Она, улыбаясь, прошептала:
— Это простой человек.
Старик принялся есть, отдавая лучшие куски Дику. Раньше, чем вкусить вино, принесенное ему, он пролил небольшое количество на землю для мертвецов и перед каждым глотком возобновлял этот обряд.
Им захотелось посмотреть плантации, которые полого спускались к прибрежным скалам, среди рядов бананных деревьев. Безупречная синева неба на горизонте прорезалась темной полосой, и они принуждены были сократить свою прогулку. По расчету моряка через час гроза разразится на острове. Но он ошибся. Вихрь налетел с фантастической быстротой и первые капли застигли их уже на пороге хижины, где с тревогой поджидал старый негр.
Ливень был настолько силен, что хижина сейчас же очутилась в воде. Целые полчаса они забавлялись как дети, даже не подумав взглянуть на часы. Судя по ударам грома, гроза уже удалялась. Они могли бы вернуться домой к ужину, если б поторопились. Но дождь не прекращался, и они угостились диким медом, который старик подал им на листе банана с лепешкой из муки тростникового сахара. Тьма сгустилась еще больше. Наступила ночь. При свете воскового факела они заметили, что отшельник подметал угол своей хижины и вытаскивал подстилку из тростника и шерстяное покрывало, которое заботливо расстелил на земле.
— Он уже приготовляется лечь, — заметил шепотом Лармор: — а дьявольский дождь и не думает перестать.
— Он уже менее силен, — сказала девушка, вставая: — начнем готовиться.
— Да, ведь, через несколько шагов вы промокнете до костей, — весело сопротивлялся он: — Гораздо благоразумнее будет подождать.
Старик жестом показал им, что его приготовления окончены и предложил им занять эту постель. Как, это ложе было предназначено для них? Они стояли в оцепенении перед этой обширной грубой постелью, приготовленной для них — фиктивных супругов... Других на их месте такой инцидент рассмешил бы, но им было не до шуток, потому что старик открыл им природу и глубину их собственных чувств.
Жан негодующим жестом отверг это предложение, в то время, как Алинь, охваченная странным недомоганием, храбро пыталась стряхнуть с себя усталость. Жан, наконец, обернулся к ней и сдавленным голосом предложил:
— Если хотите, пойдем... Дождь, кажется, теперь слабее.
Он зажег восковую свечу, взятую у старика, и держался впереди, останавливаясь каждое мгновенье, чтоб осветить для Алинь какую-нибудь колючую лиану или скользкое место. Он первый нарушил молчание, предупреждая ее о каплях, грозящих скатиться с ветвей и погасить факел, или о камнях, катящихся под ноги. Но в его словах уже не было прежней искренности. Брачная постель, так резко нарушившая целомудрие их рождающейся любви, испортила его настроение. Смысл его досадливой брани не мог ускользнуть от молодой девушки, потому что их мысли проделали одинаковый путь.
— Дикарь!
— Его надо простить... — вступилась она: — В простоте своей души он думал, что так лучше.
— Вы правы, — согласился он, внезапно смягчившись: — он думал, что так лучше. Вам должно быть странно, что я так вскипел?
Он остановился и весело вспомнил:
— Значит, он на самом деле нас принял за супругов?
Когда он обернулся к Алинь, мокрая ветка задела свечу и она погасла. Они испустили крик ужаса, сейчас же сменившийся взрывом хохота.
— Вот так положение! Посреди ночи, посреди леса, ни одной спички! Да, ведь, эта катастрофа! — Вы не слишком боитесь, Алинь?
— Нет, не слишком.
— Я слышу, вы смеетесь... Но вижу столько же, сколько в трубе. Где вы?
Руки их встретились впотьмах и пальцы задержались в пальцах. Он взял ее за руку и увлек за собой, нащупывая свободной рукой препятствия. Было очень трудно взбираться по скользкой тропинке, и они вскоре принуждены были отдохнуть на каменном уступе. Под деревьями зажигалась иллюминация. Светляки, несущие в головах и брюшках яркие фонарики, стаями вылетали из-под коры старых деревьев и в безумной пляске носились над землей, создавая вихрь серебряных молний. Тьма расступилась, за темной завесой кустарника фосфорный свет бактерий закутывал светлым саваном мертвые деревья. Один светлячок заиграл своими алмазами на корсаже Алинь. Они молча двигались среди густого тумана, опьяненного горячим запахом цветов. Она держалась за полы его пиджака, в то время, как он шел впереди, вытянув обе руки. Вдруг она отпустила его, испустив крик боли... Ранена? Нет, вывихнула ногу. Он обнял ее за талию, и они медленно продолжали взбираться вверх, но каждый шаг вырывал у нее стон. Тогда, не говоря ни слова, не дав ей времени опомниться, он взял ее на руки.
— Это безумие! Я слишком тяжела! Не можете же вы...
— Замолчите! — прикрикнул он: — Не сопротивляйтесь! Вы легки, как цветок. Если я устану, мы отдохнем. Вообразите, что вы на руках старшего брата.
Прижавшись к его груди, охватив руками его шею, она отдалась сладкому оцепенению. Когда он опускал голову, под мокрой веткой, она чувствовала на своей горячей щеке ласку его дыхания. Она понимала, что наступит мгновенье, когда ищущие друг друга уста соединятся. Глаза ее закрылись. Все существо покорилось. Она всей душой и телом ждала поцелуя, который отдаст ее этому человеку, такому сильному, отважному и доброму. И мгновенье пришло. Жан остановился, страстно прижал ее к себе и поднял к своим губам... И внезапно, разжав объятия, он отвернул голову и прошептал:
— Простите, простите, Алинь... Я обезумел! Я забылся!
— Жан! — воскликнула она в слезах.
— Я всего только моряк. Проезжий. Человек, которого море поглощает в часы гнева.
— Жан!.. Жан!.. О, Жан, — взывал ее прерывающийся голос.
— Нет, оставь... Не искушай меня... Сжалься, Алинь.
Он тихонько положил ее на старый ствол, преграждавший дорогу, и сел возле нее. Она рыдала, и его сердце тоже сжалось тоской. Он гладил рукой ее волосы и мгновеньями приникал к ее губам.
— Вы когда-нибудь будете вспоминать эти часы опьянения и в мыслях своих будете мне благодарны. Вы подумаете о бедном моряке, который однажды встретился вам на пути, но в вашей жизни не совершил ничего непоправимого...
Над влажной травой светляки сплетали огненные хороводы, капли дождя вспыхивали внезапно, освещенные их крохотными фонариками. Мшистая кора стволов была обсыпана сверкающими искрами. Вверху, между вершинами деревьев, в небе, обмытом дождем, тоже мерцали алмазы. Цикады напевали свои однообразные песни. Вдали раздавался клекот ночных птиц. Раздавался грохот моря в его неустанной борьбе со скалами.
Как ребенок, уставший от слез, она уснула на груди молодого человека, который, задумавшись, устремил глаза к мигающим звездам. Он осторожно разбудил ее. Сверху раздавался жалобный крик.
— Мамзель! Мамзель! Где вы? Где вы?
Глава XI.
После перерыва.
Наслаждавшийся свежестью утра, Жан Лармор с террасы увидел Алинь и Жюльен, шедших в направлении северной башни и скоро присоединился к ним в нижнем зале, где раздавались стоны каторжника. Его раны — два укола кинжалом в плечо и в бедро — были уже на пути к излечению, но лихорадка и кашель не покидали его.
— Эль Браво, — сказал моряк: — не похоже, чтоб ты скоро отправился в ад.
Он называл его (Эль Браво, свирепый) именем, которое дали ему индейцы с Ориноко, среди которых он совершил не мало преступлений в течение пяти лет, протекших со времени его бегства с каторги.
— Эль Браво не издохнет таким образом, капитан, — усмехнулся больной, приподымаясь с кровати.
— Чем ты занимался до каторги?
— Заведывал протокольной частью.
— Вот, погоди, явится за тобой венецуэльская полиция! Получишь свои двенадцать пуль в спину.
— Тринадцать, — поправил каторжник; — потому что ваша еще сидит в моем теле.
На террасе все трое друзей встретили Ляромье, который принес им радиограмму: ожидаемый уже несколько дней Шарль Зоммервиль выедет на «Форверде» после полудня.
— Объявляю пари! — крикнул Жюльен: — даю сто против одного, что патрон вернется не один. Вы хмурите брови, мадемуазель Алинь? Наивное дитя. Я вам говорю, что, если кто-нибудь из них бросит другого, то это будет она. Я психолог, поверьте!
— Вспомните, — слабо протестовала девушка: — ту решимость, которую выражало последнее письмо...
— Ну, что, держите пари, да или нет?.. Нет?.. А вы, капитан Лармор? Да ну же, дайте мне выиграть несколько луи!
— Простите меня, — ответил Жан с напряженной улыбкой: — Я не умею забавляться такими вещами. Для меня любить и страдать — одно и то же.
— Благородный герой, вы смотрите мрачно на вещи! Слышите, Алинь? Любить и страдать...
Алинь медленно удалялась от них.
— Я вас прошу... — проговорил Лармор взволнованным голосом, схватив Жюльена за руку.
Он удалился в другую сторону. Веселый лаборант проводил их с насмешливой улыбкой.
— Быть влюбленным, как видно, вовсе не забавно!
Около четырех часов после полудня на горизонте показалась серенькая точка, которую давно уже подстерегал Маренго. Алинь и Жан спускались вниз по тропинке и шли рядом, обмениваясь незначительными словами. Со времени их прогулки прошла неделя. Не избегая друг друга, они, однако, ни одним намеком не касались своих признаний. На крутых переходах он шел впереди и в помощь ей протягивал обе руки. Тогда огонь его темных глаз смягчался под ясным взглядом девушки.
— Отчего вы на меня так смотрите? — спросила она внезапно.
— Чтоб лучше запомнить цвет ваших глаз на то время, когда со мной будет только ваш образ.
— Вы меня приводите в отчаяние, Жан!.. Не говорите мне, что дни моего счастья сочтены!
— Я не могу дольше здесь оставаться, Алинь. Нужно привыкнуть к этой мысли.
В своей печали она забыла о лодке и о том человеке, которого она возносила выше всех до той минуты, пока он не изменил их общему идеалу. С подножья скалы она заметила лавирующую между скал лодку и с дрожью в голосе проговорила:
— Я остаюсь ужасно одинокой...
— Знаете, — издали кричал Жюльен, заметив их: — у нас снова будет весело! Патрон везет гостей. Это невообразимо.
Он передал бинокль молодой девушке и захохотал.
— Я не вижу среди них дамы, но она наверно там. Не может быть, чтоб она его так бросила.
Алинь подавила крик, не опуская бинокля. Он торжествовал.
— Я вам говорил, что обворожительная Элен к нам вернется. Кто знает, может быть этот толстый человек — ее венецуэльский дядя. У нас теперь будет семейный дом.
— Неужели я ошибаюсь... — прошептала она, не упуская из виду лодки: — Там молодой человек, страшно похожий... Неужели, Анри?
— Сын патрона? Но это вполне вероятно. Ведь, его ждали со дня на день... Как же так? Не может быть, чтобы крошка была на лодке. Ведь, не привезет же он ее вместе с сыном!
Алинь вернула ему бинокль.
Он сразу же начал извергать комические проклятия, приводившие в шумный восторг Огюста и его негритянок. Нет, он этого не мог переварить. Сын и любовница рядом! И папа возле них, размахивающий панамой, посылающий привет Пьедраде с его колонией.
— Ну что же? — сказал Жюльен, вкладывая бинокль в футляр: — Я не вижу причины портить себе кровь. Может быть мой взгляд на воспитание устарел уже.
Жан Лармор улыбался. Огюст и негритянки тряслись от смеха. Даже Алинь заразилась безумным весельем Атали Куку. И Зоммервиль, вместо суровых лиц, которые рисовала ему его неспокойная совесть, встретил веселые улыбки. Он первый выскочил на мостки и пожал руки трех друзей, справляясь об их здоровье и, не дав им времени ответить, сказал отрывисто и вполголоса:
— Я вам все объясню. Вы увидите, я не мог действовать иначе. Впрочем, мадам Амон всего на несколько дней. Вы запомните. Полковник Амон, австралиец, оставил бедняжку вдовой. Я вам это расскажу. Мы не поняли ее. Несколько свободные манеры, но это честная женщина, пережившая много горя. Она вас так любит, Алинь. Она говорит только о вас. Одним словом, вы хорошо запомнили имя — мистрис Амон или мадам. Это, конечно, не имеет значения. Пожалуй, мистрис Амон более почтительно, в виду моего сына. Дорогое дитя, какой сюрприз. Я гулял на набережной с... мистрис Амон и вдруг причаливает пакетбот... Осторожно!... Вы запомнили?
— Yes, sir, mistresse Hammond! — насколько можно торжественнее сказал Жюльен, подымая руки, точно для клятвы.
Зоммервиль, не поняв насмешки, вернулся к лодке; лаборант прошептал своим друзьям:
— Вы заметили его странный взгляд и отрывистый голос? Надо было бы предупредить вдову Амон, что ее новый жених — кандидат в сумасшедшие. А, вот и сын! Какой милый мальчик! Атлетическое сложение. Тонкие черты, умные глаза. Очень милый!
В два прыжка Анри очутился возле них и снял шляпу.
— Вы, должно быть, не узнаете меня, мадемуазель. Это было так давно.
— Какой сюрприз, Анри! — сказала Алинь, улыбаясь: — Я очень рада вас видеть снова.
— Мне так хотелось обнять поскорее отца! Поэтому, как только дядя решился... Вы не знаете моего дядю Гарольда?
Гарольд уронил свой монокль, галантно поклонился и поднес руку Алинь к губам. Он носил белый прекрасно сшитый костюм и ростом был несколько выше брата. Будучи старше его на два-три года, он упорнее его защищался против приступов старости, крася усы и волосы и сдерживая тисками корсета увеличивающуюся с возрастом тучность. Платок, которым он вытирал лоб, издавал благоухание будуара. Жюльен оценил его двумя словами, которые шепнул на ухо моряку:
— Старый кутила.
— М-сье Лармор, — сказала Алинь, представляя ему юного путешественника: — м-сье Анри Зоммервиль горит желанием с вами познакомиться.
Молодой человек схватил руку Лармора. Глаза его горели. Черты выражали сильный восторг.
— Какой чудесный подвиг вы совершили... Мне рассказывали отец и мистрис Амон. Акулы и буря! И вы трижды, четырежды рисковали жизнью для того, чтобы спасти незнакомую женщину! Как это прекрасно!
В то время, как Анри так горячо выражал свой восторг, дядя, поправив монокль, с любопытством посмотрел на моряка, потом протянул ему руку и сказал:
— А, так это вы герой! Поздравляю! Мы вам обязаны такой драгоценной жизнью! Мистрис Амон очаровательная женщина! Вы заслужили орден Почетного Легиона. Искренне говорю вам.
Но Зоммервиль уже подходил вместе с Элен, элегантно преображенной городским костюмом. Не давая времени притти в себя, она бросилась на шею Алинь, горячо приветствовала своего спасителя, ответила гримасой избалованного ребенка на «мистрис Амон», сказанное Жюльеном, бросила веселое приветствие мулату и негритянкам и объявила, что она умирает от голода и жажды. Ученый извинился: он поговорит с Алинь и Жюльеном. Пусть Гарольд предложит свою помощь молодой женщине. Анри не захотел отставать от отца, и Мутэ принужден был итти один. От его уха не ускользнул шепот и сдавленный смех последней пары.
— Нельзя сказать, чтоб здесь было безумно весело.
— О, здесь сельский покой, очень удобный для любви.
— Никогда вы меня не заставите поверить, что вы влюблены в моего брата. Он так мало интересен.
— Но он обожает меня!
— Как и все те, кого вы околдовали. Как меня, например. Что вы здесь собираетесь делать? Среди его дохлых зверей?
— Что за вопрос! Я сделаюсь лэди Зоммервиль.
— Но ведь со мной вы добьетесь того же самого, чертенок! Более того: вы получите Париж и Довиль. Ведь, здесь вы испортите себе жизнь. Вы слишком умны для этого.
— Надо ж положить конец. Кроме того, я обожаю Шарля.
— Он должен был вам сознаться, что он почти разорен!
— Что за шутки!
— Для того, чтобы купить этот остров и устроиться на нем, он истратил больше четырех миллионов. Это безумец. Не знаю, осталось ли у него триста или четыреста франков?
Так как Элен хранила молчание, Жюльен решил, что она осматривает пейзаж или взвешивает красноречивые цифры. Усмехаясь в свою темную бороду, он ускорил шаг и нагнал Жана.
— Редкостная женщина! Она расправляется с Зоммервилями, как хочет.
Он подошел к передней группе, где Шарль Зоммервиль, нежно опираясь на руку сына, пробовал воодушевиться новыми планами, которые он излагал молодой девушке. После этих нескольких недель перерыва, он готов был окунуться в работу с удесятеренной энергией и с удивительной ясностью ума. По его словам, ему нужно было два-три месяца для завершения своего открытия, тогда он сможет безбоязненно бросить вызов ученому миру и широкой публике.