– Только поэтому? – тихо переспросил Марсель. Он, явно, ожидал большего, какого-то особенного признания и хотел в чем-то признаться сам, но не находил слов.
– Еще потому, что ты единственный друг, который до сих пор меня не предал, – хотел сказать я, но промолчал. Марсель бы не понял. Я бы обидел его таким предположением, ведь для него предать близкого друга, пусть даже случайно, было бы преступлением. А он ведь почти ничего не знал обо мне в отличие от тех двоих, которым я открыл свое сердце, и которые обратили полученные от меня колдовские знания против меня же самого.
– Есть много причин, по которым я прилетаю к тебе снова и снова, – после молчания сказал я только потому, что Марсель ждал от меня хоть каких-нибудь слов, но это не было отговоркой, а чистой правдой. – Только будь уверен, я не желаю прикрыться радушием, как маской, а потом привести тебя к пропасти. Мне это ни к чему.
– Значит, ее слова были ложью?
– Нет, не ложью. Я, действительно, совершал много такого, за что меня можно было бы осудить. Самое страшное произошло давно, за много веков до твоего появления на свет, но я все еще укоряю себя за это.
– Ты совершал все это против собственной воли? – скорее не вопрос, а утверждение. Как тонко Марсель смог подметить суть моих злодеяний. Меня к ним принуждали, но менее тяжким от этого мой грех не становился. Если бы только Марсель смог увидеть пылающий ад, вопли тех, кто погребен под остатками обрушенных зданий, и не стихающие крики еще живых, которые часто напоминали мне мучение душ, заточенных в преисподнюю. Марсель не мог всего этого знать, так почему же мне иногда казалось, что в его глазах тоже мелькают отблески неземного огня?
– Я делал то, что мне было приказано, но последствия становились ужасными, – признался я. – Сейчас приказываю я сам, и бесчисленная рать ждет, когда я пошлю ее на опасное задание. Сам я давно освободился от обязанности выполнять чужие повеления. Знаю, ты решишь, что все мною совершаемое было лишь естественным ходом уже предначертанных событий, но я не карал грешников. В тех кострах, которые мне довелось увидеть, сгорали все, и спасения не было никому. Что перед теми пожарами казни Августина? Костры в Рошене с высоты подобны пламени свеч, а то, что я видел когда-то, можно было сравнить лишь с огромным погребальным костром.
– Ты так много знаешь, так много видел. Мир менялся на твоих глазах, и только ты сам остался неизменным, – Марсель, как обычно не мог скрыть своего восхищения. Все чувства, которые он испытывал, тут же отражались на лице, особенно в выражении глаз, и всегда находили выход в словах. – Если бы я мог стать таким же, как ты.
– О, это никогда не поздно осуществить, – шепотом протянул я. Те немногие избранные, которым я бы разрешил перебраться на постоянное жительство в мою империю, а особенно в замок, постепенно уподоблялись остальным моим подданным, становились такими же вечными, нестареющими и привлекательными, как и рать моих слуг. Конечно, какой-нибудь волшебный талант в моих избранниках тоже рано или поздно просыпался. Например, как только к Марселю попал медальон, в юноше проснулся тайный дар. И я был уверен, что этот дар пойдет на развитие.
– А та страшная картина, которую ты велел мне написать… – робко начал Марсель.
– Ее скоро у тебя заберут, – пообещал я.
– Я никогда не замечаю, когда исчезает очередной заказ, но так, наверное, и должно быть, – Марсель неуверенно улыбнулся.
– У всего волшебного должен быть волшебный путь, – закончил я за него.
– Именно, – кивнул мой друг. – Я вот только не могу понять, как тот жуткий сюжет может быть связан с тобой. Я говорю о той обезглавленной даме. Ты ведь не имеешь к этому никакого отношения?
– Почему же? Имею и еще какое, – честно ответил я. – Только ты никогда не догадаешься, что произошло на самом деле, а я тебе не скажу. Когда-то я поклялся еще живой Даниэлле де Вильер, так звали эту девушку, что не поведаю никому из людей о тайнах ее семьи. Могу только сказать, что эта семья была проклята поколениями, и теперь каждый ее потомок, так или иначе, не может избежать справедливой кары за грехи предков.
– Мало ли было таких семей, о которых идет дурная молва? – Марсель, как будто, что-то припомнил. – Еще в детстве, в деревне, я слышал об одной проклятой семье из Рошена. Говорят, с ее потомками до сих пор творятся странные вещи. Уже не помню, как их звали, только помню, что им принадлежал склеп семи херувимов, который в буквальном смысле исчез. Его никогда не сносили, но однажды он пропал из поля зрения людей, и с тех пор его, как будто, и не было вовсе.
Здесь я не смог удержаться от снисходительного смеха. Откуда Марсель мог знать, что исчезновение склепа это моих рук дело. Мне даже пришлось отстаивать это злачное, но весьма удобное для дракона место у Винсента, потому что, как это не прискорбно, но прежде были времена, когда мне, как и любому бродяге, негде было спать. Поэтому я и жалел всех попрошаек, которых гонял Августин, ведь в отличие от меня они бы, наверное, не смогли заснуть на холодной крышке далеко не пустого саркофага, согретые лишь собственным внутренним огнем и мечтами о мести.
– Хочешь, я покажу тебе этот склеп? – предложил я Марселю, уже заранее зная, что он струсит и откажется. – Не бойся, там нет никого, кроме семи прекрасных, чуть зловещих статуй и сокровищ. Туда не смеет зайти ни одно сверхъестественное существо. Вообще там мало что можно связать с мистикой, разве только, кроме того факта, что сам склеп принадлежит мне.
Марсель слегка присвистнул то ли от изумления, то ли из уважения к подобной смелости. Самому ему казались зловещими даже надгробия на кладбище, он бы никогда не решился объявить какой-либо склеп своим личным владением.
Я поудобнее устроился на подоконнике и посмотрел, что творится внизу. Там, в темноте, по острым булыжникам мостовой, как будто плясали в диком хороводе те существа, которых я видел в склепе Розы. А может, мне просто почудилось. Может, так куролесит и гадко смеется кто-то из моих собственных подданных.
– Эдвин, осторожнее! – предостерегающе крикнул Марсель, когда я перекинул ноги через подоконник и наклонился, чтобы повнимательнее присмотреться к событиям внизу. Он знал, что я умею летать и, тем не менее, за меня беспокоился. А у меня, как и всех крылатых созданий, было пристрастие к тому, чтобы сидеть где-то на высоте, как птица на жердочке, и готовиться к рискованному прыжку вниз.
Смех внизу тут же прекратился. Шпионить теперь было не за кем, зато со мной были блокнот и перо с кончиком, чуть перепачканным чернилами. Пара заклинаний, и этих чернильных пятен хватило на то, чтобы исписать стихами целый лист. Я укладывал в рифмы то, о чем постоянно думал, а ветер теребил мои локоны и швырял их на глаза так, будто пытался запретить вспоминать о склепе и искать дорогу к нему, пусть даже только в стихах, а не на деле. Так мы с Марселем и работали какое-то время, художник и поэт, оба занятые своими делами, а потом, я услышал множество звуков со стороны площадей и дальних кварталов и понял, что слуги Розы решили совершить вояж по спящему городу. Я их не видел, но слышал легкое царапанье и противный визг, и предполагал, что они карабкаются по стенам и забираются к кому-то в окна, чтобы утащить не ценные, но яркие безделушки со столиков прямо из-под носа у спящих хозяев. Ну и воришки! Кто-то даже смог утащить несколько нарядных лент и украшений из шляпной лавки, и, уходя, разбил хвостом витрину. Я слышал, как осколки с тихим звоном посыпались на тротуар, и приятели проказника громко, гадко захихикали. С тем же самым смехом меня самого выдворяли из гробницы. Может, отложить блокнот со стихами и стрелой полететь к центру города, чтобы навести порядок. Всех пронырливых хулиганов я не успею поймать, они разбрелись по огромному городу, как по лабиринту, но хоть кого-то я успею схватить точно, да и Перси, если быстро его позвать, сможет преодолеть брезгливость и поймать за хвост парочку нахалов. Я бы кинулся за ними хоть сейчас, но не хотелось так неожиданно кидать Марселя одного. Где гарантия, что, пока я буду ловить озорников, те из них, которые успеют сбежать, в отместку за собратьев не раскромсают своими острыми коготками все самые лучшие картины Марселя. Конечно, я начертил оберегающие заклинание над его дверью и окном, но, когда имеешь дело с такими ловкими и хитрыми пронырами, ни в каких методах безопасности нельзя быть уверенным.
Кто-то особенно наглый отделился от целой армии и подобрался поближе к дому Марселя. Одно, может быть, два пронырливых существа во всю прыть скакали по мостовой и оставались почти неотличимыми от мглы для человеческого взгляда – просто уродливые маленькие тени на фоне прочих ночных теней. Они проворно поднялись туда, где сидел я, под самую крышу. Я не слышал, как они карабкались по стене, значит, наверное, забрались наверх по водосточному желобу. Стоило бы насторожиться, но я был настолько твердо уверен в собственных силах, что даже не отложил блокнот. А нужно было бы заранее освободить руки, чтобы схватить первого, кто окажется поближе ко мне. Они были где-то близко, но не рядом со мной, поэтому я на миг расслабился, решив, что еще есть время для передышки. Я не сразу заметил длинные коричневые коготки, которые потянулись к окну из мрака, моментально выхватили у меня из рук блокнот и нырнули обратно во мрак. Я хотел броситься в погоню за воришкой, но тут ощутил, что в карманах стало непривычно легко, вся тяжесть золотых монет и одному мне дорогих безделиц куда-то исчезла. Опустив руку в карман, я понял, что в нем не осталось ничего, ни денег, ни вещиц, ни даже носового платка. Кто-то весело хихикнул во тьме, чьи-то проворные лапки опустились на подоконник, метнулись ко мне, и нескольких золоченых пуговиц на моем камзоле, как ни бывало. Ну и мошенники! Если бы я, как обычный смертный, носил с собой часы, то сейчас бы остался без них.
Блокнот со стихами, однако, мне вскоре вернули. Та же когтистая лапка швырнула мне его назад. За окном раздалось недовольное фырканье. Очевидно, злодеи были недовольны, что блестящая корочка блокнота на самом деле оказалась обычной картонкой, а не чистым золотом. Выходит, они еще вдобавок и скупые. Лично мне денег было не жалко. Что значила та мелочь, которую я сам бы им подал, если б они попросили в сравнении со всего одной страничкой стихов, в которые вложена душа. Хорошо, что они отдали мне блокнот как раз в тот момент, когда я решил прочесть заклинание, благодаря которому в моем кармане очутились бы не только украденные вещи, но и сами воры. В этом случае им бы не поздоровилось.
Кажется, они решили обворовать и Марселя. Во всяком случае, одна когтистая лапка потянулась к набору кистей, а другая к пустому медному кувшину из-под вина. Я всего лишь шикнул на них один раз, но они тут же расслышали магическое слово, испуганно взвизгнули и канули в пустоту, так будто их вообще никогда и не было.
– Что-то случилось? – Марсель оторвался от работы. Он тоже услышал визг и, наверное, решил, что на этот раз вместо золота я принес к нему в кармане бездомного котенка.
– Ничего не случилось, – быстро ответил я, при этом напряженно оглядывая тьму за окном, и каждый миг ожидая новой пакости. – Только, кажется, у меня вот-вот заведутся приятели, которые очень любят пошалить.
– Ты хочешь пригласить их сюда, чтобы я их тоже нарисовал? – Марсель вытер капельки пота со лба. Он работал всю ночь, устал и, явно, не очень хорошо понимал, что мы внезапно оказались в осаде. И это в самом центре Рошена, где правит великий изгонитель демонов Августин, стоит умолчать о том, что и с его святостью дело не обошлось без тайны. Мог бы подумать случайный прохожий, что нас осаждает нечистая сила?
– Ни в коем случае не приглашу их к тебе и даже вышвырну вон, если они сами придут, – ответил я Марселю.
– Почему?
– Потому что они относятся к тем гостям, которые любят прихватить с собой все, что им приглянется.
Марсель попытался кивнуть с понимающим видом, хотя на самом деле не понял ничего. Он вокруг себя не видел никаких гостей, не слышал стука в дверь и вообще никого не замечал, но уже привык к тому, что я вижу рядом с нами тех, кого сам он увидеть не может.
– До знакомства с тобой я и не подозревал, что рядом с нами существуют те, о ком можно прочесть только в сказках и не в единичном экземпляре, а в бесчисленных количествах, – зевнув, пробормотал он.
Работать больше у него не было сил, но сегодня ночью продолжать труды было и не надо. Картина завершена, и я, даже будучи самым суровым критиком, не смог бы не назвать ее шедевром. Похоже, после знакомства со мной Марсель стал не только понимать, что вокруг него существует целый незримый сказочный мир, но и работать вдвое, нет, в стократ быстрее, чем раньше. Возможно, раньше он был медлителен, потому что считал свои работы никому не нужными и далеко не совершенными, но теперь, когда нашелся хоть один искренний ценитель, Марсель готов был отдать всего себя искусству, работать без сна и отдыха всего лишь за похвалу. А может быть, каждый одаренный, хотя бы в мечтах пообщавшийся с ангелом, испытывал прилив творческих сил. Мой светлый ореол тоже был всего лишь иллюзией, но Марсель принимал его за правду только потому, что ему так хотелось.
BETWEENDIGITAL |
Недавно я дал Марселю адрес поместья, где поселил Ориссу, и назначил ему незримого проводника, который подтолкнул художника к тому окну, в которое можно было увидеть, как музицирует моя подопечная. Марсель видел Ориссу всего лишь однажды, да и то всего несколько мгновений, но запечатлел на холсте ее черты так, будто она сама позировала ему всю ночь. Стоило только убрать тонкую, похожую на венок рамку, и картина показалась бы мне сценкой из жизни. Казалось, стоит только подойти, протянуть руку и прикоснешься к плечу Ориссы, на которое кокетливо спадают непокорные длинные пряди волос. На картине девушка сидела за клавесином. В жизни Орисса тоже большую часть времени проводила за клавесином, а остальную тратила на мелочные козни. Кисть художника тонко обвела опущенные вниз ресницы, но глаза все равно были видны, и в них плясал едва заметный лукавый огонек. Как Марселю удалось уловить неуловимое, запечатлеть на холсте навеки то, что даже в жизни нельзя было задержать даже на миг. Все было выполнено кистью идеально: каждый локон, каждое кружево на лиловом платье, каждый корешок книги в затененной библиотеке за спиной натурщицы. Мне не понравилось только то, что тьма сгущается за спиной Ориссы и приобретает форму крыльев, не потому, что это было некрасиво, напротив, очень даже романтично и интригующе то, что на плечи девушки, сидящей за клавесином, ложится тень от чьих-то крыльев. Просто это был нехороший знак, как будто тень довлеет над Ориссой, подкрадывается к ней сзади и хочет погубить ее. Но чья это тень? Тень дракона или тень смерти?
– Тебе она нравится? – Марсель имел в виду картину.
– Как и все твои работы, – кивнул я. – Только скажи, зачем ты нарисовал эту тень, и крыло, которое касается плеча девушки?
Марсель только пожал плечами и произнес:
– Мне показалось, что я его видел.
– А сама Орисса? Какой она тебе показалась?
Марсель уставился куда-то в пространство и долго думал, прежде чем ответить, будто пытался найти одно точное слово и никак не мог его подобрать.
– Неживой, – наконец сказал он.
Браво, Марсель, мысленно похвалил я, ты сумел охарактеризовать одним словом мое творение, хотя тебе и трудно было сказать такое об Ориссе.
– То есть, она говорит, она двигается, она играет и довольно неплохо, но все, что она делает, кажется мне вынужденным, будто кто-то поселился внутри нее, или какая-то дурная кровь разлилась по ее венам и побуждает ее к действиям изнутри, как кукловод ведет марионетку. Ты, наверное, будешь смеяться надо мной за такие сумасшедшие предположения.
– Вовсе нет, – возразил я, как можно было смеяться, если ему удалось так тонко подметить истину.
– Знаешь, однажды, на ярмарке, я видел механизированную куклу размером с живого человека, так вот, Орисса была бы точной ее копией, если б не внешняя привлекательность и нежность. Кажется, что живут в ней лишь одни глаза, и сквозь них в этот мир выглядывает кто-то, кто вовсе не был должен сюда возвратиться из могилы.
Оказывается, Марсель увидел все, что было скрыто от других, даже то, что огненная кровь дракона разливается по венам этой мертвой девушки и принуждает ее возвратиться к жизни. Только вот он отказывался поверить в то, что все, увиденное им, правда. Как же тонко чувствуют одаренные, поэтому, наверное, им и удается превратить обычный кусок холста в великолепный портрет или стопку чистых листов в блистательную поэму. Они тоже, по-своему, творят волшебство. Все увиденное Марсель принял за свою собственную фантазию и в то же время так точно перенес свои впечатления на полотно, он говорил о своих чувствах миру посредством кисти и холста.