— Я же говорю, Иван Алексеевич, вы очень хорошо сделали, что поспешили. Больной очень плох. Думаю, что его часы сочтены.
Пылаев вызвал дежурного врача и попросил его приготовить все для посещения больного в палате № 10.
— А тем временем, — Пылаев быстро перебрал лежащие перед ним бумаги, я думаю, вам будет небезынтересно ознакомиться вот с этой историей болезни. Только сегодня я получил письмо от своего коллеги из Верхнегорской психоневрологической больницы. Там содержался больной, по всей вероятности, также побывавший в Браунвальде.
— Вы говорите содержался?
Пылаев кивнул головой.
— Так, значит, он…
— Да, — тихо произнес Пылаев, — больной скончался, — Пылаев посмотрел в карточку истории болезни, — скончался четыре дня тому назад.
— А кто с ним говорил? — живо спросил Титов. — Почему вы думаете, что он был в Браунвальде?
— А вот прочтите.
Титов торопливо просматривал мелко исписанные листы истории болезни, спеша найти то место, которое подтверждало бы догадку Пылаева.
«…Зрение падает, — с трудом различает предметы. На окружающее реагирует слабо, обычно лежит в постели с закрытыми глазами. Тошнота…
28.02. Общее состояние ухудшается с каждым днем. Жалуется на сильную головную боль и головокружение. Сидеть в постели не может из-за расстройства статики.
1.03. Состояние тяжелое, лежит неподвижно в постели… Тонус мышц в конечностях понижен — гипотония…
…В следующие дни у больного наблюдалось беспокойство, плохой сон. Кричит, говорит что-то бессвязное; речь невыразительная, понять не удается…
2.04. Больной беспокоен… Резко выраженное слабоумие…
3.05 …Все время кричит, конфабуляция. Так, например, говорит, что к нему приходил Рихард Тиммель. В действительности посетителей не было…»
— Петр Аниканович, — подскочил Титов со стула, — Петр Аниканович! Читайте: «Приходил Рихард Тиммель».
Егоров склонился над подрагивавшим в пальцах Титова листком истории болезни.
«Приходил Рихард Тиммель», и дальше следовала сухая, точная запись внимательно следившего за больным врача: «в действительности посетителей не было».
Титов и Егоров продолжали вместе читать историю болезни:
«…В дальнейшем истощение нарастало… Общее состояние ухудшалось… Отвечает с трудом, тихим голосом… пульс учащенный, 110-120 ударов в минуту.
11.05. Больной скончался при явлениях нарастающего упадка сердечной деятельности.
Вскрытие. 12.05 (профессор Иванов). Очаговый склероз мягких мозговых оболочек. Атрофия мышц сердца и печени… Энцефалит.
При микроскопическом исследовании…»
Титов передал историю болезни Пылаеву.
— Да, Виктор Васильевич, вы правы. Можно с уверенностью сказать, что и этот больной побывал на «объекте» у Рихарда Тиммеля. И у этого больного был энцефалит. Нет сомнения: заражение энцефалитом проводилось фашистскими экспериментаторами. Но как они это делали, вот что надо узнать. Пожалуй, в этом и состоит загадка Браунвальда. Скажите, какой диагноз поставлен больному из палаты номер десять?
— Тоже энцефалит. Когда он к нам поступил, мы выяснили, что острая форма протекала со всеми признаками летаргического энцефалита.
— И заболел он?..
— В конце сорок четвертого года…
— Ага, значит, так же, как и в предыдущих четырех случаях. Скажите, Виктор Васильевич, при этом заболевании часты смертельные исходы?
— Прогноз в отношении выздоровления очень плохой. Смерть наступает от общего истощения и присоединившихся болезней. А в случаях, когда больные побывали в адских условиях Браунвальда, когда они побывали в лагерях…
— Я понимаю вас, Виктор Васильевич. Скажите, имеются ли какие-нибудь средства лечения?
— Для лечения энцефалита, как известно, специальных средств нет. Было испробовано очень многое, но пока без особых результатов. Некоторое улучшение дает лечение скополамином. Положительный эффект отмечается при применении физических методов лечения. Так, например, известное улучшение отмечается при применении рентгенотермии.
— При рентгенотермии? — переспросил Егоров.
— Да, рентгенотермия проводится обычно с центрированием лучей на область ножек мозга и подкорковых узлов.
— Но этому больному вы рентгенотермию не давали. Не так ли, Виктор Васильевич.
— Так.
Егоров посмотрел на Титова и, увидев в его глазах одобрение, продолжал:
— Если позволите, Виктор Васильевич, я вам больше скажу: вы пробовали применить рентгенотермию, и вам это не удалось — больной не переносил одного вида рентгеновских установок. Верно?
— Верно, — ответил Пылаев и переглянулся с Титовым.
— Я думаю, Виктор Васильевич, — удовлетворенно закончил Егоров, — этот больной не выносит вида рентгеновской установки потому, что она напоминает ему применявшуюся фашистами аппаратуру. И этот больной побывал в Браунвальде!
В кабинет вошел дежурный врач с халатами для Титова и Егорова. Его спокойное полное лицо выражало озабоченность. Он подошел к Пылаеву и, оглянувшись на посетителей, тихо проговорил:
— Состояние все время ухудшается. Резкое двигательное возбуждение. Пульс сто пятнадцать.
— Пойдемте, товарищи, — порывисто встал Пылаев, — пойдемте. Сейчас, пожалуй, еще можно будет попробовать поговорить с больным, но уже через полчаса… боюсь, что через полчаса будет поздно.
Просторная, блещущая белизной палата № 10 находилась на первом этаже. Высокие окна настежь распахнуты, и живительный майский воздух так прочно поселился в палате, что в ней не ощущается характерного больничного запаха.
Больной лежит у окна, на широкой кровати с гнутыми хромированными спинками, покрытый тонким кремовым одеялом. Скрученный, с согнутыми в коленях ногами, с подведенными к груди руками. Время от времени он кивает головой. Видно, как под одеялом часто и мелко вздрагивает нога, а лицо с устремленным в одну точку взглядом уже ничего не видящих глаз неподвижно, ничего не выражает, кажется бессмысленным.
Трудно поверить, что в этом изуродованном болезнью теле еще бьется жизнь. — Титов заговорил с ним мягко, задушевно, но больной почему-то стал беспокоиться и болезненно вскрикнул:
— Ты кто?
— Не волнуйтесь, — участливо проговорил Иван Алексеевич, осторожно прикасаясь к его сухой, горячей ладони, — я только хочу знать, кто издевался над вами, кто сделал с вами все это?
Губы больного зашевелились, Титов низко наклонился над ним, стараясь не пропустить ни одного слова из того, что еле внятно шептал умирающий. Слепой провел по морщинам на лице Титова пальцами и ясно, отчетливо произнес:
— Да, ты тоже видел горе!
Больной умолк. Начался очередной приступ судорог. Стало тихо — слышен едва уловимый шелест зелени за окном. Легкий ветерок приносит запах травы и жасмина. Струи живительного весеннего воздуха льются в палату, где человек уходит из жизни.
Титов не рискует больше нарушать эту тишину и долго сидит у постели молча, с зажатыми между колен руками.
У больного вдруг прекратились судороги, он весь выпрямился и стал совсем неподвижным. Титов взглянул на врачей. Врач подошел к больному и взял его руку, проверяя пульс.
Больной вдруг неожиданно громко сказал:
— О-о-о, проклятый!
— Кто? — быстро спросил Титов.
— Кранге.
Загадка Браунвальда продолжала оставаться загадкой.
В клиниках больше не было больных, о которых можно было бы предположить, что они побывали в лапах Рихарда Тиммеля. Собранные сведения были весьма скудными. Оставалось одно — тщательно изучать материалы по энцефалиту, узнавать все возможное о людях, так или иначе имевших отношение к опытам на «объекте 55».
Егоров с первых же дней пребывания в институте увлекся тематикой лабораторий и, помимо работы по предложенной ему теме, продолжал заниматься загадкой Браунвальда. Титов представил молодому ученому полную самостоятельность в этом вопросе. Самому ему удавалось заниматься этим лишь урывками — дела по основной тематике в последнее время отнимали у него все больше и больше времени.
Накануне сдачи темы Титова пригласил к себе в кабинет профессор Сибирцев.
— Иван Алексеевич, у вас на завтра все подготовлено?
— Все, Федор Федорович.
— Нескладно получается. Столько готовились, столько сил положили и вот… — старик суетливо перебирал бумаги на столе и как-то виновато поглядывал на Титова, — а сдать тему завтра не удастся. Вы не расстраивайтесь, Иван Алексеевич. Ничего особенного, а просто… применять вашу новую аппаратуру придется несколько своеобразно. Так сказать, на месте преступления.
— Ничего не понимаю!
— Сейчас объясню вам, Иван Алексеевич. Сейчас объясню. Вам, кажется, приходилось бывать в филиале?
— В каком?
— В Петровском.
— Бывал, Федор Федорович.
— Ну вот и хорошо. — Сибирцев продолжал посматривать на Титова еще исподлобья, но в глазах его уже можно было уловить улыбку. — Хорошо, Иван Алексеевич. Тем легче вам будет помочь капитану Боброву.
— Что, есть какие-нибудь сигналы от капитана Боброва? — не без тревоги спросил Титов.
— Мне сообщили о том, что приборы, которые мы поставляем в филиал института, начинают шалить. Началось это недавно, и, кажется, виною всему техник Никитин.
— Вот как! — Титов сейчас же вспомнил те времена, когда работами института усиленно интересовался американский ученый Эверс. — Странно. Теперь… Люди, которых принимают в филиал, проверяются и…
— Э, проверка, проверка! Здесь дело поинтересней. Никитин работает уже давно в филиале. Переведен туда из Центрального института, а вот недавно обнаружилось, что, как только он входит в помещение лаборатории, приборы начинают шалить. Выходит — они работают нормально.
— Ну, знаете, Федор Федорович, это мистика какая-то. Хорошо ли разобрались во всем этом?
— Думаю, хорошо. У меня есть сведения, что проверяли тщательно.
— Так, значит, Никитин…
— Неизвестно, неизвестно. Может быть, дело и не в Никитине. Там уже несколько дней находится капитан Бобров. Он считает, что разрешать этот вопрос надо с технической стороны и через свое начальство обратился с просьбой помочь ему. Надо будет подготовить наши портативные приборы типа 24-16 и выехать в Петровское.
Был теплый летний вечер.
Полный забот и волнений трудовой день окончился. Титов поздно возвращался домой. Выйдя за ограду института, он направился к поселку по густой, тянувшейся вдоль новых, уже зажигавшихся вечерними огнями домов аллее.
Жара сменилась вечерней прохладой. В институтском поселке было тихо. Только изредка по отполированному машинами асфальту проносились легковые автомобили да из распахнутых окон слышались звуки радио.
В квартире по-холостяцки пусто. Открыв на кухне банку консервов и вынув из портфеля сверток с провизией, Иван Алексеевич наскоро пообедал здесь же, за накрытым клеенкой кухонным столом. Затем прошел к себе, включил приемник, и комната наполнилась звуками мелодии, которая лилась тихо, действовала успокаивающе и не мешала работать. Титов низко наклонил пластмассовый колпак настольной лампы, вырывавшей из темноты яркий круг, и стал, как обычно, просматривать иностранные газеты и журналы. Прочитывать самому вороха литературы, в которой могли попасться крупицы необходимых сведений, конечно, физически невозможно. Титов разработал целую систему, пользуясь которой, читал лишь отобранное для него сотрудниками.
Много раз он возвращался к статье инженера Крайнгольца, перечитывая ее снова и снова. Да, Сибирцев, безусловно, прав.
Статья весьма интересная. Теперь, когда стало известно, что профессор Отто Кранге имел отношение к опытам в Браунвальде, эта статья в глазах Титова приобрела особенный интерес.
Крайнгольц неоднократно ссылается на работы Кранге. Делает это осторожно, приводя только некоторые, как будто мало значащие, факты. Совершенно непонятно, что знает Крайнгольц о Кранге, и знает ли вообще что-нибудь о работах на «объекте 55».
Несомненно одно — надо очень внимательно следить за выступлениями в печати инженера Крайнгольца.
Титов встал из-за стола, прошелся по комнате, разминаясь и время от времени плотно смыкая уставшие глаза. Неожиданно в памяти вспыхнуло описание истории болезни: «Приходил Рихард Тиммель»… Рихард Тиммель… С каким ужасом этот несчастный, должно быть, ждал его прихода! А этот! С какой ненавистью он сказал: Кранге! Сколько искалеченных людей, сколько изломанных судеб! Скольких не вернувшихся ждали и, быть может, ждут до сих пор… Катя… Большая шинель, сапоги… Капитан медицинской службы, женушка, милая, родная! Она ушла, маленькая, с новой морщинкой, залегшей у бровей… Он еще ждет ее… А если и она была там!
Эта мысль обожгла его. Он раскрыл окно, постоял около него, вдыхая прохладный, пропахший сосной воздух, потом резко повернулся к столу и, подвинув ближе лампу, стал дочитывать немецкую газету «Тагес Шпигель»:
«14 июня. По сообщению телеграфного агентства ДНБ, вчера, в 18 часов покончил жизнь самоубийством видный наци, доктор Отто Кранге, отбывавший наказание в специальной тюрьме для военных преступников близ Неешульце».
Титов взволнованно заходил по комнате. «Так значит, этот фашистский изверг был жив до сих пор, значит, он пережил свои жертвы, значит, он содержался в лагере для военных преступников, значит…»
Титов подошел к настенной карте.
«Содержался в тюрьме для военных преступников близ Неешульце». Неешульце? На настенной карте не было такого населенного пункта, и Титов открыл «Атлас мира». Найдя в алфавитном списке Неешульце, он отыскал его в указанной клетке.
Неешульце. Американская зона оккупации.
Загадка Браунвальда усложнялась. Унес ли Кранге с собой тайну своего страшного дела навсегда или оно возродится где-то на новой почве?
Иван Алексеевич задумчиво смотрел в темную, подернутую дымкой даль, на верхушки сосен, залитые лунным светом, на высоко поднявшуюся в небе луну.
Через несколько минут он попытался снова сесть за работу, но усталость взяла верх, он погасил лампу.
Звонок телефона трещал настойчиво и, как показалось Титову, тревожно.
— Да, я вас слушаю… Да, Титов… Привет… Та-к… Ага, очень хорошо… Хорошо, я приеду… приеду послезавтра на станцию Волновую. Хорошо. Машину? Будет Кузнецов? Отлично. Какой номер машины?.. ХВ 15-40? Записал. Спокойной ночи!
3. ЗА ВЫСОКОЙ ОГРАДОЙ
Ежедневно в восемь утра у почтовой конторы на углу Роксбери и Чайна-стрит Том Келли вскакивал на свой велосипед. Его тонкие жилистые ноги в течение четырех минут беспрерывно накручивали педали, и этого хватало для того, чтобы остались позади Кей-стрит и Сенсет, а еще три минуты — и Том, велосипед и почтовая сумка покидали пыльные улицы Гринвилла.
У бензиновой колонки Том сворачивал с шоссе на Хиллтоун и направлялся по неширокой извилистой дорожке к ферме старого Пэтмена. Оставив здесь корреспонденцию, он несся дальше. Стин-ривер он переезжал через плотину у мельницы Пата Глоскофа, бросал пачку газет в окошечко электроподстанции и снова выезжал на шоссе Гринвилл — Хиллтоун. Кончалась хорошая часть пути и начиналась отвратительная. Первая часть была хорошей не только потому, что ехать можно было по узким тенистым дорожкам, бок о бок с живыми зелеными изгородями, спускаться к прохладным ручейкам, горделиво именуемым здесь реками, но и потому, что на этом участке своего ежедневного маршрута ему не встречался Джо Форген.
Да, кончался хороший участок дороги, и надо было снова выезжать на шоссе. По шоссе проносились огромные тяжеловесы с прицепами и обдавали его пылью и газолиновым перегаром, здесь сильнее припекало солнце, а спину начинали щекотать медленно стекавшие струйки пота. Самым неприятным было отвозить корреспонденцию в усадьбу, именуемую здесь Пейл-Хоум. Направляясь в Пейл-Хоум, никак нельзя было миновать харчевню Форгена. Вот она показалась на развилке дорог. Темная, перекошенная, харчевня приютилась у бензозаправочной станции — в очень удобном месте для улавливания шоферов, желающих пропустить пару рюмок и сжевать сэндвич.