– Довольно странно, – признал Фандорин, заметив боковым зрением, что мадемуазель Немчинова приблизилась к беседующим сажени на три и остановилась в нерешительности.
Приняв вид крайней озабоченности, надворный советник повернулся к графу и спросил:
– Так-таки ничего не взяли?
– Пряхин мне говорил, что грабители перевернули все вверх дном, а забрали только большую яркую вазу из фаянса, которой красная цена пять рублей. Японские агатовые нэцкэ, главную ценность, не тронули. Бедняга так радовался!
– А на этот раз что-нибудь пропало?
– Я разговаривал с Никифором, это приказчик, – сообщил Хруцкий. – Опять разворошили всю лавку, даже доски из пола вывернули, а взяли только пару дешевых гонконгских платков и медную арабскую трубку. Нет, господа, это не грабеж. Уверяю вас, убийцы что-то искали!
Эраст Петрович удивленно приподнял брови:
– С чего вы взяли, что убийца был не один?
– Полиция так считает, – ответил за графа Баранов. – Этакий разгром в одиночку устроить трудно. Разве что от какого-нибудь особенного остервенения. Злосчастного антиквара топором чуть ли не на куски изрубили.
– История и в самом деле с-странная. – Сзади послышались невесомые шаги и шелест гипюрового платья, посему Фандорин придвинулся к генералу поближе, как бы желая довести до его сведения сообщение немалой государственной важности. – Два нападения на скромную лавку, да еще с явными признаками обыска. Пожалуй, на обычный пьяный разбой непохоже.
– Вы находите? – Обер-полицеймейстер привык относиться к суждениям чиновника особых поручений со всей возможной серьезностью и потому предложил. – Не передать ли дело из околотка в сыскную полицию?
– Пока не стоит. Я завтра утром наведаюсь на место п-преступления, посмотрю, как и что. Тогда и решим. Кто там околоточный? Небаба?
– Да, Макар Небаба. – Генерал улыбнулся. – Смешная фамилия. Он и вправду на бабу никак не похож. Кулачищи с пуд, все Сухаревские клошары его трепещут. Шельма, конечно, но порядок блюдет.
Тут взгляд его превосходительства обратился куда-то за спину Эраста Петровича, выражение лица сделалось приторно-умильным, а подкрученные усы галантно распушились, из чего можно было сделать вывод, что Пегги двинулась на штурм.
Фандорин услышал легкий стук, сопровождаемый мелодичным «ах!». Обреченно вздохнув, чиновник повернулся и поднял оброненный веер. Кадрили было не избежать.
– В котором, говорите, часу это произошло? – спросил Фандорин, присев на корточки и внимательно разглядывая дверной замок.
– Так что в девятом или в десятом вечера, – отрапортовал околоточный надзиратель, известный всей Сухаревке Макар Нилович Небаба, собою жилистый, длиннорукий, с грубым и мрачным лицом. – Лавка уже закрылась, но хозяин еще возился. Видно, выручку считал. А этого в лавке не было.
Полицейский кивнул на «этого» – приказчика Никифора Клюева, сутулого и нервного мужичонку на вид лет сорока. Голова приказчика была обмотана не слишком чистой тряпицей – во время предыдущего налета Клюев получил от неведомых злодеев увесистый удар по макушке.
– Лежал с того самого дня как есть в полном изнеможении, – пожаловался приказчик. – И посейчас из стороны на сторону шатает. Фершал сказывал, чудо Божье, что у меня головная черепица надвое не треснула. Уберег Господь. А окажись я тут позавчера, то и меня бы, как Силантия Михалыча… – Он закрестился, поймал суровый взгляд околоточного и вдруг стал разматывать тряпицу. – Да вот, Макар Нилыч, извольте обозреть. Не шишка, а истинный дюшес.
Клюев наклонил лысую бугристую голову и предъявил доказательство перенесенного страстотерпия. Шишка и в самом деле была убедительная: вся сине-багровая, наливная, дюшес не дюшес, но с изрядную сливу.
– В девятом-десятом? – переспросил надворный советник и побарабанил пальцами по дверному торцу.
Околоточный наклонился к начальству, громко зашептал, деликатно прикрывая рот огромной ладонью, но все равно шибануло чесноком и «белой головкой» – Эраст Петрович слегка наморщил нос:
– Сам подивился. Время позднее, Пряхину по всему следовало дверь на засов закрыть. Сами понимаете, ваше высокоблагородие, Сухаревка. А взлома нет – значит, убиенный сам открыл. Уж не знакомый ли какой?
– Подивился? – искоса взглянул Эраст Петрович на полицианта. – А что ж в рапорте про это не написано?
– Виноват…
Лицо Небабы немедленно сделалось бессмысленно-чугунным, глаза обрели особенный блеск, свойственный лишь бывалым, тертым служакам. Фандорин только вздохнул: не захотел сухаревский околоточный, чтобы на его участке шныряли господа из сыскной полиции, вот и утаил подозрительное обстоятельство. Обычное дело.
Чиновник повернулся к приказчику.
– Расскажите-ка, Клюев, поподробнее, как вы этакой к-красотой на макушке обзавелись. Когда это произошло? Четвертого дня?
– Обскажу все как было в полнейшей обстоятельности, – с готовностью откликнулся ушибленный, расправил узкие плечи и, откашлявшись, начал. – Вечерело. В небе ярилась буря, посверкивали молнии, и дождь лил как из ведра. Силантий Михалыч, приняв рапсовые капли от почечуя и пожелав мне благоспасительных сновидений, удалился вкусить заслуженной отрады после многотрудного дня, а я испил малую чашицу чаю и приготовился запирать сей магазин. Вышел на улицу, всю затянутую пеленой дождя…
– «Воскресным чтением» увлекаетесь? – перебил рассказчика Фандорин. – Вы без природных описаний, по существу.
– По существу? – сбился Клюев. – А по существу, сударь, выходит так. Повернулся замок запереть, а после ничего не помню. Очухался – лежу на пороге, темнотища, и собака-бродяжка мне кумпол лижет.
– Это его сзади тяжелым тупым предметом в затылочно-теменную область, – важно констатировал околоточный.
– И вы не слышали звука п-приближающихся шагов? Постарайтесь припомнить. Ведь мостовая-то булыжная.
Клюев наморщил лоб, показывая, что изо всех сил старается, но лишь покачал головой.
– Никак нет. Не вспомню-с. Здесь всякой рвани полно, многие вовсе без сапог ходют. Не иначе как злоумышленник был разумши, – предположил приказчик, но сразу же сам себя опроверг. – Хотя ежели б был разумши, то шлепал бы, а шлепу никакого не было.
– Может, китаеза? – вставил Небаба. – Они в тапках шастают. Тихо так, безо всякого стуку.
Пострадавший эту версию охотно поддержал:
– А вот это очень даже возможно. Косорылых к нам в лавку много захаживает. Есть и вовсе полоумные, которые ихнюю китайскую траву курят.
Околоточный мощной рукой отодвинул субтильного свидетеля в сторону, чтоб не загораживал от начальства.
– Я, ваше высокоблагородие, что думаю. Пряхина позавчера тоже не иначе как дурманщик какой китайский порешил. Наш православный спьяну или с похмелюги этак не отуродует. Для такой лютости надо в полном помрачении быть. Мало что зарубили, так после еще всего топором покромсали – пальцы порубленные по полу валялись, боковина вся в мелких засечках, брюхо распорото, а уж кровищи-то – море. Не иначе курильщик покуражился, с опийного угару. Только, китайца нам ни в жизнь не сыскать. У них с нашим братом полицейским молчок, все промеж собой решают. Да и на рожу все одинакие, поди-ка разбери, кто там у них Сунь-Вынь, а кто Вынь-Сунь.
Эраст Петрович вошел в тесную лавку, остановился перед огромным бурым пятном засохшей крови, расползшимся от прилавка чуть не до самой двери.
– Были ли с-следы ног?
– Никак нет, ни одного не обнаружено.
Чиновник прошел по пятну, покачал головой.
– Так-таки ни одного к-кровавого отпечатка? Ведь весь пол залит. Преступник рубил жертву вон там, у прилавка?
– Точно так. И вон, изволите видеть, весь товар покрушил-покидал.
– Как он п-после до двери-то добрался, ни разу в лужу не наступив?
Околоточный подумал, пожал полечами.
– Не иначе перепрыгнул.
– Редкостная предусмотрительность для одурманенного. Да и п-прыжок неплох – аршина на четыре, без разбега.
Эраст Петрович осмотрел пространство за прилавком, заваленное всяким хламом. Поднял с пола свиток с китайскими иероглифами, развернул, прочитал, бережно положил на конторку и мельком покосился на облезлое чучело маленького крокодила, что висело на стене над керосиновой лампой. Присел на корточки, стал перебирать разбросанный, а частью разбитый или раздавленный товар. Особенный интерес у надворного советника вызвал желтый костяной шар, чуть поменьше биллиардного, – плохонький и щербастый, с какими-то витиеватыми письменами. Но на диковинные значки Фандорин внимания не обратил, а зачем-то поскреб ногтем зазубрины и даже принялся рассматривать их в лупу.
Околоточный тем временем прохаживался вдоль разгромленных полок. Взял бронзовое зеркальце на изогнутой ручке, подышал на пятнистую поверхность, потер обшлагом, сунул безделицу в карман. Приказчик только вздохнул, но перечить не посмел, да и что ему теперь до хозяйского добра?
– Скажите, Небаба, а с чего вы взяли, что Пряхина сначала убили, а уже потом изрубили т-топором? – вдруг спросил Фандорин, распрямившись.
Сухаревский повелитель снисходительно взглянул на неразумное начальство, поправил пегие усы.
– А как же иначе, ваше высокоблагородие? Если б Пряхина живьем рубили, он так бы орал, что в соседних домах бы услышали. Ору же никакого отмечено не было, я справлялся.
– Понятно. – Фандорин поднес к лицу полицейского шар. – А что это за отметины?
– Откуда ж мне… Эге, да это же зубы! – ахнул Небаба. – Кому это понадобилось костяную дулю грызть? Ее и не укусишь.
Он взял шар, ухватил его крепкими желтыми зубами, и оказалось – точно, укусить шар никакой возможности не было, больно уж тверд.
– Зубы убитого осматривали? Нет? – Лоб Эраста Петровича озабоченно нахмурился. – Уверен, что некоторые из них сломаны или раскрошены. Этот шар убийца засунул антиквару в рот.
– Зачем? – удивился околоточный, а приказчик ойкнул, перекрестился и прикрыл рукой узкие, бледные губы.
– Затем, чтоб в соседних домах, как вы выразились, «ору» слышно не было. Жертву кромсали топором заживо, и довольно долго. Антиквар же от боли грыз этот неаппетитный шар зубами…
Теперь перекрестился и Небаба.
– Страсть какая! Но заради чего было подвергать Пряхина этаким мукам?
– Чтобы он выдал тайник, – отрезал надворный советник и вновь принялся оглядываться по сторонам, даже задрал голову к потолку. – Совершенно очевидно, что Пряхин обладал какой-то особенно ценной вещью. По первому разу, четвертого дня, п-преступник (я склонен думать, что это был один человек) попробовал обойтись без убийства: оглушил приказчика и устроил в лавке обыск, но потребного предмета не нашел. Тогда злоумышленник наведался во второй раз, уже в присутствии хозяина, и подверг его пыткам. Только Пряхин тайника не выдал.
– Почем вы знаете, что не выдал? – усомнился Небаба. – Такую ужасть кто же вынесет?
– Есть люди, у которых упрямство или жадность пересиливает боль и даже ужас смерти. Если б антиквар отдал то, что разыскивал преступник, убийце не пришлось бы рыться на полках и взламывать пол. Вон, видите, там в углу доски вывернуты? Нет, Пряхин унес свою тайну в могилу.
«Господи, господи», – причитал Клюев, продолжая мелко креститься, околоточный же, немного поразмыслив, спросил:
– А может, изверг этот, умертвив Пряхина, все-таки нашел тайник?
– Вряд ли, – рассеянно пробормотал Эраст Петрович, быстро вертя головой во все стороны. – Если б тайник был прост, преступник обнаружил бы его с первого раза. Нуте-ка, д-давайте мы попробуем.
Он прошелся вдоль тесного, вытянутого в длину помещения, постукивая костяшками пальцев по штукатурке. Развернулся на каблуках, зачем-то трижды хлопнул в ладоши.
– Скажите, Клюев, несгораемый шкаф здесь, разумеется, не в заводе?
– Нету-с, и отродясь не бывало.
– А где же ваш хозяин хранил деньги и ценности?
– Затрудняюсь ответить, ваше высокоблагородие. Очень уж Силантий Михалыч были недоверчивы.
– И что же, за все время службы вы ни разу не видели, откуда он берет сдачу или куда к-кладет выручку?
– Как не видеть, видел-с. В карман – известно куда. Но только в кармане они много денег не держали. И на улицу никогда более чем с трешницей не выходили. Говорили: «Народишко вор и сволочь», такое у них присказание было, а выражаясь по-научному, кредо.
– Кредо, кредо… – протянул Эраст Петрович и, наклонившись, подергал плинтус.
– Может, в погребе? – высказал предположение околоточный.
– В погребе вряд ли. – Чиновник решительно вернулся к прилавку. – Не лазил же он каждый раз в подпол, чтоб трешницу припрятать. А это здесь зачем?
Фандорин показал на выцветшего крокодила, тянувшего к нему свою приоткрытую зубастую пасть. Житель илистых рек и теплых болот был подвешен хвостом кверху, однако свою ящериную голову вывернул под прямым углом, так что казалось, будто он пялится на надворного советника маленькими веселыми глазками.
– Это животная под названием кохинхинский каркадил, – пояснил приказчик.
– Вижу, что крокодил. Зачем он тут? Ведь это не антиквариат?
– Завсегда тут висел, еще до того, как Силантий Михалыч меня наняли. Навроде украшения. Силантий Михалыч очень эту чудищу обожали, каждовечерне самолично тряпицей протирали. Даже имя ему нарекли – Ирод.
Эраст Петрович вздохнул, словно бы сетуя на странности человеческой натуры, и без малейших колебаний сунул руку прямо в крокодилью пасть.
Околоточный поневоле ойкнул – уж больно острым и неприветливым казался оскал заморского страшилища.
– Ну-ка, что там у нас, – сам себе проговорил Фандорин и, кажется, что-то нащупал. – Так и есть. Под рукой и на самом виду – никто не подумает. Убийца явно не ч-читал Эдгара По.
Он осторожно извлек из диковинного вместилища сначала пук мелких кредиток, а затем сверток из бархатной материи, в котором что-то слегка постукивало. Деньги чиновник непочтительно кинул на конторку, а бархатку развернул. Придвинувшиеся вплотную Небаба и Клюев разочарованно выдохнули: внутри оказались не драгоценные каменья и не золото, а круглые зеленые камешки, нанизанные на нитку, – обыкновенные бусы. Нет, судя по кисточкам, скорее не бусы, а четки, только не христианские, а какие-то басурманские.
Подождав, пока чиновник рассмотрит находку как следует, околоточный вполголоса спросил:
– Ценная вещь?
– Не особенно. Обычные нефритовые ч-четки. В Китае и Японии таких полным-полно. Правда эти, кажется, очень старые. Клюев, вы их прежде когда-нибудь видели?
Приказчик развел руками:
– Никогда-с.
– Заберу с собой, – решил Фандорин. – А деньги пересчитайте и оформите протоколом.
Небаба бросил цепкий взгляд на купюры, чуть пошевелил их пальцем и в ту же секунду уверенно заявил:
– Тридцать семь рубликов. Ваше высокоблагородие…
– Что?
– Не показать ли эти самые четки графу Хруцкому? Их сиятельство – большой знаток по части всяких восточных штук.
– Не стоит, – легкомысленно махнул рукой Эраст Петрович, засовывая бархатку в карман. – Я, Небаба, и сам кое-что смыслю в «восточных штуках».
И, провожаемый недоверчивым взглядом околоточного надзирателя, направился к выходу.
Весь день надворный советник пребывал в сосредоточенной задумчивости, то и дело доставал из кармана четки, покачивал на ладони гладкие каменные шарики, и их негромкий, уютный перестук доставлял ему необъяснимое удовольствие.
На послеполуденном докладе у генерал-губернатора (собственно, следовало бы назвать этот каждодневный ритуал обыденным словом «чаепитие», тем более что нынче и докладывать-то было особенно не о чем) князь Владимир Андреевич поинтересовался:
– Что это у вас, голубчик, за игрушка? Какое-нибудь новомодное изобретение? Вы ведь у нас поклонник технического прогресса. Дайте-ка посмотреть. – И, нацепив пенсне, принялся с любопытством рассматривать восточную диковину.
– Нет, ваше высокопревосходительство, – почтительно ответил чиновник особых поручений. – Изобретение самое что ни на есть старинное. Придумано древними для концентрации мыслительной и д-духовной энергии.