Я не считал остров Мальта безжизненным, но дал монаху патард за полезную информацию. Благодаря ей, я придумал себе новую легенду. Теперь буду внуком родосского помещика, сбежавшего в Италию от неверных.
— Вот тебе индульгенция с прощением грехов на десять лет, — предложил мне монах клочок исписанной бумаги.
— Оставь себе. Я перебил столько неверных, что могу грешить всю оставшуюся жизнь, — отказался я и пошел к рыбным рядам.
— Бог тебе навстречу! — вдогонку пожелал монах.
На шести рядах каменных прилавков была разложена самая разная рыба, морская и речная, раки, моллюски. Рыба была свежая, соленая, копченая, вяленая. Между рядами ходили многочисленные покупатели, в основном женщины с плетеными корзинами. Торг шел спокойно. Складывалось впечатление, что торговцы и покупатели первым делом боялись обидеть друг друга, а не продать подороже и купить подешевле. В прошлую эпоху в других странах голландцев считали — и по делу — алчными жуликами. Говорили, где пройдет голландец, там травинки не найдешь. У себя дома они оставались такими же алчными, но жульничали как можно тише.
Дальний конец рынка упирался в широкий канал. Там с нескольких рыбацких лодок и баркасов выгружали ночной улов. За рыбаками присматривал чиновник. Наверное, чтобы продавали улов только оптовикам, которые продадут розничным продавцам, а те — покупателям. В итоге король получит налог с каждой сделки. Чиновник был в черной шапке с фазаньим пером, темно-красном дуплете и черных штанах, напоминающих тыквы, как по форме, так и благодаря вертикальным разрезам, через которые проглядывала алая подкладка. Под коленями алые подвязки. Чулки в черно-красную горизонтальную полосу. На черных кожаных башмаках сбоку золотая шнуровка. На вышитой золотом перевязи висела рапира длиной немногим более метра. Ножны черные, скорее всего, из крашеного дерева. Позолоченный эфес сложной формы: крестовина усилена щитком и двумя полукруглыми дугами, кисть защищена дужкой. Рапира намного легче меча и сабли. Следовательно, мне надо купить ее и пройти курс повышения квалификации, потренироваться с новым оружием. Я ведь знаю, что рапира, боевой вариант которой в России будут называть шпагой, надолго станет основным холодным оружием, особенно у дуэлянтов. Что-то мне подсказывало, что не раз придется отстаивать с рапирой свое право быть вечным.
Мне показалось, что верфи находятся в том самом затоне, в котором будет судоремонтный завод. Я стоял в нем две недели. На судне меняли механизм закрытия крышек трюма и сами крышки. Хотя возможно, что ошибаюсь. Я знаю, что во время Второй мировой войны Роттердам интенсивно бомбили сперва немцы, а потом союзники, уничтожив исторический центр, но по пути к верфям у меня несколько раз появлялось ощущение, что я в этом месте уже был. Особенно остро стрельнуло, когда проходил мимо богатого каменного дома и услышал, как из приоткрытого окна — рама была на полметра поднято вверх, работала по принципу гильотины, — послышались звуки играющего клавесина. Однажды я в двадцать первом веке гулял по городу и слышал из приоткрытого пластикового окна — верхняя его часть была наклонена наружу — эту же мелодию и исполняемую именно на клавесине. Неклассический случай дежавю — воспоминание о будущем.
На верфях строили каравеллу, уже доводили кормовую надстройку, и два пинка, которые пока что напоминали скелеты рыб. Один стапель пустовал. Рядом с ним находился небольшой деревянный домик с узким окошком, закрытым промасленной белой материей. Дверь была без ручки, а открывалась наружу.
Я постучал в дверь и громко спросил:
— Хозяин стапеля здесь?
В домике что-то заскрипело, то ли стул, то ли кровать, послышались тяжелые шаги. Дверь резко распахнулась. На пороге стоял массивный мужчина с приплюснутой головой на короткой шее. Большие уши напоминали пожухшие лопухи, из-за чего я подумал, что передо мной профессиональный борец. Впрочем, такой профессии пока нет. Да и борьба в Северной Европе не в почете. На голове что-то типа обычного берета темно-зеленого цвета. Усы и короткая борода недавно подстрижены, волосины еще топорщатся. Они такие светлые, что седина почти не заметна, а ее много. Поверх несвежей белой полотняной рубахи с треугольным вырезом, из которого выглядывал клок седых волос, на мужчине был кожаный жилет, расстегнутый до пупа, и короткие темно-зеленые штаны без чулок. Толстые волосатые ноги были кривы, будто служили образцом для изготовления корпуса судна. На ногах деревянные сабо, некрашеные.
— Чего надо? — спросил мужчина, выдохнув свежий пивной перегар.
— Хотел узнать, сколько возьмешь за постройку пинка, — ответил я.
— Смотря, за какой, — произнес он. — Если за такой, — кивнул на ближний строящийся, — то не меньше тысячи. Это если без излишеств. Паруса и такелаж отдельно.
Лезть в долги не хотелось. Тем более, что нужны будут деньги и на покупку товара. Вряд ли кто-нибудь доверит ценный груз иностранному капитану, утопившему предыдущее судно. Придется строить небольшое и быстроходное. Скорость — залог выживания. Не можешь отбиться — умей удрать.
— А небольшое судно по моему проекту сделаешь? — спросил я.
— Да какое угодно, если толково объяснишь, что тебе надо, — ответил корабел.
— Давай нарисую, — предложил я.
Он принес черную доску наподобие той, на которой рисовал меняла, и кусок мела. Сыроватый мел оставлял слабый след, а когда я нажимал сильнее, крошился. Я сделал набросок судна типа бермудский иол. Это двухмачтовое, точнее, полуторамачтовое судно, у которого задняя мачта, бизань, ниже передней, грота, и расположена позади головки руля. Длиной восемь метров по килю и десять с половиной наибольшей, шириной — два метра, осадкой — немного больше метра и водоизмещение тонны четыре-пять. Мачты придется делать невысокие, чтобы не перевернуться при резких порывах ветра. Иначе для улучшения остойчивости потребуется большой киль, залитый свинцом, а это увеличило бы осадку, что не рекомендуется в здешних мелких водах, и лишило бы возможности ложиться на грунт во время отлива, что тоже не есть хорошо для контрабандиста. Корпус я предложил сделать расширяющимся до ватерлинии, а потом сужающимся, как у флейтов, которые пока не видел. Не для того, чтобы уменьшить налог, который берется исходя из площади главной палубы — для чего и придумали флейт жадные голландцы, а чтобы улучшить остойчивость и смягчить удары волн о корпус. В кормовой части расположил кокпит — углубление, где будет находиться штурвал, нактоуз и место рулевого. Из кокпита будет лаз в маленькую каюту для двух членов экипажа — меня и матроса. Там установим поперек судна двухъярусную узкую кровать и рундук для запасов еды и воды. Питаться в море будем всухомятку. Переходы предполагаются короткие, так что потерпим. Между кокпитом и грот-мачтой сделаем комингс трюма, низкий, чтобы не закрывал обзор рулевому, В носовой части соорудим люк для запасных парусов и второй, поменьше, для якоря и якорного каната. Фальшборта не будет. Вместо него установим релинги — ограждение из бронзовых стоек, соединенных тросами. Сделаю ограждение повыше, чтобы опять не свалиться за борт. Парусное вооружение будет состоять из грота, бизани, грота-стакселя, бизань-стакселя и спинакера — шарообразного паруса, который применяется при слабых попутных ветрах. На иолах площадь бизани составляет от силы десять процентов парусности судна. Это скорее воздушный руль, чем парус. С таким расположением второй мачты лучше обзор рулевому и легче работать с парусами.
Корабел, которого звали Трентье Шуурман, рассматривал мой чертеж и слушал объяснения с нескрываемым интересом. С таким типом судов он сталкивался впервые.
— Ты собираешься плавать на нем по реке или дальше? — поинтересовался он.
— Намного дальше, — ответил я.
— Разве что в тихую погоду и вдоль берега, — саркастично произнес Трентье Шуурман. — Во время первого же шторма оно перевернется и утонет.
— А тебе-то что с того?! — также саркастично бросил я.
— И то верно! — согласился он и выпалил: — Четыреста флоринов.
— Работы и материалов потребуется не больше, чем на две сотни. Еще двадцать добавлю, если сделаешь быстро и хорошо, — сказал я.
— Пятьдесят, — потребовал он.
Сошлись на двухстах тридцати. Еще двадцать флоринов заплачу за чугунный балласт, паруса, основные, запасные и штормовые, и такелаж, стоячий и бегучий. Трентье Шуурман заверил, что сам проследит за их изготовлением. Договорились, что завтра выдам аванс в сто флоринов, следующие сто — когда будут обшиты досками борта и последние пятьдесят — после спуска судна на воду и ходовых испытаний.
— Французские золотые экю возьмешь? — спросил я на всякий случай, хотя трактирщик предупреждал, что хождение иностранных монет запрещено.
— Золото возьму любое, — ответил Трентье Шуурман. — Если не фальшивое.
— У тебя будет время проверить каждую монету, — подсказал я.
— Это точно, — согласился он. — Сейчас закажу материалы, найму людей и завтра утром начну строить, — пообещал Трентье Шуурман и спросил напоследок: — Где ты учился кораблестроительному делу?
— В Венеции, — ответил я, вспомнив, что в прошлую эпоху венецианцы считались законодателями моды во всем, включая морское дело.
— Тогда понятно! — пренебрежительно произнес Трентье Шуурман. — Привыкли в своей луже плавать!
Подразумевал ли он под лужей Адриатическое море или Средиземное тоже — не знаю. Зато мне стало понятно, что моряки и кораблестроители Северной Европы превзошли своих южных учителей.
4
Литейная мастерская располагалась неподалеку от верфи. Я вырос в городе, где был огромный металлургический завод. Кто-то очень умный и дальновидный построил его в центре города. Трамвай, огибая небольшую часть завода, преодолевал этот путь минут за двадцать, не меньше. Было время полюбоваться его высоким каменным забором и высокими корпусами, домнами, трубами. Частенько приходилось наблюдать багровые закаты, когда из домен выливали расплавленный металл. В такие часы соседка-астматичка задыхалась. Роттердамская мастерская показалась мне слишком маленькой. Конусообразная печь была одна, высотой всего метров пять. Ближе к воротам возвышалась небольшая горка металлолома, а возле печи — древесного угля и песка. Во дворе находились трое мужчин. Все в передниках и шапках из толстой кожи, покрытых пятнами ожогов. Двое деревянными лопатами перемешивали что-то черно-бурое в каменном корыте, а третий, видимо, хозяин, — тучный мужчина лет сорока трех с побитым оспой, красным лицом — стоял рядом и что-то тихо говорил им. Увидев меня, он ладонью размазал на шее и лице капли пота, вытер ее о передник и довольно быстро для своего тяжелого тела подошел ко мне.
— Чего надо? — спросил он грубо.
Видимо, я не походил на типичного заказчика или поставщика.
— Якорь хочу заказать, — ответил я.
— Кузница дальше, — произнес он. — Пойдем, покажу.
Кстати, все голландцы показывали дорогу с удовольствием. Иногда у меня складывалось впечатление, что они выходят из дома именно для того, чтобы показать чужаку правильное направление. Могут бросить работу и пройти с тобой пару сотен метров, чтобы ты уж точно не заблудился.
— Мне нужен не кованый, а литой, — остановил его.
— Литой? — переспросил хозяин мастерской и посмотрел на меня с вопросом: не шучу ли?
— Именно так, — серьезно ответил я.
— Какого веса? — спросил он.
— Фунтов на сто пятьдесят и особой формы, — сказал я. — Есть грифельная доска? Или на земле начертить?
— Черти здесь, — притопнул он по покрытой серой пылью земле ногой, обутой в закрытое сабо, подпаленное в нескольких местах.
Я взял железный прут из горки металлолома, начертил в пыли якорь Холла в сборке, а потом отдельно четырехгранное веретено, лапы с приливами и соединительный болт. Такой якорь хорошо держит на мягких, песчаных грунтах, которые преобладали в этих водах. К тому же, его удобно укладывать в люк.
— Сможешь такой сделать? — задал я вопрос, закончив чертить.
Литейщик гмыкнул, посмотрел на меня с интересом, словно только сейчас заметил, сдунул каплю пота с кончика носа, и произнес с нескрываемым любопытством:
— Думаешь, такой надежнее?
— Держать он будет слабее, зато выбирать и укладывать удобнее, — рассказал я.
— Отольем и соберем, не проблема, — молвил литейщик. — Десять даальдеров. Шесть вперед. Остальное, когда будет готов.
— Семь, — начал я торг.
— Десять, — твердо повторил он. — Слишком сложную форму придется делать.
Я согласился и спросил:
— А с бронзой работаешь?
— Конечно, — ответил он. — Колокол нужен?
— Пушку небольшую. Вот такую. — Я начертил короткую карронаду калибра шесть фунтов или девяносто пять миллиметров, вид сбоку и спереди. — И еще шток, и приспособление для изменения угла наклона.
— С такими тонкими стенками разорвет, — предупредил литейщик. — Да и ствол надо подлиннее, иначе весь порох не успеет сгореть.
— Стрелять на дальность не собираюсь, буду использовать для ближнего боя, с уменьшенным зарядом пороха, — сказал я. — Мне надо, чтобы два человека могли быстро принести ее и установить.
Литейщик гмыкнул еще раз и задал вопрос:
— Для чего тебе нужен корабль?
— Деньги зарабатывать, — честно признался я.
— Понятно, — произнес хозяин литейной мастерской, хотя по лицу было видно, что ничего ему не понятно. — Бронза обойдется в двенадцать даальдеров, оплатишь сразу, а потом пять за работу.
На этот раз я не стал торговаться.
— Возьмешь французские золотые экю? — спросил я.
— Нет, лучше нашим серебром, — отклонил он.
Серебром так серебром.
— Завтра утром принесу деньги, — пообещал я.
Литейщик кивнул, после чего смахнул ладонью пот с лица и вытер ее о передник.
Выходя со двора литейной мастерской, я увидел, что хозяин ее тупо смотрит на мои чертежи. Складывалось впечатление, что он заметил их только сейчас. Если есть люди, которые медленно думают, наверное, есть и такие, которые медленно видят или слышат.
5
Следующим пунктом моего маршрута была оружейная лавка. Точнее, это была целая улица оружейных мастерских. Под навесами, прикрепленными к стенам домов между первым и вторым этажом, сидели на низких деревянных табуретках рядом с низкими трехногими столами мастера и подмастерья и собирали оружие: правая сторона улицы — холодное, левая — огнестрельное. Было несколько перебежчиков, но они не портили общую картину. Здесь занимались именно сборкой. Ни одного кузнеца или столяра на этой улице я не заметил. На ставнях и подоконниках открытых окон висела или лежала готовая продукция. На первых же ставнях на левой стороне улицы висели пистолеты, в каждом ряду по три одинаковых. Пистолеты были калибром миллиметров пятнадцать-семнадцать при длине ствола не менее пятнадцати калибров. Гладкоствольные. Справа у ствола нарост — металлическая коробочка непонятного мне назначения, скорее всего, система поджигания пороха. Рукоятка и ложе покрыты лаком. На конце рукоятки большой бронзовый шар.
— Зачем он нужен? — спросил я мастера-оружейника — мужчину лет двадцати восьми, конопатого и курносого, облаченного в передник из более тонкой, чем у литейщика, кожи, который, сидя за меленьким столиком рядом с окном и наблюдая за мной краем глаза, приделывая к стволу бронзовый шар.
— Как зачем?! — удивился мастер. — Чтобы взять за ствол и ударить врага по голову.
— А не лучше ли выстрелить во врага? — иронично молвил я.
— Выстрелить, конечно, лучше, только попасть труднее. Шаром скорее попадете! — закончил он весело.
— Тогда зачем пистолет вообще нужен?! — продолжил иронизировать я. — От булавы больше проку будет.
— Сеньору виднее! — дружелюбно согласился мастер-оружейник. — Мы ими не пользуемся. Выбирайте любые три. Отдам недорого. Пороховница и шомпол входят в цену.
— А почему три? — поинтересовался я. — Может, мне один нужен.
— Можно один, но обычно по три берут, — ответил он.