Лёня опять прикрыл глаза, чувствуя неимоверную усталость, отступающую перед нарастающей секунда за секундой болью, которая в свою очередь немного проясняла сознание.
И он вспомнил…
Вспомнил, как весь день гулял по парку с Галей, как ели они мороженое из вафельных рожков и много смеялись. Как в конце прогулки Лёня осмелел настолько, чтобы взять её маленькую ладошку в свою и выпросить разрешения погулять вновь сразу, как только он вернётся с дежурства.
И он вспомнил…
…что с дежурства так и не вернулся.
Что сначала был грохот, от которого, казалось, вся станция от основания и до крыши вздрогнула, а после все работники смены долго не могли поверить в свершившееся: что совсем рядом, в нескольких десятках метров от них, разорвалось сердце ядерного реактора.
И сразу началась паника, беготня, где торопливые решения чередовали и бестолковые, и правильные, а в самом начале Лёня запомнил только растерянный взгляд начальника смены Саши Акимова и едкие комментарии заместителя главного инженера АЭС Анатолия Степановича Дятлова.
И он вспомнил, как, едва стряхнув с себя оцепенение, выкрикнул:
— Нужно скорее подать в активную зону реактора воду…
Те же самые слова он позже слышал со всех сторон.
А потом были скорая помощь и внимательные, добрые глаза фельдшера, измеряющего ему давление.
— Отпустите меня. Рвота — это просто ерунда. Дома я в себя приду быстрее, чем в больнице. Отпустите, меня девушка ждёт…
…
— Галя!
Ему казалось, что он вложил в голос всю силу, когда звал, но из горла вырвался лишь слабый сип, от которого грудь будто огнём обожгло. Но это сработало. За стеной-парником что-то зашевелилось. Нечёткая тень заспешила к боксу, приняв очертания фигуры невысокого сутулого мужчины. И прежде, чем жилистая рука отвела занавеску в сторону, Лёня вспомнил всё.
— Папа?
— С добрым утром, сын, как ты? — отец выдавил улыбку, от которой знакомые морщины-лучики разбежались по всему лицу, и Лёня с удивлением отметил, что отцу, которому всего пятьдесят, последние дни добавили слишком много соли в висках.
— Утро? — попытался улыбнуться Лёня, но почувствовал, что даже улыбка причиняет боль. Что сухая, тонкая кожа губ трескается от этого крошечного усилия.
— Ты лежи, лежи, — встревожился отец, наклоняясь ближе, касаясь его лба. — Врач сказал, что операция прошла успешно, но нужно время, чтобы понять… спинному мозгу нужно время, чтобы прижиться, и полный покой. Я позову сестру, она сделает укол. Так велел врач. Ты должен, ты обязан спать.
Что-то блеснуло в уголке глаза отца. Серебряная нитка сверкнула и исчезла с бледной щеки.
— Я… я не хочу спать. Отец… мне идти надо. Я… помоги мне встать.
Лёня слышал собственный голос, не узнавая его. В нём мольба и отчаяние тонули в хрипах. А ещё он устал. Он сказал всего несколько фраз и при этом смертельно устал… Может быть, сделать укол — вовсе не такая уж и дурная затея?
Он на секунду закрыл глаза.
…и когда открыл их снова, солнце щедро и ласково освещало палату, проникая золотистыми своими лучами в лёнин бокс.
— Папа, — тихо позвал он. Новая порция сна не подарила ему облегчения. Напротив, с ужасом Лёня осознал, что стало ещё больнее.
— Я здесь, я тут… что ты хочешь? Позвать врача?
— Где мама?
— Лежит на другом этаже. После операции. Я хотел предложить свой, но только она оказалась подходящим донором. Ты увидишь её очень скоро. Ещё денёк и ей разрешат вставать. А пока отдыхай.
— Папа, у меня просьба… в Припяти, на улице Леси Украинки дом тридцать четыре, квартира двадцать один, гостит девушка по имени Галя. Попроси кого-нибудь навестить её и узнать галин адрес в Киеве. Она скоро уедет из Припяти. А я… я должен её найти. Сразу, как только выйду из больницы. Кстати, а какое сегодня число?
— Одиннадцатое мая, — голос отца странно провалился, когда он ответил.
— Одиннадцатое?
— Да.
— Помоги мне встать.
…он даже не чувствовал укола. Только тёмную, густую мглу, утягивающую его в своё чрево. Он снова слышал голос Саши Акимова, опять бежал по слабоосвещённому тоннелю к насосам. Он слышал голос Гали где-то позади, но никак не мог понять, почему она находится на станции.
…
Фёдор Данилович — отставной офицер — по привычке, хотя и несколько рассеянно выпрямился перед юной ещё медсестрой, сделавшей инъекцию снотворного Лёне. Та, несмотря на возраст, глядела на мужчину строго.
— Сколько раз вам повторять, гражданин Топтунов, что нельзя открывать бокс? От больного идёт мощное излучение. Это может сказаться и на вашем здоровье. Поймите, стоит мне только доложить о нарушениях режима врачу, вам запретят сюда приходить, даже приближаться к больному.
— Дорогая моя, — мягко вклинился Фёдор Данилович в пламенную речь, — тот, кого вы называете «больной», прежде всего мой единственный сын. И я не могу смотреть, как он страдает, не имея возможности даже пошевелиться.
— И всё-таки это опасно, — настаивала медсестра, но в голосе её послышалось сомнение. — Я вынуждена сказать врачу.
— Игорь Сергеевич обо всём знает. И он лично разрешил мне помочь Лёне, облегчить его последние страдания.
— Но, — растерялась медсестра, — ему же операцию сделали. Он должен на поправку теперь пойти. Во всяком случае, вы должны верить в лучшее.
— Анализы ухудшились. Организм отторгает трансплантированный спинной мозг.
— Но…
— Врач не стал скрывать. Лёне осталось недолго.
Затянувшаяся пауза прервалась короткой дробью от каблуков, растворившейся за гулко хлопнувшей дверью. Фёдор Данилович опустился в кресло. Пока Лёня спит, он тоже может погрузиться в дремоту. Поверхностную, чуткую, такую, чтобы слышать лёнино дыхание.
…
Розовые сумерки сменялись душной, чёрной темнотой, а затем снова прохладным, молочным светом. Лёня просыпался и, удостоверившись, что боль не отступила, а стала ещё сильнее, опять закрывал глаза. Он чувствовал прохладу рук родителей на лбу и запястьях, он слышал их голоса и пытался что-то говорить в ответ. Он просил маму не плакать и зачем-то спрашивал, не приходила ли Галя. Нет, он хорошо запомнил, что находится в Москве, но отчего-то казалось, что вот-вот скрипнет дверь и на пороге окажется она. И посмотрит тогда Галя на него своими тёмными, как самая глубокая ночь, глазами, и бросится к его постели, чтобы взять его за руку и помочь подняться…
— А Саша? Где Саша Акимов? Почему он не приходил навестить?
Воцарившаяся тишина сказала больше любых слов.
— Когда? — задал новый вопрос Лёня.
— Позавчера. Он и трое пожарных.
— Сколько человек уже умерло?
— Не могу сказать точно. Сюда привезли только самых тяжёлых.
…
Когда Лёня вновь открыл глаза, ему показалось, что боль немного отступила. Настолько даже, что он рывком поднял руку и увидел собственную ладонь, покрытую гноящимися ранами.
Он едва не вскрикнул, но, вспомнив об отце, вовремя сдержался.
Медленно-медленно, внимательно он осмотрел изуродованные ожогами пальцы и запястья. Язвы уходили и выше, к локтям и плечам. Но Лёня не хотел смотреть. Он почувствовал, как глухие рыдания подкатывают к горлу, как рвутся они наружу, раскатами грома, чтобы разрушить идеальную больничную тишину.
Он не давал воли слезам только из боязни, что отец услышит. Фёдор Данилович круглосуточно дежурил у постели сына, и Лёня не хотел беспокоить его. «Сын солдата никогда не плачет», — часто повторяла мать, когда Лёня был совсем мальчишкой. И он привык держать всё внутри, памятуя о звёздах на отцовских плечах. Почему-то теперь ему казалось, что урони он хоть одну слезу, как оторвётся золотая звезда с погон и упадёт на пол, закатится туда, где её никто не найдёт. И это такая звезда, что при её падении желание загадывать бесполезно.
Лёня лежал, пытаясь успокоиться, но взгляд его упорно возвращался к язвам. Он был так потрясён увиденным, что не сразу заметил, как занавеска бокса отодвинулась и внутрь проникло чуть больше мягкого света.
— Лёня? — послышалось над ухом.
Обернуться резко не получилось. Более того, он едва смог пошевелить шеей. Мгновения снова казались вечностью, ведь разум, опередив тело, кричал: «Галя?!»
Она стояла рядом с кроватью на коленях. Так, что лицо её оказалось совсем близко. В каких-нибудь паре десятков сантиметров от его собственного.
Как лезвием бритвы, вмиг отсекло все дурные мысли, сердце Лёни наполнялось восторгом от одной только мысли: «Она здесь, Галя смотрит на меня, и ей не противно».
Но к чувству разливающейся по всему телу эйфории пришли и мысли тревожные, тут же сорвавшиеся с языка:
— Говорят, что со мной рядом находиться опасно для здоровья. Галя, Галечка, ты лучше иди, а я… я найду тебя.
Но Галя и не думала уходить. Не собиралась она и подобно фантому растворяться в воздухе. Наоборот, с тихим вздохом, она придвинулась ближе. Так, что между их лицами осталось совсем чуть-чуть. Лёне даже приходилось напрягать глаза, чтобы видеть кончик драгоценного для его сердца, слегка вздёрнутого носа Гали.
— Я… я очень ждал. Как ты нашла меня?
Она немного помедлила с ответом, словно подбирая слова, но потом выпалила, как на духу:
— После аварии на ЧАЭС Припять вскоре эвакуировали. Паники не было, но толком никто и ничего не знал. Кто куда поехал, зачем именно туда… но мне повезло. Со мной в одном автобусе бабушка одного из пожарных ехала, тех, которые первыми тушили. Она и сказала, что всех, кого сильно облучило, в Москву перевели. Я приехала. К тебе.
Лёня не знал, что говорить. Чувство абсолютного, неизмеримого счастья, казалось, накрыло его с головой, особенно, когда он снова посмотрел на Галю, чтобы сказать ей, но увидел, как она, чуть прикрыв свои чёрные глаза, тянется к нему.
Будто майский прохладный ветер коснулся его губ и остался влажной росой, даря измученной болью коже живительную силу. Лёня поднял руку и, погладив тоненькое предплечье, целомудренно обнял Галю, чувствуя, как её ладони касаются его собственных плеч.
— Галя, я…
— Ты только ничего не говори и не удивляйся. Ты просто… дай мне руку.
И он коснулся её пальцев. Таких же восхитительно прохладных и дающих силу всему телу. И он не чувствовал уже усталости и боли, когда она с улыбкой попросила:
— Сможешь подняться и дойти со мной до окна? Я хочу показать тебе…
— Я постараюсь, — улыбнулся Лёня.
— Постарайся. А я… я помогу.
Он не верил собственным ощущениям, когда ноги коснулись пола, а тонкая галина рука, на поверку оказавшаяся очень даже крепкой, обвила его талию.
— Всего с десяток шагов. Обопрись на меня, — попросила она.
Медленно-медленно они зашагали к открытому окну, в которое настойчиво просился май.
И лишь дойдя до него, Лёня удивился:
— Ночь? Сейчас ночь? Но в комнате было так светло.
— Полнолуние, — улыбнулась Галя. — Помнишь, впервые мы встретились при лунном свете?
— Если бы и хотел, не смог бы забыть.
— Я тоже.
А дальше они молчали. Просто стояли у окна и молчали, глядя, как вздрагивает и роняет звёзды чёрное небо. И вдруг, когда с его полотна сорвалась очередная, пожалуй, самая яркая, Галя прижалась лбом к щеке Лёни и прошептала:
— Смотри, какая же огромная упала звезда…
И Лёня всматривался в небо, он пытался увидеть ту самую, о которой говорила Галя, но вокруг становилось всё темнее. Он всё ещё чувствовал её прохладную руку, когда всё вокруг поглотила чернота. Но он улыбался, чувствуя, что Галя рядом.
…
____________________________________
Звезда Полынь — в Библии является символом наказаний Господних, олицетворяет безмерную Горечь суда Божьего над ослушниками. В чернобыльских событиях часто ищут параллели со звездой апокалипсиса, здесь же символ использован скорее как метафора.
Галя Гаврилова. ОЖП. Персонаж, конечно, вымышленный, но насколько — судить только читателю. Для автора Гавриил (Габриэль) в иудаизме исполняет обязанности ангела смерти. Он является к умирающим праведникам, неся в руках идеально ровный нож. При помощи этого ножа Габриэль забирает душу. В христианской мифологии архангел Гавриил передает людям тайное знание Бога.
И напоследок: я ни в коем случае не хочу опорочить светлую память Леонида Топтунова. Все события, описанные в миниатюре, вымышленные.
========== Александр Акимов ==========
По какой реке твой корабль плывет
до последних дней из последних сил?
Когда главный час мою жизнь прервет,
вы же спросите: для чего я жил?
Буду я стоять перед тем судом —
голова в огне, а душа в дыму…
Стихи Булата Окуджавы (отрывок)
Вопросы
«Почему?».
Матери казалось, что Сашка родился с этим вопросом на губах. Во всяком случае, она уже и не припоминала времён, когда бы его пухлый пальчик ни тыкал во всё подряд, требуя от окружающих людей объяснения тому или иному явлению.
Вот проехал большой, ярко-жёлтый автобус — и тут же Сашкина голова, зорко следящая за всем происходящим из детской коляски, обернулась вслед:
— Мама, а почему автобус жёлтый?
Вера Дмитриевна, пытавшаяся приладить авоську с продуктами к коляске, только рукой махнула, и сумка упала на асфальт, по которому тут же задорно заскакали румяные мячики яблок.
— Санька, ты меня своими вопросами в гроб загонишь! Ну почему ты не спрашиваешь того, о чём я знаю? Честное слово, от твоих изысканий я себя полной невеждой чувствую.
Но двухлетнего Сашу сказанное, очевидно, не впечатляло, взгляд его озорных глаз тут же перемещался на следующий объект, а рот приоткрывался в очередном:
— Мама, а почему ябл… ух ты, смотри!
Краснощёкое солнце уже клонило усталое лицо ближе к горизонту. Оно казалось огромным и в дымке облаков будто вздрагивало.
— Мама, а почему солнце дрожит? — задал новый вопрос Саша. На его румяных, пухлых щеках красовались ямочки. Так двумя отметинками сама природа на лице его написала, что добр Саша и простодушен.
…
С годами мало что изменилось. И Вера Дмитриевна уже с улыбкой ностальгировала о том, как в детском саду Сашку называли Почемучкой, а позже Знайкой.
Тянущим теплом в сердце отзывалось воспоминание о первом вызове в школу, когда краснеющий Саша показал не менее алую запись в дневнике: «Ув. родители, пожалуйста, зайдите к классному руководителю по вопросу воспитания вашего сына Акимова А.».
Мать, было, вспылила, но отец, ласково потрепавший её по плечу, произнёс: «Да будет тебе, Верушка, к Сашке первый раз за три года вызывают. Ты вон на младших посмотри — все дневники красные».
И Вера Дмитриевна, выбрав лучшее своё платье, пошла в школу. Каково же было её удивление, когда она увидела учительницу — саму вчерашнюю студентку. Анна Сергеевна, немного сбиваясь, но строго, сначала укорила Сашу за неуёмное, неукротимое «почемучество», а потом, пригласив Веру Дмитриевну сесть, уже мягче произнесла:
— Вы же понимаете, Вера Дмитриевна, что у меня в классе ещё двадцать девять человек и, отвечая на вопросы Акимова, я вынуждена расходовать то время, которое должна тратить на всех?
— Я поговорю с Сашей, — пообещала Вера Дмитриевна. — Только вот не уверена, что беседа эта даст результат. Он у нас с рождения такой. Книги, опыты, вопросы…
— Я не о том, — мягко возразила учительница. — Энергия и жажда знаний Акимова — похвальная черта. Ему тесно в школьных стенах и развиваться нужно. Знаете, у нас в Доме пионеров есть потрясающие кружки: юный физик, моделирование, астрономия.
…и тем же вечером, за ужином Сашка с серьёзным лицом заявил: «Ну, конечно же физика».
…
Годы летели, взмахивая гигантскими белопёрыми крыльями листов календаря незаметно. Из робкого, но любознательного паренька, Сашка превратился в статного юношу. Изменилось лицо, раздались его плечи. Вот только вопросы остались прежними. Но на его «почему» теперь не всегда могли ответить даже профессоры Московского Энергетического Института, который Саша готовился окончить с отличием. И не раз пытливый паренёк замечал, что руководитель его дипломного проекта чуть тщательнее готовится к консультации с ним, чем к вопросам других студентов.