– Сабах аль-хейр, – поздоровалась она.
Якуб испуганно ойкнул и вздернул голову, задев лбом вязанку чеснока, свисавшую над столом. Отмахнувшись от нее, он проворчал:
– Сабах ин-нур. Ты могла бы не входить так бесшумно? Напугала меня до полусмерти.
Нари усмехнулась.
– Люблю быть внезапной.
Он хмыкнул.
– Меня пугать, то бишь. День ото дня ты все больше похожа на дьяволицу.
– Нехорошо говорить это человеку, который принес вам такой удачный улов этим утром.
Она уперлась ладонями в крышку стола и запрыгнула наверх.
– Удачный? Так ты называешь, когда два высокопоставленных османа с утра пораньше с криками ломятся к тебе в дверь? Мою жену чуть удар не хватил.
– Так купите ей что-нибудь красивое за их деньги.
Якуб покачал головой.
– Серая амбра! Повезло, что она нашлась у меня в запасах! А что, слабо было уговорить его выкрасить двери жидким золотом?
Она пожала плечами, выхватила у него из-под локтя какую-то баночку и осторожно принюхалась.
– Судя по их виду, они могли себе это позволить.
– Молодой успел высказать о тебе много нелестных слов.
– Всем мил не будешь.
Нари потянулась за другой банкой, поглядывая, как аптекарь добавляет в ступку семена тунга.
Со вздохом он отложил пестик и протянул к ней руку. Нехотя она вернула ему банку.
– Что вы готовите?
– Это? – Он продолжил молоть семена. – Снадобье для жены башмачника. Ее тошнит в последние дни.
Нари понаблюдала за ним некоторое время.
– Не поможет.
– Да ну? Напомните, доктор, вы у кого учились?
Нари улыбнулась. Якуба бесило, когда она так делала. Она повернулась к полкам, выискивая взглядом знакомый горшочек. Кругом царил хаос. Аптека казалась одной сплошной свалкой неподписанных банок и ингредиентов, которые словно сами снимались иногда с места и перемещались с полки на полку.
– Она беременна, – бросила Нари через плечо.
Смахнув паука, ползущего по крышечке, она взяла пузырек с маслом перечной мяты.
– Беременна? Ее муж ничего не сказал.
Нари поставила перед Якубом пузырек и положила рядом узловатый корень имбиря.
– Рано. Они, скорее всего, сами еще не знают.
Он выразительно посмотрел на нее.
– А ты знаешь?
– Боже милостивый, а вы – нет? Ее тошнит так, что шайтан услышит, не к ночи будь помянут. У них с мужем шестеро детей. Казалось бы, должны уже научиться распознавать знаки, – она примирительно улыбнулась. – Приготовьте ей чай из этого.
– Я ничего не слышал.
– Да, дедуля, вы не слышали и как я вошла. Может, тут дело в ваших ушах?
Якуб, недовольно ворча, отодвинул ступку и отошел в уголок, куда он складывал свои заработки.
– Кончала бы ты играть в Моисея Маймонида[5] и нашла бы лучше себе мужа. Еще не поздно.
Он вытащил сундук, петли тяжело скрипнули, и старая крышка откинулась.
Нари рассмеялась.
– Если вы найдете того, кто согласится взять такую, как я, в жены, вы всех свах Каира оставите без работы.
Она пошарила среди беспорядочно сваленных на столе книг, квитанций и склянок в поисках маленькой эмалевой шкатулки, где Якуб держал сезамовые карамельки для внуков, и наконец нашла ее под пыльной амбарной книгой.
– К тому же, – продолжила она, выудив две карамельки, – мне нравится с вами работать.
Якуб вручил ей мешочек. Нари уже по весу поняла, что там больше ее обычной доли, и начала было возражать, но он оборвал ее.
– Не связывайся с такими мужчинами, Нари. Опасно это.
– Почему? Теперь у нас франки главные.
Она пожевала конфету, и на нее внезапно накатило любопытство.
– А правда, что франкские женщины ходят по улице голыми?
Аптекарь покачал головой, ничуть не удивленный ее бесцеремонностью.
– Французские, дитя мое, не франкские. И храни тебя Господь от таких вульгарных разговоров.
– Абу Талха говорит, что у их командира копыта, как у козла.
– Абу Талха пусть лучше башмаки себе дальше чинит… И не меняй темы, – добавил он устало. – Я предостеречь тебя хочу.
– Меня? Зачем? Я никогда даже не разговаривала с франком.
Впрочем, не сказать чтобы она не пыталась. Она подсовывала амулеты французским солдатам, которые изредка встречались ей на пути, но те отшатывались от нее как ужаленные, отпуская язвительные замечания о ее наряде на своем диковинном языке.
Аптекарь заглянул ей в глаза.
– Ты молода, – тихо произнес он. – Ты еще не знаешь, чему подвергаются такие, как мы, в военное время. Непохожие на остальных. Ты хотя бы не высовывайся. А еще лучше уезжай отсюда. Ты не позабыла свои великие планы на Стамбул?
После сегодняшней ревизии Нари скисла от одного упоминания о городе.
– Вы же говорили, что это пустые надежды, – напомнила она. – Что никакой врач не возьмет в ученицы женщину.
– Ты могла бы стать повитухой, – предложил он. – Тебе не впервой принимать роды. Поезжай на восток, подальше от этой войны. Куда-нибудь в Бейрут.
– Вам как будто не терпится от меня избавиться.
Он заботливо посмотрел на нее своими карими глазами и взял ее за руку.
– Мне не терпится, чтобы ты была в безопасности. У тебя нет семьи, нет мужа – никого, кто встал бы на твою защиту, чтобы…
– Я сама умею постоять за себя, – возмутилась она.
– …чтобы подсказать, как не попасть в опасную ситуацию, – договорил он, пригвоздив ее многозначительным взглядом. – Например, не проводить зары.
Ой. Нари поморщилась.
– Я надеялась, вы не узнаете.
– Зря надеялась, – отрезал он. – Не дело это, связываться с их южной магией. – Он махнул рукой, указывая за ее спину. – Подай мне жестянку.
Она взяла с полки пустую банку и несколько агрессивным движением бросила аптекарю.
– Нет в этом никакой магии, – фыркнула она. – Все совершенно безобидно.
– Безобидно! – передразнил Якуб, ссыпая в жестянку чайные листья. – Слышал я слухи об этих зарах… Кровавые жертвоприношения, изгнание джиннов…
– Никто никого не изгоняет, – беззаботно уточнила Нари. – Скорее хотят прийти с ними к перемирию.
Аптекарь беспомощно поднял на нее глаза.
– Не нужно вступать с джиннами в переговоры! – Он покачал головой, закрыл крышку жестянки и запечатал швы воском. – Ты играешь с материями, в которых ничего не смыслишь, Нари. Это чужая тебе культура. Демону ничего не стоит завладеть твоей душой, когда ты ведешь себя так неосмотрительно.
Нари была тронута его заботой. Подумать только: еще пару лет назад он считал ее бессердечной аферисткой.
– Дедушка, – начала она, стараясь выразить голосом свое к нему уважение. – Вам не о чем беспокоиться. Магии не существует, честное слово.
Видя, что его это не убеждает, она решила говорить без церемоний:
– Это все полная чепуха. В мире нет ни магии, ни джиннов, и никакие злые духи не хотят пожрать наши души. Я слишком долго занимаюсь этими фокусами, чтобы в них верить.
Аптекарь помолчал.
– Я видел, что ты можешь…
– Или просто я жульничаю лучше остальных, – перебила она в надежде прогнать страх с его лица. Она не хотела из-за своих своеобразных талантов лишиться единственного друга.
Он покачал головой.
– И все-таки джинны существуют. И демоны тоже. Даже ученые так говорят.
– Значит, ошибаются ученые. По мою душу никакие демоны пока не приходили.
Якуб оторопел.
– Какие надменные слова, Нари. Какие кощунственные. Такое можно только по большой глупости ляпнуть.
Нари упрямо вздернула подбородок.
– Демонов не существует.
– Что ж, видит бог, я пытался, – вздохнул он и протянул ей жестянку. – Отдашь башмачнику на обратном пути, хорошо?
Она спрыгнула со стола.
– Завтра будете проводить инвентаризацию?
Нари, может, и была гордячкой, но она не хотела упускать шанс получше изучить аптеку. Эрудиция Якуба была прекрасным подспорьем ее природной врачевательной интуиции.
– Да, только приходи пораньше. Нас ждет много работы.
Она кивнула.
– Даст Бог.
Аптекарь кивнул на кошель с монетами.
– Все, ступай, купи себе кебаб. А то кожа да кости. Джинн голодным останется, если все-таки придет за тобой.
Когда Нари добралась до квартала, где проводился зар, солнце уже скрылось за частоколом минаретов и глинобитных зданий, укатившись в далекую пустыню, а басистый муэдзин затянул призыв на магриб. Ориентироваться без солнечного света стало труднее, и она чуть-чуть постояла на месте. Южная часть города, зажатая между руинами древнего Фустата[6] и горой Муккатам, была ей плохо знакома.
Нари обхватила поудобнее недовольную курицу, прошмыгнула мимо тощеватого прохожего, тащившего на голове доску с хлебами, и едва избежала столкновения с оравой хохочущей детворы. Осторожно ступая между башмаками, брошенными у входа, она прошла мимо битком забитой мечети. На улице было людно. Французское вторжение никак не повлияло на массовые миграции деревенского населения в Каир. Люди приезжали, не имея здесь ни кола и ни двора, и привозили с собой только обычаи предков – обычаи, которые нередко изобличались суровыми городскими имамами как небогоугодные.
Именно такое отношение было и к зарам. Но вера в одержимость злыми духами, как и вера в магию, крепко пустила корни в Каире. На духов валили все грехи от выкидыша у молодой жены до неизлечимого слабоумия у старухи. Зары проводились в надежде умилостивить духа и исцелить одержимую женщину. Нари могла не верить в магию, но сложно было устоять перед соблазном в виде полной корзины монет и сытного ужина, которые доставались в награду кодии – той, кто проводит обряд. Тогда, побывав на нескольких зарах, она решила организовать собственную, укороченную версию.
Сегодня она проводила зар в третий раз. Неделю назад к Нари пришла тетка одной заболевшей девочки, и они условились подготовить все для церемонии на заброшенном подворье недалеко от дома больной. Шамса и Рана, ее музыканты, пришли туда раньше Нари и уже дожидались ее.
Она приветливо поздоровалась с девушками. Двор был чисто выметен, в центре стоял узкий стол, покрытый белой скатертью. По краям стола располагались два медных блюда, щедро наполненные миндалем, апельсинами и финиками. Народу собралось немало: были тут и родственницы больной девочки, и примерно с дюжину любопытных соседок. Все женщины были бедны, но никто не рискнул явиться на зар с пустыми руками. Сегодня Нари ждал хороший навар.
Она поманила к себе двух девчонок. Они были еще маленькие, и в этом возрасте подобное мероприятие наверняка казалось им чем-то жутко увлекательным. Девочки с горящими глазами бросились к ней со всех ног. Нари опустилась на колени и вручила курицу старшей.
– Сделай одолжение, подержи, пожалуйста.
Девочка с важным видом кивнула.
Корзину она отдала младшей. Это было прелестное создание с темными глазами и кудрявыми волосами, заплетенными в лохматые косички. Никто не сможет перед ней устоять. Нари подмигнула.
– Проследи, чтобы каждый что-нибудь положил в корзинку.
Она дернула ее за косичку и отпустила обеих жестом, после чего сосредоточилась на цели своего визита.
Больную девочку звали Басима. На вид ей было около двенадцати. Ее нарядили в длинное белое платье, и женщина в возрасте с трудом пыталась повязать ей на волосы платок. Но Басима сопротивлялась, размахивая руками и бешено сверкая глазами. Нари заметила покрасневшую кожу вокруг обкусанных ногтей девочки. От Басимы волнами шли страх и паника. По щекам размазалась сурьма, которую она пыталась оттереть с глаз.
– Прошу тебя, милая, – умоляла женщина, судя по всему, мать девочки – сходство было налицо. – Мы ведь хотим помочь тебе.
Нари подошла к ним, опустилась на колени и взяла Басиму за руку. Девочка застыла, не прекращая вращать глазами. Нари осторожно подняла ее на ноги. Собрание смолкло. Она приложила ладонь ко лбу Басимы.
Нари не могла объяснить, как именно она исцеляла других и понимала их недуги, так же как не могла объяснить, почему видят ее глаза и слышат ее уши. Ее способности были неотъемлемой ее частью, и она давно перестала задаваться вопросом об их природе. В детстве не один год ушел только на то, чтобы понять, насколько она отличается от остальных, и усвоить в процессе парочку болезненных жизненных уроков. Как будто она оказалась единственным зрячим человеком среди слепцов. Но эти способности казались ей настолько органичным продолжением ее самой, что невозможно было воспринимать их как что-то сверхъестественное.
Басима повредилась рассудком. Ее разум, живой и искристый, пульсировал под пальцами Нари, но в нем царил разброд. Обречена. Нари стало скверно от того, как быстро она пришла к этому выводу, но девочке было уже не помочь, и Нари могла разве что принести Басиме кратковременный покой.
Попутно разыграв красочный спектакль, иначе никто бы ей не заплатил, Нари сняла с лица девочки платок, чувствуя, что та в нем задыхается. Басима зажала край платка в кулаке и потрясла им, уставившись Нари прямо в глаза.
Нари улыбнулась.
– Можешь оставить себе, если хочешь. Будет весело, обещаю.
Она повернулась к толпе и сказала громче:
– Вы правильно сделали, что позвали меня. В ней сидит злой дух. Дух силен. Но мы сможем усмирить его, слышите? Оженим этих двоих счастливым браком, – она подмигнула и махнула музыкантам.
Шамса ударила в таблу и стала выбивать из старой кожи барабана неистовый ритм. Рана взялась за дудку и протянула Нари тамбурин – единственный инструмент, на котором та могла играть, не выставляя себя на посмешище.
Нари начала похлопывать бубном о ногу.
– Я спою песню знакомым мне духам, – объясняла она, перекрикивая музыку, хотя редкая южанка не знала, как проходит зар.
Тетка Басимы встала у жаровни, разгоняя клубы ароматного дыма над всеми присутствующими.
– Когда ее дух услышит свою песню, он встрепенется, и мы перейдем к следующему этапу.
Рана заиграла на дудке, Нари ударила в тамбурин. С каждым ударом она встряхивала плечами, и бахрома на ее платке разлеталась в такт музыке. Басима, как завороженная, последовала за Нари.
– О духи, к вам взываем! Кланяемся вам и на вас уповаем! – распевала Нари негромко, чтобы не сфальшивить. Настоящие кодии были еще и умелыми певицами, чем Нари не могла похвастаться. – Иа, амир кадим аль хинди! Явись, о великий принц!
Она начала с песни об индийском принце, продолжила песней о морском султане и Карине Великой, каждую исполняя на новый мотив. Тексты Нари старательно разучивала, не всегда понимая их значения, – история фольклора мало ее волновала.
Чем дольше она пела, тем сильнее Басима погружалась в танец: руки и ноги обмякли, гримаса на лице разгладилась. Ее волосы колыхались на ветру, пока девочка плавно покачивалась, улыбаясь бледной улыбкой, полностью погруженная в себя. Нари дотрагивалась до нее каждый раз, когда подходила близко, прощупывая скрытые области ее рассудка, выманивая их на поверхность, чтобы успокоить бедную девочку.
Публика подобралась хорошая, воодушевленная и активная. Несколько женщин встали с мест и, хлопая в ладоши, присоединились к танцу. Люди часто так делали. Ведь зары были не только способом разобраться с назойливыми джиннами, но отчасти и поводом людей посмотреть и себя показать. Мать Басимы с надеждой всматривалась в лицо дочери. Девчонки обхватили доверенные им сокровища и весело скакали, не обращая внимания на недовольство курицы.
И музыкантам нравилось играть. В какой-то момент Шамса перешла на быстрый ритм, и Рана последовала ее примеру, выводя на дудке скорбную мелодию, от которой мороз шел по коже.
Нари била в тамбурин. Настроение публики оказалось заразительным, и она улыбнулась. Cамое время продемонстрировать кое-что новенькое.
Она закрыла глаза и стала напевать себе под нос. Нари не знала имени своего родного языка – того самого, который, видимо, впитала с молоком давным-давно умершей матери. Но в нем она искала разгадку своего происхождения, с детства прислушиваясь к обрывкам разговоров среди приезжих купцов и в многонациональной толпе ученых перед университетом аль-Азхар[7]. На слух язык оказался похожим на иврит, и однажды Нари заговорила на нем с Якубом, но тот категорически не согласился и зачем-то прибавил, что его народ достаточно натерпелся и без ее помощи.