– Епископ Вильбурга говорил, что решение будет принято быстро,– Волков чуть не подпрыгнул после слов викария.
Брат Родерик продолжал смотреть сквозь него. Весь его вид, и символ веры из дерева на верёвке, и потёртое одеяние, и оловянное кольцо с молитвой, говорили о безмерном смирении. Да вот только причёска: волосок к волоску, чистые, ухоженные ногти и дорогие сафьяновые туфли, что виднелись из-под стола, выдавали его.
– Это и есть быстрое решение, сын мой, ступай, приходи через две недели.– Продолжил викарий.
Солдат был вне себя, он чувствовал, что опять всё уходит из рук. Или откладывается надолго. Он повернулся и пошёл к выходу. А монах, что стоял за пюпитром, остановил его.
– Сообщи имя своё, сын мой.
– Зачем тебе имя моё, отец мой?– Вызывающе громко и непочтительно спросил Волков.
– Таков порядок, в книгу сею я записываю всех, кто был на приёме у канцлера.
– Моё имя Яро Фолькоф. Я привёз письмо от епископа Вильбурга.– Всё ещё раздражённо и громко говорил солдат.
Монах заскрипел пером уткнувшись в огромную книгу.
А канцлер брат Родерик, с неодобрением наблюдавший за устроившим шум солдафоном, жестом остановил монаха, читавшего ему что-то и, чуть повысив голос, произнёс:
– Пройди сюда, сын мой.
Поманил солдата к себе.
Все присутствующие с интересом ждали, что произойдёт.
Волков подошёл, не зная, что и ожидать, возможно, выговора за неподобающее поведение, но викарий спросил его:
– Ты Яро Фолькоф, что служил коннетаблем в Ребенрее?
– Да, господин,– ответил солдат.
– Монсеньор,– зашипел монах, стоявший за креслом у канцлера.
– Да, монсеньор,– повторил солдат.
Водянистые глаза канцлера теперь смотрели с интересом, с прищуром. Он пальцем сделал знак, мирянин, стоявший рядом, сразу достал из кипы нужное письмо, сломал печать и передал его брату Родерику. Тот кинул один лишь взгляд. Один миг! И отложил письмо так, чтобы никто не мог прочесть его. Ломаным сургучом вверх. Любопытство висело в воздухе, все присутствующие хотели знать, что за человек стоит перед канцлером. Канцлер молча разглядывал солдата. А солдат думал: «Неужели, он прочёл письмо за одно мгновение?»
Судя по всему, приор прочёл письмо, он, наконец, заговорил:
– Сижу и гадаю я, какой же подвиг ты, сын мой, должен был совершить во сияние Матери Церкви нашей, чтобы архиепископ тебя так наградил?
Волков думал, что ответить, а канцлер продолжал:
– Всё, что мы о тебе слышали, похвалы достойно, но что ты пообещал добродетельному епископу Вильбургскому, что он нижайше просит, со всей возможной поспешностью, о большой милости для тебя?
– О том распространяться я не уполномочен, да и не я ему пообещал, а он меня просил.– Отвечал солдат не то чтобы дерзко, но со знанием себе цены.
– Конечно,– кивнул понимающе брат Родерик,– как же по другому, зная нашего наиблажейнейшего из всех епископов, боюсь даже придумать, что за подвиг он затеял. Во славу Церкви, разумеется?
– Во славу, во славу.– Подтвердил солдат.
– Неужто подвиг так велик, что требует награды вперёд?
– Боюсь, что так, монсеньор, ибо после подвига награда мне может не понадобиться и вовсе. А с наградой мне будет легче идти на подвиг.
– Вот как? – Канцлер промолчал.– Что ж, не посмею я задерживать письмо брата архиепископа нашего, сегодня же сообщу о вас его высокопреосвященству. Будьте здесь завтра. С утра.
Приор протянул солдату руку, через стол, не вставая, чтоб тот не очень-то гордился, чтоб знал своё место. И солдат, гремя мечом, полез чуть ли не на стол, чтобы дотянуться губами до оловянного перстня на надушенной руке.
На том, приём был сразу закончен, и расстроенные посетители покинули залу. Монахи с мирянином ушли, а пришёл другой монах, худой и невысокий. Он безмолвно стоял и ждал пока приор думал, а приор надумал и заговорил:
– Человека сего доброго запомнил?
– Солдат, Яро Фолькоф, о коем нам писал аббат Деррингхофского монастыря.
– Да, он.
– Запомнил, монсеньор.
– Пусть за ним приглядят.
– Уже распорядился, монсеньор.
– И ещё к ужину пусть придёт Анхелика.
– Фрау Анхелика просила передать, что не дни свиданий ныне у неё.
– Ну, тогда найди кого-нибудь, только не из местных.
– Будет исполнено, монсеньор.
– И не из блудных. Из крестьянок пусть будет, и чтоб не жирная была.
– Жирных крестьянок ныне не много, монсеньор.
До ужина было ещё много времени, но Роха уже ошивался у трактира, внутрь не шёл, трактирщик его бы выпер вон. Сидел на бочке рядом, выставив на улицу свою деревянную ногу. Грелся на солнце.
Они зашли в трактир, теперь трактирщик только чуть морщился, принимая заказ.
– Ишь, подлец, брезгует,– скалился Скарафаджо, усаживаясь на лавку.
– Ты постирал бы одежду, может тебя и не гнали бы,– заметил Волков, настроение у него было хорошее после аудиенции у канцлера.
– Ладно– ладно, – обещал Роха, и предупредил,– я закажу пиво, только денег у меня нет.
– Заказывай всё, что хочешь,– сказал солдат.
– Всё? И свинину? Окорок? Сто лет не ел окорока.– Не верил Скарафаджо.
– Окорок ему, и сыр, хороший сыр давай, и колбасу кровяную.
– Ту, в которой чеснока побольше,– уточнил Роха.
– И бобы с тушёной говядиной. И пива два кувшина.
– Неужто всё сожрём? – Веселился, тряся бардой, Скарафаджо.
– Ты думаешь, мне некого кормить кроме тебя?– Спросил Солдат.
– Помню-помню, у тебя и семья, и холопы.
– Семьи у меня нет.
– А девка та, красивая, значит…
– Значит…
– А малая? Худая в добром платье?
– Какая тебе разница,– Волков не хотел говорить на эту тему с ним.
– Да никакой. Завидую просто. Всё у тебя есть, да! Ты молодец, Фолькоф, всегда был молодцом, всегда знал, где самый жир.
– Про жир я знал не больше твоего,– заметил солдат.
– Да брось, ты из всех наших один, кто знал, как поближе к офицерам быть. Как дружбу с ними водить. За столами с ними сиживать.
– Что ты несёшь?– Сухо спросил солдат.
– Да я не в упрёк, Фолькоф. Но тебя все считали в роте пронырой. Офицерским любимчиком.
– Кто все?– Мрачнел солдат.
– Да все, вся наша рота! Вся наша корпорация. Бителли считал тебя пронырой. И все остальные тоже, особенно после того, как пропали пятьсот шестьдесят дукатов, что мы нашли в обозе под Виченцей.
– Их украл лейтенант Руфио, все это знают.
– Да-да, Руфио, вот только нашли их мы, а отдал их лейтенанту ты.
– Так положено по контракту. Знаешь, что такое контракт? И не я принимал решение, так решили старшины, и корпоралы. А Руфио был батальонный маршал, он хранил все деньги.– Волков пристально смотрел на Роху.
– Да, я знаю, что такое контракт, я знаю, кто такой батальонный маршал, – Скарафаджо так же не отрывал глаз от солдата.– Да только вот в ту ночь, когда Руфио сбежал, ты разводил караулы.
– Что?– Солдат готов был взяться за оружие.
– Это не я, это Бителли всем рассказывал. Не кипятись ты.
Солдат больше не намерен был разговаривать. Он просто спросил:
– Ты готов подтвердить свои обвинения железом?
– Чего? Да ты рехнулся, в самом деле? Да плевать мне на те дукаты, даже если ты и поделил их с Руфио. Что было то быльём поросло.
Давай лучше жрать. Ишь, придумал, я бы ещё подумал бы драться с тобой, будь я на двух ногах, крепко бы подумал, а с одной ногой ты меня подрежешь как новобранца.
Расторопная баба стала носить на стол тарелки с едой.
– Жри, у меня с тобой жрать желания нет боле,– сказал солдат вставая, и поднося кулак к носу Рохи,– ещё раз увижу тебя тут…
А Роха вдруг схватился за руку солдата своими руками, тоже вскочил и заговорил:
– Бить хочешь? Бей! Зарезать хочешь – режь, только пообещай, что
за моими спиногрызами присмотришь.
Солдат вырвал у него руку.
– И уйти мне некуда, – продолжал Скарафаджо, садясь на лавку снова, – жена у меня тощая, как бродячая собака, и злая как цепная. И детей двое. И все жрать хотят. И за кров нужно платить. А тебе я пригожусь, дело есть хорошее, тебе по плечу будет, умный ты. А мне одному его не осилить.
Солдат молчал, смотрел на Роху всё ещё желая ему врезать.
– Ну, чего ты, садись, скоро люди придут, расскажу тебе о деле.
Волков сел, ему не хотелось знать, что за дело затеял Скарафаджо.
А тот стал есть, да так, как будто не ел пару дней.
– Не подавился бы так жрать,– холодно заметил солдат, которого Роха просто раздражал.
Тот усердно жевал, и, вместо того чтобы ответить Волкову, стал размахивать рукой, привлекая к себе внимание. Солдат взглянул.
У двери стояли двое бродяг. Ну, почти бродяг. Один невысокий южанин в замызганной одежде, а один явно местный, высокий, рыжий, тоже не богатый на вид. Они завидели Роху, подошли к столу. Скарофаджо звал их сесть, даже подвинулся на лавке, но эти двое кланялись и стояли, ждали приглашения от Волкова. А тот не торопился их звать, разглядывал беззастенчиво.
– Вот, Фольков,– заговорил Роха,– это наши друзья. Пригласи их за стол, и мы разъясним тебе наше дело.
– Никак собрались зарезать купчишку какого, на мосту, что у южного леса, там место удобное, – предположил солдат с усмешкой.– Я согласен, зарежем мерзавца, пол талера у него хоть будет? Резать будем сегодня ночью. Роха мне всё рассказал.
Двое пришедших отчаянно затрясли головами. Смотрели на него с ужасом.
– Да не пугай ты их, чёртов головорез,– серьёзно сказал Скарафаджо,– у честных людей от твоих шуток живот скрутить может, за стол их лучше позови, они, не знаю, когда ели.
– Садитесь, господа бюргеры.– Волков жестом пригласил их.– Угощайтесь, иначе этот колченогий один всё сожрёт.
Двое пришедших скромно присели на лавки.
Роха хотел их представить:
– Это…
– Пусть сами скажут,– перебил его солдат.
Рыжий, длинный, откашлялся, волновался заметно, и сказал:
– Яков Рудермаер, кузнец оружейных дел, и столяр. Немного.
– По тебе не скажешь, что ты оружейник.– Заметил Волков, разглядывая его.– Ты местный?
Оружейники всегда и везде народ зажиточный. А этот не то что бы…
– Нет, я из Вильбурга.
– А что в Вильбурге не сиделось? Там оружейники не бедствуют.
– Я из подмастерья вышел, стал мастером, хотел свою мастерскую ставить, а цеховые старшины запросили двести талеров.
– Ясно, ты, понятное дело, отказался платить.
– Не отказывался я, просил на десять лет, а они сказали пять и точка. Я вспылил, ругал их свиньями и крысами, они выгнали меня из цеха, и пожаловались в магистрат, и меня из города выгнали. Велели пять лет в город не ходить.
– Ну, а тебя, откуда выперли?– спросил солдат у второго незнакомца.
– Меня зовут Виченцо Пилески,– заговорил второй, постоянно моргая карими глазами.
– Из Фризии?– Уточнил Волков.
– Да, а откуда вы знаете?– Удивился Виченцо.
– Дурья ты башка,– сказал Скарафаджо,– я ж вам говорил, что мы с господином Фольковым там воевали, в твоей Фризии, три года. Уж ваш акцент ни с каким не спутаешь.
– Ну, а тебя, что сюда привело.
– Ну, я повздорил с отцом невесты.– Невесело сказал фризиец.
– Он четыре раза просил руки, папаша, аптекарь, считал, что он ей не ровня, отказывал. Последний раз начал его бить, парень не стерпел и надавал отцу невесты тумаков. Братья невесты обещали его прирезать.– Рассказал Скарафаджо.
– Да,– сказал Виченцо Пилески.
– Значит, за пару тумаков папаше пообещали прирезать?
– Да,– опять кивнул Виченцо.
– Он бил его поленом, старик две недели валялся.– Добавил Роха.
– Да,– снова сказал фризиец.
– Ну, ясно,– сказал солдат невесело,– если мне нужно будет кого-то облаять или отлупить поленом, я дам вам знать. Ешьте, добрые люди.
Он хотел встать, но Роха поймал его за рукав.
– Да стой ты, Фолькоф, мы тебе сейчас всё расскажем.
– И что вы мне можете рассказать? Как стать нищим бродягой?
– Сядь,– тянул Роха, он глянул на фризийца,– ты принёс?
– Да,– опять сказал тот и полез под одежду.
Он достал оттуда кожаный кошель, и высыпал из него черный порошок, протянул его солдату на просмотр.
– Ну, – сказал Скарафаджо, глядя на Волкова,– знаешь что это?
– Зола с помойки,– отвечал тот.
– Зола, говоришь, – оскалился Роха, и приказал Винченцо Пилески.– Давай!
Тот насыпал золу на край стола, поднёс свечу и…
Порошок загорелся ярко, быстро и сильно. А белый дым целым облаком взвился в потолок. Волков от неожиданности отпрянул.
А огонь так же быстро погас. Все присутствующие в трактире обратили на них внимание, особенно пристально глядел на них трактирщик.
– Ну,– улыбался Роха,– а теперь-то знаешь, что это?
Теперь Волков знал что это. Этот запах он не перепутал бы ни с чем.
Это был порох, только тот порох, что он видел до этого, напоминал серый жеваный хлеб, а не чёрный порошок.
– Ну, и что ты мне хотел показать из того, что я не видел? – Спросил солдат у Скарафаджо.– Порох я последние девятнадцать лет нюхал.
– Это новый порох, понимаешь? – Горячился Скарафаджо.– Такого ты ещё не видел. Он выглядит по-другому, от него другой дым, видел сколько дыма.
– Новый порох, старый порох, суть одна – никакой порох никогда не будет стоить хорошего арбалета. Аркебузы годны только для выстрела в лицо, а пистоли и вовсе безделица.
– Теперь всё будет по-другому, верь мне, брат-солдат.– Роха говорил со страстью, он готов был уже драться за свою правоту.
– Брось, Скарафаджо, года три назад, у Энне, мы построились в баталию, и на нас налетели рейтары, пытались зайти с фланга, но мы успели перестроиться и они налетели на фронт, я оказался с арбалетом, в первом ряду, они остановились шагах в десяти от нас, стреляли рядами, хорошо были выучены. Я видел, как крутились колёсики у них на пистолях, как вылетали искры из них, они делали залп за залпом, пока все ряды не отстрелялись. Кое-кому из наших, из тех, у кого был слабый доспех, досталось. И мне досталось. Две пули были мои, одна в кирасу, одна в шлем,– солдат сделал паузу,– видишь, Скарафаджо, я сижу перед тобой. Они не пробили ни кирасы, ни шлема, а одного из них я убил. Из арбалета, Скарафаджо, я влепил ему болт в кирасу, он вошёл на два пальца, рейтар уезжал и болтался в седле из стороны в сторону, и его поддерживали товарищи.
– Это было раньше, раньше, брат-солдат, аркебузы – дрянь, пистоли – дрянь, старый порох тоже дрянь. Новый порох – это дело, новое оружие – это дело.– Не сдавался Роха.– Мы покажем тебе новое оружие. Порох – это дело, Фолькоф.
– Чушь, – не верил солдат,– что ещё за оружие с порохом. Если ваше пороховое оружие тоньше ноги и пуля меньше сливы, то это безделица. Пушки да, все остальное – баловство.
– Послушай, Фолькоф…
– Хватит, Роха, ешь спокойно, и вы ешьте, я угощаю,– прервал его Волков.
Роха уткнулся в кружку с пивом, кажется, он сдался. И Винченцо Пилески был не весел, ел без аппетита, про запас, наверное. А вот молодой мастер не собирался сдаваться. Он не ел, смотрел на солдата и чуть подумав, сказал:
– Из своего оружия, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.
Все перестали есть, молчали, глядели на Волкова. Тот начинал злиться из-за ослиного упрямства этих людей.
– Из какого – такого своего оружия ты пробьёшь мою кирасу? – Чётко выговаривал он слова с заметным раздражением.
– Он сделал мускетту,– сказал Роха.– Когда я только записался в терцию, у нас начинали их делать, они мало у кого были. А сейчас стали появляться и здесь.
– Я сделал мушкет,– сказал Яков Рудермаер твёрдо и при этом глядя в глаза солдату.– И из него, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.
– Ты ж не видел мою кирасу,– произнёс Волков.
– Пробью, какая бы не была.– Продолжал упрямствовать рыжий мастер.
– Готов побиться об заклад?– Улыбался нехорошей улыбкой солдат.
– Готов, – твёрдо говорил Яков Рудермаер.
– Ты ж нищий, что поставишь?
– Поставить мне нечего,– молодой мастер вздохнул.
Солдат поднёс к его лицу кулак: