот. Я дал старухе гин бронзы.
Хозяйка постоялого двора сунула его за черную ленту и спросила жестами, не хочу ли я есть?
— Да, — ответил я на шумерском. — Дай свежего мяса, хлеба и финикового вина.
Бражку из фиников шумеры называют так же, как и виноградное вино, только уточняют, из чего приготовлено, а вот для напитка из зерна, сброженного с помощью солода, у них другое название, которое я перевожу, как пиво, хотя это, скорее, эль или крепкий творёный (сваренный) квас, какой делали на Руси во время моего княжения.
Зудиди показала жестами, что сейчас отведет меня в комнату, а потом принесет туда еду, и пошла наверх по таким низким ступенькам, что я легко шагал через три, из-за чего приходилось делать паузы, чтобы не обогнать старуху. Собака следовала за нами. Проход на втором этаже был такой ширины, что два человека не разойдутся. Вход в комнату высотой метра полтора, мне пришлось сильно согнуться, чтобы проникнуть внутрь. Вместо двери отрез старой кожи, скорее всего, воловьей. В этих безлесных краях дерево дороже кожи. Комната темная, узкая, чуть шире ложа, рассчитанного на двоих, и короткая. Я еще подумал, что мои ноги будут выпирать наружу, и за них будут цепляться другие жильцы. Значит, будет возможность вспомнить путешествие на поезде в советском и потом российском плацкартном вагоне на нижней да и на верхней полках. Надеюсь, здесь движение не такое интенсивное, как в вагоне, и пьяных меньше. Основанием для ложа служила низкая платформа из самана, на которую постелили сена, накрыв овчиной, старой, потертой, растерявшей овечьи запахи и впитавшей взамен человеческие. Подушкой служил небольшой шерстяной валик диаметров сантиметров двадцать, набитый овечьей шерстью. Одеяло не предполагались. В придачу к подушке положил под голову спасательный жилет. Так буду спокоен за свои сбережения. Кстати, в спасательном жилете в тубусе вместе со старинной картой, на которой я хотел заработать в двадцать первом веке кучу бабла, хранятся векселя на английский и американский банки. Вот никогда не доверял этим банкам! Всегда найдут способ кинуть тебя. Надеюсь, мои деньги верой и правдой послужат банкирам, которые еще не родились.