Фрегат полз вдоль западного берега острова Мейнленд.
Серое море, серенькое небо и, чуть левее курса, но далеко-далеко, точно призрачная цель, серая и, очевидно, гигантская скала за серенькой сеткой дождя.
— Маруик-хед... — обронил суб-лейтенант, и слово растворилось в дождливой- капели. — По сути, до пролива — подать рукой, но при нашей скоростишке... Вряд ли доберемся до конца моей вахты.
Скоростишки, собственно, не было. Удивительно, что фрегат все-таки двигался, и пейзаж за бортом постепенно менялся, хотя и не радовал разнообразием. И вообще не слишком радовал.
Желтые с рыжинкой холмы чем дальше к югу, тем становились выше. Отвесные утесы как бы подпирали их своими спинами, не давали сползти к морю. Вид утесы имели сурово-сумрачный и делали вовсе неприступными эти берега. Стоило небу проясниться — холмы веселели, курчавились редким, голым уже кустарником, а скалы будто разом старели, выставляли на обозрение множество скопившихся за тысячелетия морщин, трещин, осыпей, черных промоин и складок. Стража времени!.. Здесь нетрудно представить себя бродягой-викингом, но именно поэтому еще сильнее, еще нестерпимее хотелось домой.
Да, нестерпимо хотелось вернуться. Как только доберется до Керкуолла, первым делом позвонит в посольство. Маскем? Плевать он хотел на его штучки-дрючки, а со своими стесняться не будет. Даст «SOS»: я, мол, туточки! Помогайте, вызволяйте, Адесса-мама, синий океан!
Подошел штурман и молча встал рядом, безучастно вглядываясь в очертания скал.
— Как в Хой-Саунде? Сносно? — спросил, не выдержав молчания соседа.
— Паршиво... Я предпочел бы входить в Скапа с юга. Так ведь в нашем положении везде могут поджидать напасти. Здесь — банки и рифы, там — вероятнее подлодки тевтонов. В Хой-Саунд постараемся проскочить во время прилива с его семиузловым течением. Фарватер — полтора кабельтова, из-за войны — минимум огней и знаков, а скал и банок вокруг!.. Риск, риск — везде риск!
— Буксир бы надо...
— Заказан, да всякое может случиться. Ждем его из Стромнесса, а там любой капрал — уже большой начальник.
Утром подняли ни свет ни заря. Так рано, что лейтенант, встретивший на мостике, извинился, однако добавил, что ничего не поделаешь — прибыли в точку.
— Поворачиваем в пролив, — пояснил штурман. — Видите слева утес? Блэк-Крейг — сто девять метров. Отличный ориентир, сэр! В двух милях — остров Грамсей. Возле него и расстанемся. — Лейтенант поправил фуражку. — Буксир ожидает «Черуэлл» у банки Шоубелли.
— Благодарю! Могу ли я попрощаться с командиром?
— Непременно! Лейтенант-коммандер сам хотел этого, потому вам и не дали досмотреть сон.
8
«Сэр!
Я скоро расстанусь с госпиталем, а «Черуэлл» с доком. Да-да, нас все-таки, не меня, конечно, а фрегат, притащили в Ливерпуль. Пишу, впрочем, не для того, чтобы сообщить Вам о столь незначительных событиях. Причина в другом.
Помните, мы говорили о Маскеме? Я не скрывал, что считаю его никудышным моряком, а, благодаря Вам, тому, что случилось с Вами на «Абердине», окончательно убедился, что и человеческие качества новоиспеченного адмирала оставляют желать лучшего. Жаль, но очень часто подобный опыт дорого обходится людям. Я это знал, поэтому продумал дальнейшую линию поведения.
Из Скапа-Флоу мною направлен рапорт по начальству, в котором подробным образом изложена суть имевших место событий и всех обстоятельств, сопутствовавших Вашему появлению на «Черуэлле», как и далее, вплоть до того момента, когда Вы покинули фрегат. Кроме того, к рапорту прилагалось ходатайство, подписанное всеми офицерами, с просьбой о награждении Вас британским орденом за проявленное в ту ночь мужество, высокий профессионализм и союзнический долг. Причем офицеры честно признавали, что оказались не на высоте, оставив мостик на нижних чинов и... пассажира.
Вначале я не хотел сообщать Вам об упомянутых документах. Зная долгий путь подобного рода бумаг в отделах Адмиралтейства, если они не касаются высокопоставленных лиц, я полагал доставить Вам приятную неожиданность к о г д а - н и б у д ь. Пусть бы она оказалась еще одним напоминанием о «Черуэлле» и его экипаже. Правда, я рассчитывал на помощь сослуживцев, работающих ныне в аппарате Адмиралтейства, но... От них и получено известие, побудившее Вашего покорного слугу взяться за перо.
Очевидно, Ваше посольство делало запрос о некоторых деталях описанных событий. Это, в частности, касалось и «Абердина». Адмирал Маскем давал объяснения и, кажется, преуспел в инсинуациях, основательно извративших суть происшедшего. Так ли это — сказать с уверенностью не могу, но, если в Адмиралтействе возобладала его точка зрения, становится понятным, почему мой рапорт и ходатайство оказались под сукном. Друзья обещали предпринять со своей стороны контрмеры, но не поделились подробностями. Я же пользуюсь возможностью лишний раз выразить Вам свое уважение и признательность, с которыми будет всегда пребывать командир фрегата «Черуэлл» лейтенант-коммандер Джордж О’Греди».
Капитан-лейтенант улыбнулся при взгляде на размашистую подпись и спрятал письмо в карман кителя.
О’Греди не решился довериться почте и воспользовался оказией, а в этом случае действуют непредвиденные случайности: изменение маршрута, забывчивость курьера, абсолютно вроде бы надежного, но, увы, подверженного влиянию тысячи мелочей. Письмо добиралось очень долго, как, впрочем, и письмо Владимира, адресованное на фрегат. Ответил мальчишка суб-лейтенант. Сообщал, что лейтенант-коммандер отправлен в Эдинбург для продолжения лечения, что письмо отправлено адресату, что он, суб-лейтенант, рад благополучному завершению одиссеи «мистера Арлекина» и включению его в состав персонала советской миссии, занимающейся поставками по ленд-лизу.
И вот — письмо О’Греди. Многое объясняет, но и запутывает многое. Командир фрегата ходатайствовал о британском ордене, а претендент получает американский! Сегодня и вручают в посольстве США, где нынче большой прием по случаю двухлетней годовщины подписания Вашингтонской декларации двадцати шести государств антигитлеровской коалиции.
Орден «Нейвал Кросс» — безвестному капитан-лейтенанту?.. Для сотрудников советского посольства — полная неожиданность. Позвонили союзникам: за что, мол, такая честь? Ответ невразумительный. И посол-де в форин-оффисе, и военно-морской атташе отсутствует, а секретари: «Этот вопрос вне нашей компетенции». И только пресс-секретарь пообещал «выяснить и сообщить в ближайшее время», но так и не позвонил.
На вечернем приеме все получило свое объяснение и получило даже с лихвой. Во всяком случае, посол США вряд ли рассчитывал на такой резонанс.
Итак, «Морской крест» был приколот к тужурке «за личное мужество и образцовое выполнение союзнического долга в боевой обстановке». Владимир выслушал и поблагодарил посла, а в его лице президента Рузвельта и американский народ за столь высокую награду, которой отметили его скромный вклад в общее дело разгрома фашизма. Обычные фразы, сказанные хотя и от души, но составленные гладко по дипломатическим канонам: протокол есть протокол.
Советский моряк шел последним в числе награжденных, потому у него было время и возможность осмотреться. Осторожно, пряча любопытство, зыркнул по сторонам и долго не мог оторвать глаз от группы англичан во главе с долговязой фигурой контр-адмирала Маскема. «Вот как!.. Ну и наглец! А что, если я полезу на рожон и расскажу сейчас обо всем, что было на «Абердине»?.. Нет, наверное, он не знал, что меня будут награждать. Конечно, не знал, иначе бы не приперся — побоялся бы скандала». Маскем медленно повернул голову, встретился взглядом: глаза холодные, как прежде, и, как прежде, недобрые. Губы поджались желчно и презрительно.
Высокомерие обозлило. Ни черта Маскем не изменился, и отношение его к бывшему капитану танкера осталось прежним: доведись всему повториться, опять бы поставил к стенке. Да-а... Только теперь и поверил по-настоящему, что затея с леерной переправой не была случайностью. Не мытьем, так катаньем! Поняв, облегченно вздохнул и вдруг, неожиданно даже для себя, подмигнул контр-адмиралу: знай, мол, наших! Нырнули — вынырнули и еще красивше стали! И по груди похлопал себя. По «Морскому кресту» то есть. Маскема аж передернуло.
Вручая орден, посол ни словом не обмолвился о происшедшем на «Абердине» («Не знает? Или прикрывает Маскема?»), не сказал ничего и о «Черуэлле», да и вообще о том злополучном походе упомянул мельком, отметив лишь, что «...советский капитан держался достойным образом и показал себя настоящим моряком и командиром». Теперь в этом виделась тонкая издевка. Достойным образом!.. Погибла команда, погиб танкер. Потому, когда благодарил за награду, добавил к официальным фразам небольшой экспромт: «...в данной ситуации мне вдвойне приятно получить орден Соединенных Штатов, так как им отмечены мои скромные заслуги на борту именно союзнического корабля — его величества фрегата «Черуэлл».
Многих удивила заключительная фраза. Ведь его считали всего лишь капитаном одного из торговых судов, награда которому — лишь форма вежливости: могла достаться любому, а подвернулся этот. Упоминание о «Черуэлле» вызвало пересуды: фрегат — его величества, а награждает президент Соединенных Штатов. Явный демарш Вашингтона. В пику, значит, Лондону. Но почему? В связи с чем?
Гости скучились «по интересам», разбрелись по залу и, выбирая напитки и закуски, обсуждали, соблюдая, разумеется, приличия, некоторую странность награждения русского моряка. Присутствующие не были новичками в дипломатическом мире и прекрасно понимали, что, несмотря на союзнические обязательства, соперничество продолжается во всех сферах, на всех уровнях. Война, быть может, даже обострила некоторые разногласия, но их прячут, не выпячивая до времени. Словом, вручение награды, в сущности, безделица, но — пикантная, дающая возможность и эдак и так освещать и строить домыслы о некоторых нюансах отношений между Соединенными Штатами и Соединенным Королевством.
Советских дипломатов было немного. Лишь те, чье присутствие диктовалось необходимостью. Среди прочих — военно-морской атташе, только что вернувшийся в Лондон и еще ничего не слышавший об одиссее соотечественника. По его просьбе Владимир поведал кое-что о своих мытарствах. В частности, о последних днях вынужденного безделья в Кёркуолле.
...Власти ничем не могли помочь капитану. То ли действительно тянули и мурыжили, то ли вылет в Лондон не мог состояться по тем причинам, что приходилось день за днем выслушивать в штабе укрепрайона. Тут и нелетная погода, и отсутствие авиагорючего. А то вообще вылеты отменялись по неизвестным причинам и приходилось строить догадки, которые не приносили ни радости, ни спокойствия. Получив очередной отказ или очередное обещание «всячески способствовать скорой отправке», Владимир то уходил в гостиницу — унылое, по настроению, здание из красного песчаника, — а то отправлялся к морю. Чаще прогуливался по трехсотметровому отрезку улицы между гостиницей и собором Сент-Магнус, раскланиваясь со знакомыми рыбаками, которые вели лов поблизости, в заливе Бей-оф-Кёркуолл, а вечера проводили в пабе на берегу. Они, знавшие историю русского моряка, недоумевали: зачем небо, если существует море? Зачем самолеты, если существуют пароходы? И Владимир решился.
— Получив из нашего посольства телеграфный перевод, — Владимир отхлебнул из бокала, — я всерьез задумался о морском путешествии и заявил властям, что намерен выехать в Стромнесс, оттуда — пароходом — в Скрабстер на севере Шотландии ну и... далее. Как они взвились! Сначала запретили трогаться с места, потом решили дать сопровождающего. В конце концов подчинились обстоятельствам. То ли денег пожалели, то ли няньки под рукой не оказалось, зато нашелся самолет, и я ближайшей ночью вылетел в Лондон, где имею удовольствие беседовать с вами, — скороговоркой закончил капитан-лейтенант, потому что, пересекая зал, к ним направлялся Маскем в сопровождении американского посла и военно-морского атташе. Судя по всему, Маскема в е л и, шел он явно не по своей воле и выглядел достаточно кисло.
— Представьте, господа, они, мой друг адмирал и н а ш сегодняшний именинник, — посол добродушно склонил перед Владимиром седую гриву, — старые знакомые и, так сказать, соплаватели по «Абердину». Вот она, солдатская скромность! — И хотя последняя фраза о скромности была совершенно, как подумал Владимир, «не пришей кобыле хвост», глаза дипломата выдавали старого интригана из тех, что способны стравить собутыльников просто ради собственного удовольствия. — Правда, мой атташе уверяет, что между вами были какие-то недоразумения? — На лице посла светилась каждая морщинка.
— Стоит ли вспоминать о них в такой день? — Атташе, краснощекий мужчина в чине кептена, с сигарой во рту, делавшей его похожим на Черчилля, забеспокоился: — Надеюсь, недоразумения исчезли, и вы, как положено союзникам и собратьям по оружию, подымете бокалы за нашу общую победу.
Маскем натянуто улыбнулся. Одними губами. Неприязни не скрывал, хотя и не выпячивал. Выслушал посла, выслушал кептена, склонил седую породистую голову с аккуратным прибором и, слегка приподняв бокал, сухо поздравил «мистера Арлекина» с наградой.
Никто из присутствующих, и это естественно, не слышал об этом имени капитан-лейтенанта. Как говорится, для этого не было повода. Заметив на лицах понятное недоумение, тем более, Владимир молчал, Маскем добавил с оттенком пренебрежения, что «экстравагантность, гм... псевдонима, неким образом согласуется с тем фокусом, что имел место на фрегате «Черуэлл», и поистине изумляющей осведомленностью наших славных союзников, — (корректные поклоны послу и атташе), — с т о й стороны Атлантики о событиях на крейсере, где я держал флаг начальника конвоя».
Адресовав этот витиеватый и туманный комментарий американцам, повернулся к советским дипломатам и капитан-лейтенанту:
— За вашу удачу, господин Арлекин! — Адмирал вторично приподнял бокал и ждал того же от капитан-лейтенанта.
— На крейсере, помнится, вы признали за мной право считаться европейцем, в вашем понимании, естественно, — Владимир говорил хотя и негромко, но медленно и отчетливо. К ним начали прислушиваться. — Не знаю, как поступают в подобных случаях н а с т о я щ и е европейцы, но я, славянин, не пью со своим палачом даже за удачу, ибо его удача — мое поражение.
Лицо Маскема покрылось пятнами и вдруг побелело, как некогда на «Абердине».
— Предлагаю выпить... — Арлекин повернулся к американцам: — Удача — это случайность. Выпьем за неизбежное и закономерное: за победу над фашизмом любого вида и любой национальности.
Атташе, капитан третьего ранга, сжал локоть Арлекина: мол, сбавь обороты, сердечный!.. — но крохотный дипломатический спектакль уже приблизился к финалу. Маскем внешне вроде бы никак не проявил своего неудовольствия. Рывком задрал подбородок и как бы стал еще прямее. Стоял так несколько секунд, взирая перед собой совершенно оловянными глазами, вдруг развернулся и зашагал к дверям, продолжая сжимать в кулаке бокал с коктейлем.
Седоголовый янки-посол пожал плечами, допил виски, улыбнулся и раскланялся, сославшись на дела. Кептен погасил сигару, сунул ее в футляр и достал алюминиевый портсигар — обычную поделку флотских умельцев с изображением крейсера на крышке.
— Мне подарили его в Мурманске ваши парни. Смею надеяться, что, хорошо зная их, знаю и русских вообще: вы — надежные и порядочные люди. Поэтому открою вам — только вам, понимаете? — небольшой секрет.
...Кептен знал историю капитана «Заозерска», так как интересовался точными сведениями о каждом караване. Особенно копался, досконально и въедливо, в причинах неудач, добросовестно суммируя каждую мелочь. Формировался новый конвой, поэтому требовался тщательный анализ предыдущих ошибок. Это далеко не праздное любопытство стало причиной встречи кептена и адмирала Маскема.
— Я получил красочное описание всех перипетий злосчастного похода. Адмирал не в лоб, но исподволь, намеками и недомолвками давал понять, что во всех неудачах виновны «тихоходы», лишавшие маневренности корабли эскорта, и, безусловно, громадное преимущество немцев в воздухе, усиливающиеся с каждым днем удары субмарин. Конечно, адмирал ни словом не упомянул о русском танкере, брошенном, в сущности, на произвол судьбы, как не упомянул о собственных промахах и ошибках. От этого, от невыгодных деталей, он ловко уходил, поэтому впервые о «Заозерске» и его капитане я услышал в Адмиралтействе во время случайного разговора о роли крейсера «Абердин» в организации обороны каравана. В том смысле, что капитан танкера обязан крейсеру своим спасением. Об этом, конечно, говорили мимолетно, как о незначительном факте, но я дивился, что Маскем не упомянул столь выигрышной детали, в лучшем свете рисующей и его самого, и его подчиненных. Повторная встреча с адмиралом и вроде бы невинный вопрос о русском моряке вывели его из равновесия. Маскем утратил невозмутимость. Сначала обвинил чуть ли не весь белый свет в некоей предвзятости, потом раздраженно заявил, что «все эти вопросики, основанные на чьей-то болтовне, не что иное, как происки злопыхателей, а также, поверьте мне, красных и комми, которые всегда готовы оболгать честного офицера». Стоит ли рассказывать, что во мне заговорило настоящее любопытство: что-то ведь скрывается за этим?!