– О чем только думали монахини, ума не приложу! Ты вся черная от солнца. Раньше у тебя была нежнейшая кожа!
– Доктор рекомендовал мне солнечные ванны от грудной болезни, – парировала я.
Возможно, я напрасно беспокоилась, и в сегодняшнем поведении донны Ассунты не было ничего подозрительного. Она тиранила племянницу с самого детства. «Не так стоишь, слишком громко смеешься, слишком дерзко смотришь…» От придирок Ассунты и постоянной необходимости держаться начеку у меня разболелась голова, так что я почти обрадовалась, услышав торопливый стук в дверь. Это был Рикардо.
– Ну что? Ты готова?
– Нет.
– Тогда пошли.
– Постойте-ка минутку, – одернула нас донна Ассунта.
Набросив мне на голову прозрачную вуаль, старуха живо выпроводила нас с братом за порог, а сама, обратившись к статуэтке, принялась истово молиться.
Глава 3
Он поднялся мне навстречу, разом заслонив собой остальных людей в салоне, невольно приковывая к себе внимание. Тяжеловесный, крепкий, с жестким надменным лицом и темным упорным взглядом. Его волосы, обильно тронутые сединой, покрывал вышитый берет, на руках сверкали золотые перстни с крупными камнями. Коричневый бархат камзола мягко поблескивал при каждом движении.
Граф Арсаго был одним из самых влиятельных людей в Венетте. Его знали как человека умного, решительного, привыкшего потворствовать своим желаниям. В его собственности находились несколько кораблей, роскошный дом на Большом канале и земельные угодья в долине Бренты, а также далеко на юге, за пределами республики – и Совету Десяти пришлось проглотить это. Ни одному другому сенатору такое не сошло бы с рук! Однако доходы графа составляли поистине баснословные суммы, большую часть которых он тратил на нужды родного города, так что Совет предпочел закрыть глаза на некоторые обстоятельства. Политика – тонкая вещь.
Мне уже доводилось раньше видеть графа, но только издали, в карнавальных шествиях. Послушницам и святым сестрам тоже разрешалось присутствовать на празднике. Мы добирались до площади с острова Терра-деи-Мираколо на трех больших шестивесельных гондолах и потом скромно стояли в толпе, будто стайка бело-серых голубей. Вытягивая шею из-за чужих спин, я видела, как дон Арсаго шествовал с другими представителями дожа, окруженный знаменосцами и музыкантами. Над их головами трепетали крылья золотых грифонов на флагах, вокруг шумела радостная толпа, пронзительно звенели серебряные трубы…
И вот теперь этот важный господин стоял в двух шагах от меня. Человек, который, как я подозревала, убил мою мать. Я украдкой отерла ладони, заледеневшие от волнения и страха.
Обернувшись, синьор Арсаго пропустил вперед молодого человека, которого я поначалу не заметила. Лицом юноша походил на графа, но в нем не было и тени отцовской властности. Он мог бы служить зеркалом для дона Арсаго – волшебным зеркалом, отражающим только светлые черты. Это был его сын, Энрике.
Подойдя ближе, юноша поклонился, так что темные волосы, достигавшие плеч, упали ему на щеки:
– Джульетта, дорогая! Как я рад, как счастлив видеть вас снова!
Его светло-карие глаза просияли от радости. Я с трудом выдавила ответную улыбку. Вот оно, самое сложное за сегодняшний день – встретить этот прямой любящий взгляд. С первой минуты было ясно, что Энрике искренне любил свою невесту. Был открытым, простым человеком, понятным насквозь.
В общем, точно таким, как его описывала Джули.
Я уже готова была сбежать, позорно провалив все дело, но, к счастью, дон Арсаго снова перехватил инициативу. Он слегка осадил Энрике, хлопнув его по плечу, и снисходительно улыбнулся Рикардо:
– Прошу простить моего сына за неуместную горячность. Непонятно, зачем мы вообще посылаем сыновей в университеты, если они возвращаются оттуда такими же неотесанными, как были?
Энрике постигал науки в университете Патавы. Там он и познакомился с Джулией, когда ее матери однажды наскучило уединенное поместье, и ей вздумалось покорить патавское общество.
– Искренность нельзя считать недостатком, особенно в наше время, – послышалось со стороны.
Вздрогнув от неожиданности, я оглянулась. Возле балконных дверей, выходивших на Большой канал, стоял давешний незнакомец со шрамом. В отличие от меня, он и не подумал сменить потертый черный вельвет на что-нибудь более праздничное. Его вызывающе простой камзол выглядел нелепо рядом с синими оконными драпировками, расшитыми золотом, и прочим роскошным убранством салона.
Интересно, что он вообще тут делает? И как смеет разговаривать с доном Арсаго на равных? По моим представлениям, его место было внизу, вместе со слугами.
– Надеюсь, синьорита Джулия простит моему сыну эту бестактность, вызванную лишь глубоким чувством и слишком долгим ожиданием, – отрывисто произнес граф.
Я послушно наклонила голову. Шум, доносившийся с Большого канала, накатывал волнами. Или у меня просто в ушах шумело от волнения. Дальнейший разговор проходил без моего участия. Граф настаивал на свадьбе в ближайшее воскресенье, Энрике почтительно молчал, Рикардо же оправдывался, ссылаясь на траур:
– Бедняжка Джулия так горюет по матери, что отказывается даже выходить за порог дома.
Дон Арсаго недовольно сверкнул на меня холодными глазами, похожими на бусины четок. «Черт бы побрал этих баб с их капризами!» – явственно читалось на его лице. Меня передернуло.
– Господа, прилично ли синьорите выслушивать эти споры? – вновь послышалось со стороны балкона.
– Действительно, – согласился Рикардо, изобразив на лице подлинно братскую заботу.
Бережно поддерживая меня под локоть, он проводил меня до дверей, где в ожидании застыла хмурая Ассунта. Почтительно раскланявшись со всеми, мы с ней покинули высокое собрание, а за нашей спиной снова возобновился хор голосов.
Когда мы с Ассунтой вернулись в жилые покои, служанок там уже не было. Исходящая паром бадья тоже исчезла. Потеснив меня на середину комнаты и сурово подбоченившись, донна Ассунта спросила:
– А теперь давай-ка начистоту, милочка: кто ты такая?
***
«Ну вот, началось». Я с напускным безразличием пожала плечами. Присела на сундук, отстегивая вуаль:
– Не понимаю, что вы имеете в виду, тетя. Или это весеннее солнце напекло вам голову?
Трясущийся палец, покрытый старческими коричневыми пятнами, возник вдруг у меня перед носом:
– Ты не Джулия. О нет! Та была такая же взбалмошная, как ее мать! Я-то помню, как прошла их прошлая «помолвка»! Бешеная девчонка сдернула с себя платье и орала, что Рикардо может тащить ее к графу прямо в рубашке: тому, дескать, все равно.
Мне стоило большого труда удержаться от улыбки. Да уж, узнаю Джули.
– В монастыре у меня было время подумать о многом. Я изменилась, тетя.
– Мне-то мозги не пудри! Изменилась она. Да легче Бренту заставить потечь вспять, чем обуздать такой характер, как у той проклятой девки! Это Рикардо тебя нашел? Вы сговорились? Где Джулия?
Я позволила себе повысить голос:
– Вы переходите все границы, тетя! Я больше не девочка и не намерена выслушивать этот вздор! Настоятельно прошу вас оставить меня одну! Мне нужно помолиться. Обещаю, что помолюсь и за ваш внезапно оскудевший разум.
Донна Ассунта даже задохнулась от возмущения. На ее щеках вспыхнули уродливые алые пятна, она резко развернулась и вышла, яростно стуча тростью. Я услышала, как в двери щелкнул замок. Ну и пусть, если ей так спокойнее. Мне даже лучше.
Разумеется, молиться я не собиралась, по крайней мере, в понимании Ассунты. Однако магия требует не меньшей сосредоточенности. Толкнув дверь и убедившись, что никто не следит за мной в замочную скважину, я снова присела на ларь, закрыла глаза и потянулась мыслями к Пульчино. Перед глазами постепенно возникла каменная набережная, зеленые воды лагуны и чайки, белыми лепестками кружившие над водой.
На старом языке это искусство называлось кьямата (от итал. сhiamata – зов, прим. авт.), хотя, на мой взгляд, правильнее было бы сказать «заимствование» или «связь». Сейчас уже мало кто владеет этим даром. Однако искусство кьямата до сих пор считается почетным, и многие знатные семейства продолжают посылать юных дочерей в монастыри, надеясь, что под благочестивой сенью храма дар пробудится скорее. Почему-то чаще получалось так, что этим искусством владели девушки. Мы не маннаро, меняющие облик, не безумцы, которые каждое полнолуние теряют себя, растворяясь в звериной ипостаси. Мое тело продолжало смирно сидеть на ларе, но мысленно я могла свободно парить над городом вместе с Пульчино, могла «одолжить» его острое чаячье зрение и проворство.
Благодаря Пульчино, границы моего маленького мирка раздвинулись настолько, как я и мечтать не могла. Он подарил мне небо и жемчужную прелесть лагуны, озаренной восходящим солнцем. До появления Джулии в монастыре Пульчино был моим единственным другом. С того дня, как я нашла беспомощного мокрого птенца на причале, мы больше не расставались. И я никому не позволила бы ограничить его свободу.
«Может, довольно патетики?» – недовольно прозвучало у меня в голове. Я словно очнулась, вынырнув из темного будуара в прозрачную синеву весеннего дня. Сильные крылья несли меня вдоль канала мимо Арженто и дальше, к дому синьора Граначчи. Описав круг над черепичной крышей, я вдруг заметила Рикардо: вместе с человеком-со-шрамом он стоял на аркаде винтовой лестницы, ведущей во внутренний дворик. Оба ожесточенно спорили о чем-то. Эх, даже клюв зачесался, так хотелось их подслушать! «Мне что, разорваться?» – снова ехидно заметил Пульчино, который за годы общения со мной уяснил, что такое сарказм, и с удовольствием пользовался им при случае. Зато моя память обогатилась знанием всех укромных местечек в лабиринте рыжих крыш Терра-деи-Мираколо, где можно было спрятать добычу или притаиться самой. Да уж, мы многому научились друг у друга!
Как бы мне ни хотелось подслушать, о чем говорят Рикардо и тот странный господин, гораздо важнее было проследить за графом. В данную минуту он как раз садился в длинную позолоченную гондолу, намереваясь отплыть вместе с сыном. Я спикировала к ним на одолженных крыльях, присев на торчащий на корме набалдашник. Кто будет обращать внимание на какую-то чайку?
– Бедняжка, как она изменилась! – говорил Энрике. – Когда я встретил Джулию два года назад, в ней было столько тепла, счастливого предчувствия, надежды! Ее веселый смех звенел по всему дому. Знаешь, отец, бывает так, что встретишь человека – и сразу чуешь в нем родную душу.
– И ты, не откладывая, сделал ей предложение.
– Да, и мне показалось, что она была рада! А на следующий день вдруг заявила, что нам следует все забыть. Вернула мне кольцо. Я не мог понять, что на нее нашло. Честное слово, легче поймать облако над вулканом, чем постигнуть мысли женщины!
– К счастью, монахини на Терра-деи-Мираколо сумели вправить ей мозги.
Энрике печально покачал головой:
– Но этот мрачный монастырь выпил из нее все краски, всю живость. Представляю, что там за жизнь! Поди у них в саду даже крапива чахнет… Нет, дурной это обычай – ссылать туда девчонок перед свадьбой!
– Напротив, очень разумный, – усмехнулся граф. – Ты еще успеешь оценить, каким подарком для мужа является тихая, покорная, бессловесная жена. А главное, монастырь научил ее кое-чему. Мои люди донесли, что Джулия подлинно владеет искусством кьямата. Это редкость в наши дни!
– Я выбирал жену не по магическим способностям… – тихо возразил Энрике.
– Этот дар – ее единственная ценность! – возвысил голос граф. – Ты думаешь, меня интересует захудалый род Граначчи, который едва держится на плаву благодаря ловкости и обаянию этого плута Рикардо? Однако талант Джулии сделает тебя первым человеком в Венетте! За это я готов терпеть ее вместе с братцем, так что не глупи.
В этот момент раздался резкий крик, и Энрико, вздрогнув, поднял голову. В небе, обведенная сияющим солнечным контуром, парила чайка.
Глава 4
Мой первый обед в семейном гнезде рода Граначчи проходил в приятной, непринужденной обстановке. Во многом этому способствовало отсутствие Ассунты. Верная своей тактике, старая мегера сказалась больной и заперлась в своей комнате, вероятно, надеясь пробудить в нас с Рикардо остатки совести. Надеюсь, наш смех и веселый разговор, доносившийся из столовой, достаточно ее разочаровал. Интересно, рискнула ли она поделиться с племянником своими подозрениями?
Стол накрыли на два прибора. Фаянс и серебро уютно поблескивали в свете свечей. Графин был полон драгоценного вина, в гранатовой темноте которого вспыхивали фиолетовые отблески. Двое лакеев, наряженные в одинаковые ливреи и красные чулки, время от времени появлялись в комнате, вносили очередное блюдо или канделябр со свечами, и снова бесшумно исчезали.
Еда, разложенная по тарелкам и соусникам, выглядела аппетитно, но я все еще была немного чайкой, поэтому от запаха прожаренного мяса и тушеных овощей меня едва не стошнило. Хотелось нырнуть в канал, сцапать скользкую серебряную рыбешку и сожрать ее вместе с костями. Увы, такова была оборотная сторона связи с Пульчино. Всякий дар – палка о двух концах.
Воздавая должное жаркому и ветчине, Рикардо подлил мне вина и улыбнулся:
– Даже не помню, когда мы в последний раз сидели вот так, по-семейному. Разве что в детстве. Помнишь, когда мы с отцом приехали в поместье на твои именины?
Лицо его улыбалось, но в глубине глаз светилась настороженность, как у дикого зверя.
«Понятно. Значит, тетушка все же успела заразить племянника своими подозрениями».
Нарезая рассыпчатый сыр на мелкие кусочки, я небрежно пожала плечами:
– Конечно, помню. Отец еще хотел оставить тебя немного погостить. Но ты был просто невозможен! Сначала сбежал от наставника и залез на дерево. Потом попытался прокатиться на папиной лошади. Мама решила, что с двумя детьми ей в одиночку не справиться, они с отцом поругались, и вы уехали обратно.
Рикардо расхохотался сначала, затем погрустнел:
– Я действительно уделял мало внимания тебе и матери. Совсем замотался в делах. Не представляешь, как я об этом жалею! Но теперь все будет по-другому, обещаю.
Под его теплым взглядом я покраснела и зачем-то бухнула себе в тарелку пучок кресс-салата, который вообще-то терпеть не могу. Братская заботливость Рико меня растрогала. Но я никак не могла отделаться от мысли: мне почудилось, или действительно в его голосе слышалось облегчение?
– Тебе понравится в Венетте, – продолжал Рико. – Завтра же поедем прогуляться по каналам. Если что, гондола и Фабрицио в твоем полном распоряжении. А через две недели будет праздник в честь Дня Изгнания! Я покажу тебе Дворец дожей и галереи Прокураций, сходим на ярмарку, вечером глянем гонки гондол на Большом канале… Азартная вещь, я тебе скажу!
– А нас пустят на «Бученторо»?
«Бученторо» – церемониальная золоченая галера, с кормы которой дож бросал в волны кольцо, скрепляя этим свой брак с морем. В свиту дожа при этом допускались только знатные патриции, всем остальным приходилось довольствоваться созерцанием зрелища издалека, со своих лодок. Триста лет назад море защитило Венетту, прогнав от наших берегов алчных фиескийцев, тогда и возник этот обычай. С тех пор он неукоснительно соблюдался, хотя некоторые острословы любили пошутить насчет престарелого дожа и его вечно юной коварной возлюбленной, вдовы целой череды венеттийских правителей. Из всех развлечений, предстоящих в День Изгнания, церемония обручения особенно меня интересовала.
– Надеюсь, все пройдет благополучно, – сказала я задумчиво, вертя в руках десертную ложку.
– Да, дон Соренцо – нынешний дож – стар и глух, как пень, но, надеюсь, у него достанет сил подняться на корму и произнести речь, – беспечно отозвался Рикардо. – Хотя кое-кто из сенаторов уже примеряет на себя золотую шапку, однако я заметил, что люди, облаченные властью, обычно чертовски живучи, так что Августино Соренцо еще поборется. Да и глохнет он лишь тогда, когда ему это выгодно.
Меня беспокоило не самочувствие дожа, а кое-что другое, но я не стала спорить. Перед глазами возникли песчаные отмели острова Дито… Это место, где мутно-зеленые воды лагуны смешиваются с морскими волнами. Золотое перышко парадной галеры выглядит как пушинка на ледяной ладони Длинного моря, в любой момент готовой сжаться в кулак. Кое-кто считал обряд в День Изгнания символом нашего господства над морем, но я-то знала, насколько это «господство» было призрачным и условным. Море – оно как глухая бездна, безразличная к людям. Оно сыто дремлет под небом, но в любую минуту может показать свой оскал и смести нас с земли, словно прилипший сор.