Наоми Новик
БЕЗ КОРНЕЙ
Глава 1
Какие бы слухи не распускали за пределами долины, наш Дракон не ест девушек, которых ему жертвуют. До нас доходят некоторые из этих разносимых странниками сплетен. Считается, что мы приносим человеческие жертвы всамделишному дракону. Разумеется, все это чепуха. Пусть он и бессмертный волшебник, но все равно обычный человек, которого можно убить. Как бы и поступили наши отцы, если бы он съедал по одной из нас раз в десять лет. Вместо этого он защищает нас от Чащи, за что мы ему благодарны. Но всему же есть пределы!
В общем он не питается девицами, хотя и складывается подобное ощущение. Каждые десять лет он забирает одну девушку в свою башню, а другую отпускает, но к тому моменту она меняется. У нее будет изящная одежда, речь как у придворной, и за плечами десять лет под одной крышей с мужчиной, что означает, что она порченная, даже если все они хором твердят, что он ни разу к ним не прикасался. А что еще им остается говорить? Но это еще не самое худшее. В конце концов, отпуская Дракон дает им полный кошель серебра, так что любой был бы счастлив взять такую замуж, какой бы порченной она ни была.
Но они-то не хотят замуж. И даже не хотят остаться.
— Они забыли, каково здесь жить, — однажды вдруг сказал мне отец. Мы сидели рядом на козлах большого пустого фургона, возвращаясь после еженедельной доставки дров. Дверник, деревушка в которой мы живем, не самая большая, но и не самая маленькая в долине. И даже не самая близкая к Чаще. До нее целых семь миль. Ведущая к нам дорога взбегает на крутой холм, и в ясный день с его вершины можно увидеть за рекой светло-серую полоску выжженной земли с плотной темной стеной деревьев за ней. А далеко в противоположном направлении из подножия западных гор, словно кусочек мела, торчит башня Дракона.
Я была еще крохой, думаю, не более пяти лет, но уже тогда понимала, что мы не обсуждаем Дракона и тех, кого он забирает. Поэтому я сильно удивилась тому, что отец нарушил это правило.
— Зато они помнят, как здесь страшно, — добавил отец. И все. Потом он цокнул языком лошадям, они поднажали, дорога пошла вниз по склону и снова уходила в перелесок.
Я ничего не поняла. Все мы боялись Чащи. Но долина наш дом. Как же можно уйти из дома? И все же, ни одна не осталась. Возвращаясь от Дракона, они ненадолго заглядывали к своим семьям: на недельку, иногда на месяц, но дольше — никогда. Потом они забирали свой кошелек с «приданным» и уезжали. В основном они перебирались в Кралевию, чтобы поступить в Университет. Чаще всего выходили замуж за какого-нибудь горожанина, в противном случае посвящали свою жизнь науке или торговле. Хотя люди шептались о некой Ядвиге Бах, которую выбрали шестьдесят лет назад, будто бы потом она стала куртизанкой и даже любовницей толи барона, толи графа. Но к моему рождению она превратилась в обыкновенную пожилую богачку, посылающую дорогие подарки всем своим внучатым племянницам и племянникам, и ни разу не явившуюся в гости.
Так что это совсем не то же самое, что отдать дочь на съедение, но и хорошего тоже мало. В долине не так уж много деревень, но шанс минимален: он забирает только одну семнадцатилетнюю девушку, родившуюся в промежутке с октября по октябрь. В мой год таких набралось одиннадцать, так что шанс меньше, чем выигрыш в кости. Вам каждый скажет, что отношение к драконьим девицам с их взрослением меняется. С этим ничего не поделаешь — все знают, что, возможно, с ними придется расстаться. Хотя со мной и моими родителями было несколько иначе. К тому времени, как я поняла, что меня могут выбрать, все уже знали, что это будет Кася.
Одни только ни в чем не разбирающиеся странники могли похвалить Касю перед ее родителями за красоту, ум и характер. Дракон не всегда выбирал самую красивую, но всегда особенную. Если девушка поражала всех своей красотой или выдающимся умом, лучше всех отплясывала или сражала окружающих добротой — он каким-то образом ее выделял, хотя едва ли успевал до выбора перемолвиться с девушками парой слов.
Кася обладала всеми этими качествами сразу. У нее была коса до пояса цвета спелой золотистой пшеницы, теплые карие глаза, а ее смех был больше похож на песню, которой хочется подпевать. Она знала все лучшие игры на свете, на ходу сочиняла всевозможные сказки или придумывала новый танец. Умела потрясающе готовить блюда, которые не ударят в грязь лицом на любом пиру, а нить, которую она сучила из пряжи из шерсти отцовских овец, получалась ровной — без узлов и петель.
Понимаю, что описываю ее словно сказочную принцессу. Но все наоборот. Когда матушка рассказывала мне сказки о принцессе и веретене, о храброй гусятнице или о речной деве, я мысленно представляла на их месте Касю: вот как я ее воспринимала. А поскольку я еще не доросла до истинной мудрости, то, понимая, что ее могут у меня отобрать, любила ее не меньше, а все сильнее.
Она была не против. Она была бесстрашной, так внушила ей мать. Помню, как подслушала разговор между нашими матерями. Моя мама сидела, обняв обливающуюся слезами Касю, не захотевшую взобраться на дерево, чего добивалась Венса. Она тогда сказала: «Ей придется стать храброй».
Мы жили по соседству через три дома, и родных сестер у меня не было. Только три брата, и все гораздо старше меня. Так что Кася стала для меня ближе всех. Мы играли вместе с пеленок, сперва, путаясь под ногами, на материнских кухнях, потом перед домом на улице, а когда достаточно подросли — убегали в рощу. Ни на что бы не променяла наши прогулки рука-об-руку под сенью деревьев. Я мысленно представляла себе, как деревья склоняют к нам на защиту свои ветви. Я даже не могла себе представить, что со мной будет, когда ее заберет Дракон.
Даже если бы на свете не было Каси, мои родители не стали бы переживать за меня сильнее. В семнадцать я все еще была костлявым подобием девушки с большими ступнями и с гривой темно-рыжих волос. Единственный мой талант, если можно его так назвать, умение всего за пару часов порвать, заляпать или потерять любую надетую на меня вещь. К двенадцати годам я довела матушку почти до отчаяния, поэтому она разрешила мне бегать в обносках братьев, за исключением праздничных дней. Тогда я была обязана переодеваться не ранее, чем за двадцать минут до выхода из дома и смирно сидеть на скамейке у крыльца, ожидая похода в церковь. И все равно шанс на то, что я дойду до сельской площади, не зацепившись ни за одну ветку и не заляпавшись грязью, был очень невелик.
— Тебе, моя маленькая Агнешка, придется выйти за портного, — возвращаясь под вечер из леса, смеялся отец, когда я бросалась ему навстречу с перепачканным лицом, как минимум с одной прорехой и в очередной раз потеряв платок. Он все равно поднимал меня на руки и целовал под вздохи матери — кто бы из родителей не обрадовался небольшому изъяну в драконьей невесте?
Последнее лето перед смотринами было длинным, теплым и слезливым. Я плакала за двоих. Мы подолгу пропадали в роще, стараясь растянуть каждый солнечный денек подольше, и потом я возвращалась — голодная и уставшая, едва способная доплестись и в темноте рухнуть в постель. Пока я плакала во сне, ко мне заглядывала матушка, гладила по голове и тихо напевала. Чтобы я могла перекусить, проснувшись среди ночи от голода, она оставляла рядом с кроватью тарелку с едой. Она не пыталась меня утешить. Да и чем она могла помочь? Нам обоим было известно, как бы сильно она не любила Касю и Касину матушку — Венсу, она ничего не могла поделать с чувством удовлетворения от того, что заберут не ее единственную дочь. И, разумеется, я бы не хотела, чтобы она чувствовала иначе.
Так что почти все лето мы с Касей провели наедине, и так продолжалось довольно долго. Когда мы были поменьше, мы носились толпой с сельскими ребятишками. Повзрослев же, и особенно с расцветом Касиной красоты, она получила совет от матери: «Лучше бы тебе не засматриваться на парней. Ни тебе, ни им на тебя». И, поскольку я вцепилась в нее как клещ, а моя мать любила Касю, Венса не пыталась всерьез меня отговорить, даже понимая, что потом мне будет больнее.
Последний день мы провели на поляне в роще, окруженные шелестящими деревьями, еще сохранившими золотистую и огненно-красную листву, среди россыпей зрелых каштанов. Разведя костерок из веточек и сухой листвы, мы нажарили их целую кучу. Завтра первое октября, и будет большой праздник в честь нашего лорда и покровителя. Завтра придет Дракон.
— Наверное здорово быть трубадуром, — вдруг сказала Кася, лежа на спине с закрытыми глазами. Она тихонько промурлыкала несколько нот, подражая странствующему певцу, прибывшему на праздник, который пробовал голос перед завтрашним выступлением. А фургоны с данью будут прибывать всю неделю. — Путешествовать по Польне, и выступить перед королем.
Она произнесла это задумчиво, но не как размечтавшийся ребенок, а словно человек, всерьез обдумывающий мысль уйти из долины, покинуть ее навсегда. Я протянула руку и сжала ее ладонь:
— Тогда ты приезжала бы к нам на новый год и пела новые песни, услышанные во время странствий. — Мы крепко обнялись, и я выкинула из головы мысль о том, что вернувшиеся от Дракона девушки никогда не возвращаются домой.
В этот момент я только стала еще сильнее его ненавидеть. С другой стороны, он не был плохим лордом. По ту сторону северных гор жил барон Желтых болот, державший пятитысячную армию для войны с Польней. У него был замок с четырьмя башнями и жена, носившая кроваво-красные драгоценности и песцовый плащ, но их подданные жили не богаче нас. Крестьяне должны были раз в неделю работать на землях барона, самых плодородных, и он забирал их сыновей в свою армию. А когда вокруг шныряют все эти солдаты, то девушки, если они не хотят побыстрее стать женщинами, вынуждены прятаться по домам под присмотром. И даже барон был не плохим лордом.
У Дракона была всего одна башня. У него вовсе не было солдат, и даже не было слуг, если не считать единственной избранной девушки. В прочем он и не нуждался в армии. Его службой королю был его собственный труд, его магия. Иногда ему приходилось бывать при дворе, обновлять вассальную клятву, и, полагаю, король мог бы призвать его на войну, но по большей части его обязанностью было оставаться тут и следить за Чащей, чтобы защищать королевство от скверны.
Единственным его пунктиком были книги. По деревенским стандартам мы были довольно начитанными крестьянами. Поскольку он платил по золотому за каждый толстый том, торговцы книгами съезжались к нам со всех сторон, несмотря на то, что наша долина находится в самой глухой части Польни. И, собираясь к нам, они набивали поклажу своих мулов потрепанными или дешевенькими книжками, которые мы были способны купить за наши гроши. Даже в самом бедном доме долины было как минимум две-три книги, гордо расставленных на настенной полочке.
Для тех, кто не живет рядом с Чащей, все это вроде бы мелкие и несерьезные причины, чтобы ради них жертвовать одной из дочерей. Я пережила Зеленое лето, когда горячий ветер разнес пыльцу из Чащи далеко на запад долины, на наши поля и сады. Посевы взошли пышно, но вышли странными и изуродованными. Все, кто пробовал их на вкус тут же заболевали. Ими овладевал гнев, и они нападали на свои семьи, а потом, если их не удавалось связать, убегали в Чащу и там пропадали.
Мне было шесть. Мои родители как могли пытались скрыть от меня происходящее, но даже я хорошо помню всюду расползающееся ощущение липкого холодного страха и чувство постоянного голода. Все были напуганы. Мы уже подъели все прошлогодние запасы и очень рассчитывали на весну. Сходя с ума от голода, один из соседей съел пару зеленых бобов. Я отчетливо помню крики, доносившиеся той ночью из его дома, и запомнила, как за окном мой отец бежит на подмогу, схватив вилы, до того прислоненные к амбарной стенке.
Тем летом я, еще не до конца понимая всю опасность происходящего, ускользнула из-под ослабшей опеки моей уставшей матери и сбежала в рощу. Я отыскала полу-засохший кустик, притаившийся от ветра в углублении. Раздвинув прикрывавшие середку сухие веточки, я нашла целую пригоршню черники: совсем обычной, целенькой, сочной, идеальной. Каждая ягодка была взрывом наслаждения на языке. Я съела пару горстей и набрала еще в подол. Дома я появилась в черничных пятнах на платье и на лице. Увидев меня, мать завопила от ужаса. Но я не заболела. Кустик сумел каким-то образом избежать скверны Чащи, и черника была самой обычной. Но материнские слезы меня тогда страшно испугали. Следующие несколько лет я шарахалась от черники как от чумы.
В тот год Дракона призвали ко двору. Он рано вернулся, тут же направился в поля и сжег магическим огнем все оскверненные всходы и каждый ядовитый росток. Это был его долг, но после он еще обошел каждый дом, где были больные и каждому дал исцелявшее разум волшебное снадобье. Чтобы мы не голодали, Дракон отдал приказание жителям избежавших порчи западных селений поделиться с нами урожаем, а также полностью отменил на этот год дань. Следующей весной, прямо накануне посевной, он снова объехал все поля и, прежде, чем скверна смогла укорениться, выжег немногие ее остатки.
Но несмотря на все, что он для нас сделал, его не любили. Он никогда не выходил из своей башни, чтобы просто выпить с крестьянами за урожай, как поступал барон Желтых болот, и ни разу не купил даже самой мелкой безделушки на ярмарке, как часто поступали баронесса с дочерями. Порой через перевал из Росии к нам забредали странствующие певцы и актеры, устраивавшие для нас спектакли. Дракон ни разу не пришел, чтобы их послушать. Когда возницы привозили к его дверям дань, они открывались сами, и люди заносили добро в подвал, даже мельком его не увидев. Дракон не обмолвился больше чем дюжиной слов не только со старшей женщиной нашей деревни, но даже с мэром Ольшанки, крупнейшего города долины, находившегося поблизости от его башни. Он и не пытался завоевать нашу любовь. Мы его совсем не знали.
Разумеется, он прослыл темным волшебником. Даже зимой ясными ночами его башня окружалась вспышками молний. Из его окон вылетали бледные осы, разлетаясь вдоль дорог и рек, чтобы следить для него за Чащей. А когда Чаща кого-нибудь ловила в свои сети: пастушку, подобравшуюся слишком близко со своим стадом к его владениям; охотника, напившегося из неподходящего ручья или незадачливого странника, сошедшего с горной тропы под воздействием странной мелодии, запустившей свои когти в его разум — тогда Дракон появлялся из башни. Но никто из тех, кого он забрал, не возвращался.
Он не был злым, но оставался непонятным и пугающим. Но он собирался забрать у меня Касю, и за это я много лет его ненавидела.
Ничто не могло изменить моего отношения в тот вечер, когда мы с Касей ели жаренные каштаны. Солнце садилось, огонь затухал, но мы оставались на поляне до последнего уголька. Утром не нужно было собираться в дальний путь. Обычно праздник урожая был в Ольшанке, но в год смотрин, чтобы сделать путешествие для семей чуть проще, всегда проходил в одной из деревень, где проживала хотя бы одна претендентка. А у нашей деревни была Кася.
Следующим утром, натягивая новое выходное зеленое платье, я ненавидела Дракона еще сильнее. Матушка трясущимися руками заплетала мне косу. Мы знали, что это будет Кася, но это не значит, что перестали бояться. Тем не менее, я старательно подобрала подол повыше, чтобы не мести им землю, и как могла аккуратнее, тщательно избегая всех сучков, с помощью отца забралась в фургон. Я была настроена произвести должное впечатление. Какая разница, есть ли смысл? Я хотела доказать Касе, что я люблю ее так сильно, что готова уравнять шансы и не хочу выглядеть растяпой, косоглазой или сутулой, как притворялись некоторые.
Все одиннадцать девушек собрались на сельской площади и выстроились в ряд. Праздничные столы составили квадратом чуть поодаль. Они буквально ломились, поскольку не были рассчитаны на то, что на них соберут дань со всей долины. В углу площади пирамидой были сложены мешки с пшеницей и овсом. На самой площади кроме нас, наших семей и старшей женщины по имени Данка, которая нервно вышагивала перед нами туда-сюда, беззвучно репетируя приветственную речь, не было никого.