— Опыт Миронова, мне кажется, достаточно ясен.
— Великолепно. — В качестве примера приведем классический опыт Миронова. Известно, что у всех млекопитающих молочные железы начинают работать только через несколько дней после разрешения от родов, но, если предварительно перерезать нервы, ведущие к молочной железе козы, выделение молока произойдет в любое время и так же обильно, как у нормального животного. Другой пример, еще более показательный, предлагает нам случай с обезьяной Роза-Жозеф. Когда Роза сделалась матерью...
— Гм... — произнесла Алинь: — Анри еще слишком молод.
— Да, вы правы. Зачеркните.
— Эти микроскопические организмы, живущие собственной жизнью, играют роль возбудителей. Уже давно подозревали, что одна и та же железа производит несколько категорий этих организмов. Шарль Зоммервиль считает возможным доказать, что щитовидная железа производит не менее трех субстанций, из которых одна, которую он назвал ферментом «Жи», как видно, обладает способностью возбуждать к деятельности и омолаживать клетки во всех частях тела. — Но я не хочу слишком утвердительно высказываться об этом.
— Но нужно изложить результаты опытов над собаками и обезьянами; ведь, они очень показательны.
— Давайте, изложим. На чем вы остановились?
Непокорный локон на ее виске снова задел его. Она смотрела на него своим открытым вопросительным взглядом, и он заменял слова, которые просились на его язык, первыми попавшимися незначительными фразами.
— Дорогой друг, у вас тут локон, о котором я не могу сказать ничего плохого, потому что он принадлежит вам, но он смущает мой покой. Не будете ли вы так великодушны, и не заставите ли вы этот локон лечь на место, когда мы работаем с вами.
— Клянусь, я уберу его.
— Вы, конечно, вправе смеяться над моим легкомыслием. Волосы красивой особы касаются моего лица, и я сейчас же забываю то, что мне нужно сказать.
— Не закончить ли нам доклад? — напомнила она, не угадывая его волнения.
— Алинь, вы из тех женщин, которые требуют к себе уважения и даже преклонения. Таких женщин почитают и им завидуют. Завидуют их непроницаемости, которая составляет большую силу.
Она, наконец, поняла и слегка нахмурила брови.
— Я также, как и вы, профессор, полагаю, что обладаю этой силой, но она еще не подвергалась испытанию, и я не знаю реальна она или фиктивна.
Он долго глядел на нее, не отвечая, и, наконец, освободившись от наваждения, вернул себе спокойствие и даже хорошее расположение духа:
— Дайте мне руку, Алинь, и скажите, что не находите меня смешным. Я вдвое старше вас и чуть не сделал вам признания. Припишите приступ этого сантиментального безумия моему долгому одиночеству. Я ужасно зол на себя за то, что не умею состариться.
— Но, ведь, это тоже сила.
— Да... Но сила отрицательная, которая с молодостью имеет только одно общее — опасные иллюзии... — произнес он несколько грустно.
Она украдкой бросила на него сострадательный взгляд. Стук в дверь нарушил молчание. Жюльен Мутэ вошел, извиняясь.
— Я позволил себе притти сказать вам о прибытии миссионера; его лодка уже на виду.
— Отец Тулузэ, вы уверены? — весело вскричал Зоммервиль.
— Огюст узнал его издали по его длинной черной бороде. Обе пироги перешли уже за черту рифов, и через десять минут...
— Вы увидите замечательного человека, — прервал его ученый: — таящегося под совершенно скромной внешностью.
Он взял свою панаму и поспешно вышел из комнаты, преследуемый лукавым взглядом лаборанта, который сейчас же обратился к Алинь.
— Уверяю вас, я ясновидящий. Держу пари, что патрон вам только что признавался в своей страсти (она пожала плечами), и что вы его вежливенько посадили на место.
— Вы глупы.
— Значит, перспектива сделаться мадам Зоммервиль вас не очень манит?
— Когда дело до этого дойдет, я у вас спрошу совета.
Алинь нашла ученого у подножья скалы, где собрался весь персонал замка. Обе пироги, — огромные, выточенные внутри стволы — уже обходили последние камни под управлением индейцев, работавших веслами или шестами. Мускулистые полуголые тела индейцев блестели на солнце. Среднюю часть экипажа занимали пальмы, образующие навес, защищавший от солнца пассажиров, Позади навеса стоял человек с черной длинной бородой, в выцветшей заплатанной сутане и махал в воздухе соломенной шляпой, истрепанной от непогоды.
Огюст и обе негритянки яростно выкрикивали приветствия, поглощаемые шумом прилива.
Наконец, пироги прошли опасное место и достигли скалы, служившей опорой мосткам. Шарль Зоммервиль протянул руку миссионеру, помогая ему сойти на берег.
— Я очень рад вас видеть, отец Тулузэ. Путешествие не слишком утомило вас?
— Да, пожалуй, — проговорил миссионер, с усилием выпрямляя члены. — Мы сегодня плаваем с утра, и я немножко озяб, но море было очень милостиво.
Знакомя Алинь с аббатом, Зоммервиль прибавил:
— Алинь — дочь моего старого друга, согласившаяся мне помогать в качестве секретаря.
Миссионер снял шляпу и улыбнулся, оправляя сутану, в которой не доставало многих пуговиц.
— Надеюсь, мадемуазель простит мне мой ужасный вид?
— Здесь никто не следит за модой, — сказала Алинь улыбаясь.
Алинь с любопытством следила за работой индейцев. Широкоплечие, коренастые с круглыми безбородыми лицами, вокруг которых падали черные гладкие волосы, индейцы вместо всякой одежды носили лоскуток полотна, повязанный вокруг бедер. Казалось, без всякого усилия, молча и бесстрастно подымали они тяжелые деревянные ящики-клетки, в которых видны были обезьяны и другие животные.
Отец Тулузэ внезапно сжал кулаки и остановился посреди мостков, выкрикивая слова на неизвестном языке в сторону одной из пирог, откуда только что выглянули три женщины, также мало одетые, как их спутники.
— Как видно, никогда в жизни мне не удастся цивилизовать этих дур! — воскликнул он, с жестом отчаяния подымая руки к небу: — я разоряюсь на них, покупая им коленкор. Пока они в лесу, они держат себя прилично; как только они приближаются к Венецуэльской деревне, они сразу снимают с себя платья, считая себя в них смешными, а так как это все, что они имеют на теле, вы легко можете себе представить, как это меня бесит, когда я появляюсь с ними перед посторонними. Поставьте себя на мое место, доктор Шарль!
Обернувшись, он увидел, что Зоммервиль и Жюльен умирают со смеху, и его ярость сразу растаяла.
— Заметьте себе, что эти создания в смысле целомудрия стоят выше других женщин. Я журю их, но мирюсь с обстоятельствами. Ведь, эти люди так близки к природе. Кроме того, как только вы заставляете какой-нибудь первобытный народ носить одежду, вы подвергаете его легочным заболеваниям. Так что я не слишком настаиваю. Я закрываю глаза.
— А я открываю свои, — засмеялся Жюльен Мутэ. — В это время Зоммервиль и миссионер стали подыматься по тропинке. — Эти жительницы девственных лесов как будто высечены резцом.
Три молодые женщины — у одной из них грудной ребенок был подвешен на платке, обматывавшем шею — складывали на берег походную утварь: чугунный котелок, несколько деревянных подносов, длинные ножи и большие четырехугольники из тонкой и мягкой коры, заменяющие постель индейцам. Женщины были ниже ростом и менее коренасты, чем мужчины, но так же бесстрастны, как и они. Несколько раз они проходили мимо Жюльена, не обращая на него ни малейшего внимания, хотя он и выпрямился во весь рост и поглаживал свою красивую коричневую бороду.
— Они не дурны, но я не думаю, чтоб они блистали умом, — заключил он разочарованно.
Индианки расположились у подножья скалы и собирались разложить костер. Алинь остановилась перед ними и склонилась над новорожденным, привешенным к шее матери. Дикарка улыбнулась ей и, прижимая ребенка к груди, горделивым жестом дала понять:
— Он мой, это моя вещь!
И, продолжая пантомиму, показывая на подруг, объяснила:
— Они не матери, они — ничто, а я мать, я королева.
Бездетные женщины склонили головы, как бы подавленные ее презрением.
Молодая девушка погладила спинку маленького краснокожего и задумчиво направилась к тропинке. Под влиянием насмешек этой дикарки над бесплодием ее подруг, мысль о естественном и социальном значении материнства, без которого женщина представляет собой несовершенный и паразитствующий организм в смене поколений, заняла ее всецело.
Глава VI.
Белая и красная магия.
— Вы меня простите, доктор Шарль, — говорил отец Тулузэ на следующий день после своего приезда: — Я становлюсь лентяем. Да, мне всего сорок три года, а желудок у меня уж расстроен, и я жду припадков ревматизма.
— А между тем, вас нельзя упрекнуть в чревоугодии.
— Крайности сходятся, доктор. Вот уже пятнадцать лет, как я живу среди индейцев и питаюсь дичью, кореньями и дикими плодами. Я устал от этого. Бывают ночи, когда я греховно мечтаю о мясном. Мне стыдно в этом сознаться.
В то время, как ученый наблюдал за переносом ящиков и размещением животных в лаборатории, отец Тулузэ бичевал себя за другой грех: сладострастие. После обедни, которую он отслужил в комнате, занятой накануне, он снова лег в постель и с наслаждением отдавался давно неиспытанному удовольствию: растянуться на мягкой и чистой постели.
Огюст Маренго, пришедший звать аббата к завтраку, нашел его погруженным в глубокий сон. Он тщетно позвал его два-три раза и, наконец, решился тихонько потянуть его за воротник рубашки. Кусочек полотна остался в руках негра. Он почесал в затылке, но мысль о том, что его жена сумеет поправить беду, придала ему решимости, и он легонько потряс спящего за плечо.
— Все уже ждут? Правда? Неужели я спал? Давай скорее одеваться! Мои кальсоны. Да, это мои кальсоны.
В приступе безумного смеха он опрокинулся на подушку. Оцепеневший мулат стоял перед ним и помахивал в воздухе какой-то тряпкой, испещренной бесчисленными дырками.
— Они были новыми в свое время, дитя мое, но найди-ка в этом мире что-нибудь вечное!
Когда аббат, наконец, вышел на террасу, оправляя заплатанную сутану, Шарль Зоммервиль выбранил его за опоздание. Отцу Тулузэ не оставили «адвоката»— тропический плод, который подается в виде закуски. Ему придется наверстать на остальных блюдах — оладьях из рыбы и рагу из ящериц. Меню дополняли вареные бананы, мелкий черный горох, рис в свином сале и бисквит вместо хлеба. Зоммервиль то и дело наполнял стакан отца Тулузэ.
— Выпьем за вашу успешную охоту. На этот раз вы меня избаловали. Восемнадцать обезьян, из которых четыре крупной породы, двенадцать агути, четыре двуутробки — это больше, чем я ожидал. У вас хватит на приданое для всех ваших прихожанок.
За столом засмеялись. Чокаясь с ученым, миссионер сказал:
— Пью за вашу щедрость, доктор Шарль, — вы неверующий, но вы делаете добро церкви, так широко вознаграждая меня за труды.
— Вы преувеличиваете, отец Тулузэ. Я обязан вам гораздо большим. Без вас мои работы остались бы незаконченными. Я надеюсь, что в следующий раз вы мне привезете новый транспорт обезьян. Я предпочитаю крупную породу, обезьян ревунов. Я заплачу за них вдвое: по 200 франков. — И, обратившись к Жюльену Мутэ, добавил:
— Вы увидите, что они гораздо интереснее для опытов, так как у них чрезмерно развита щитовидная железа, и форма ее напоминает ту же железу у человека.
Миссионер взволновался.
— Доктор Шарль, облегчите мою совесть, обещайте мне не причинять зла этим животным. Разве мы имеем право?..
— Я мог бы вам ответить, что наука дает нам на это все права. В особенности, пожертвовать жизнью нескольких животных для улучшения человеческой жизни. Я успокою ваше чувствительное сердце и скажу вам, что у меня нет никакого намерения мучить эти создания... но, сознайтесь, не вы ли первый обрадовались бы, если бы мои опыты привели к значительному сдвигу науки и прогресса?
— Счастье человечества оправдывает подобные жертвы, — мягко вставила Алинь.
Отец Тулузэ покачал головой и ответил с насмешливой улыбкой:
— Неужели человечество будет счастливее от того, что доктору Шарлю удастся доказать, что клетки, составляющие растительные и животные ткани, суть продукт химических реакций?
— Но дело вовсе не в этом, дорогой аббат, — воскликнул ученый: — вовсе не для этой цели наполнили вы мой зверинец. Я должен вас ввести в курс. Закурите сигару и глотните вот этого вина, пока я вам прочитаю лекцию о моем ферменте «Жи». Я хочу развернуть перед вами все значение моего нового открытия.
Избегая всяких химических терминов, он в нескольких фразах объяснил смысл своих опытов. Миссионер учтиво покачивал головой, желая показать, что следит за мыслью профессора, но отсутствие всякого энтузиазма в лице Тулузэ, рассердило ученого.
— Мне кажется, дорогой аббат, вы ничего не поняли. Или мое изложение не настолько ясно?
— Нет, профессор. Я прекрасно понял, что вы открыли в каком-то органе какое-то вещество, роль которого заключается в том, чтобы оживить некоторые состарившиеся клетки. Я выражаюсь, как невежда, но это приблизительно так?
— Приблизительно, — согласился Зоммервиль. — Я не хотел вдаваться в подробности, но вы поняли, что это вещество, этот фермент есть возбудитель жизнедеятельности клетки, поставщик энергии. Если это вещество исчезает в теле какого-нибудь существа, клетки и, следовательно, ткани не обновляют своей энергии. Тогда-то и наступает старость — предвестник смерти.
— Да... — заметил священник: — И, обратно, если вы увеличиваете количество этого фермента, вы придаете телу силу молодости? Я не могу спорить с вами, профессор, но я боюсь, что подобные чудеса останутся навсегда мечтой.
— Но, ведь, я даю вам реальные и проверенные факты.
Алинь настойчиво ввернула:
— Совершенно очевидно, что все религии запрещают верить в чудеса науки.
— Не знаю откуда вы взяли это поучение, мадемуазель, — усмехнулся миссионер: — Но уж разрешите мне не приходить в восторг от научных чудес, потому что я, живя среди первобытных людей, вижу своими глазами гораздо более ошеломляющие чудеса!
— Дайте образчик, — предложил Шарль Зоммервиль.
— Я вам дам их целое множество, — сказал оживляясь миссионер.
Он привел целый ряд странных фактов, заметив при этом, что все это видел своими глазами, а не передает с чужих слов. У племен, живущих вдали от цивилизованных государств, в глубине недоступных лесов, заклинатели духов обладают тайнами, которые передаются от отца к сыну. Они умеют извлекать из своих знаний чудовищные эффекты.
— Вы скажете мне, — продолжал миссионер: — что многие факты, которые я собираюсь вам изложить, могут быть объяснены гипнозом, но есть факты другого порядка, не удовлетворяющиеся подобным объяснением. Позвольте, доктор Шарль. Вы, конечно, имеете полное право гордиться своим открытием, но индейцы, не знающие химии и биологии, открыли тайны, несколько похожие на ваши. Я расскажу вам то немногое, что узнал об этом.
Аббату удалось проверить действие ужасного лекарства племени дарьенов на юго-востоке Панамской республики. Когда индеец хочет отомстить своему врагу, он подсыпает в его питье вещество, которое добывает у заклинателя духов. Физическое состояние человека остается совершенно нетронутым, но его мыслительные способности совершенно уничтожаются. Остается тело без души. Пассивный раб, отданный во власть своего преследователя.
— Средства, действующие на мозг, — заметил ученый: — известны уже издавна.
— Я с вами согласен, но здесь другое. Здесь человек теряет только некоторую часть своих душевных способностей, например, волю и совесть. А теперь, когда я вас послушал, мне кажется, я лучше начинаю понимать, что там происходит. Вы — материалисты — допускаете, что каждая наша умственная способность занимает определенную долю мозга. Разве нельзя предположить, что поглощенный несчастным человеком яд содержит некоторый организм, способный развиться в том именно месте, где локализована, например, воля?