Андрей Кокоулин
Нея
Его не встречали.
Виктор шагнул с подножки на перрон, щурясь на давно не крашенные фермы сводчатой вокзальной крыши. Правую руку его оттягивал чемоданчик потрескавшейся коричневой кожи, в левой он держал шляпу.
Часы под крышей показывали десять сорок. Поезд, получалось, опоздал на двенадцать минут. Не так уж и много.
Медленно двинувшись на блеск стеклопластиковых дверей, выводящих в город, Виктор нахлобучил шляпу на глаза.
Звук шагов гулко отзывался в сплетении ферм над головой.
Вокзал казался чересчур большим, чересчур вместительным для такого маленького городка. Может быть, выстроили его с расчетом на то, что Кратов со временем разрастется в мегаполис. А может быть, городское начальство того периода безнадежно болело гигантоманией. Был, конечно, и третий вариант. Да, третий…
Немногочисленные пассажиры таяли в дальнем конце.
Пространство вокзала было пусто и неухожено. В облупившихся полуарках стояли газетные и кофейные автоматы. Газеты предлагались пятнадцатилетней давности, кофе наверняка тоже. Под скамейками скопился мусор, желтели засохшие шкурки пумпыха. Стекла касс были замазаны белилами. И давно, с самого открытия.
Скоро все развалится, облетит, скиснет окончательно, а там и рухнет само в себя. В вышине кружилась пыль.
Как странно, подумал Виктор.
У стеклопластиковых дверей ручек не было — их полагалось толкать. Две центральных были заперты, и Виктор опробовал их обе.
Ему никогда особенно не везло.
Зато поддалась дверь левее, раскрылась, выпустила. Виктор встал на длинном крыльце, пробуя Кратов ноздрями. Пахло пылью, парами дрянного бензина, почему-то деревом и краской. От привокзального кафе веяло блинами и мясной поджаркой. Голоден ли я? — спросил себя Виктор. И не разобрался в ощущениях.
В пользу кафе решил толстый господин, аккуратно и вкусно кушающий яичницу за свежевымытой витриной.
Сразу как-то… слюна выделилась…
Виктор выбрал место, шагнул за столбики ограничителя и трусцой, нарушая, пересек улицу. Все равно ни справа, ни слева транспорта не было. Куда пассажиры рассосались — поди пойми. По подворотням, по переулкам.
А может вот в кафе…
Он нарочно дал вволю позвенеть дверному колокольчику.
— Здравствуйте.
Женщина у стойки подняла голову.
Когда-то она была красива, но, похоже, давно перестала следить за собой. Виктор невольно задался вопросом, что было тому причиной. Личная трагедия? Разочарование в жизни? Что-то третье? Да, третье…
Как всегда.
— Вы с поезда? — спросила женщина.
— Да, — Виктор улыбнулся. — У вас можно позавтракать?
— Яичница с зеленью, сок. Вас устроит?
— Вполне. Но вместо сока лучше воды.
Женщина кивнула и повернулась к вырезанному в стене окну, сообщающемуся, видимо, прямо с кухней.
Виктор смог рассмотреть ее фигуру, и она ему понравилась. Невысокая, правильных пропорций. И ноги не короткие.
— Калеб, яичницу из трех яиц!
Женщина несколько раз шлепнула ладонью по доске, прибитой внизу окна импровизированным подоконником.
— Что? — в проеме на миг показалось усатое лицо повара. На подбородке у него темнел травяной стебель.
— Яичницу.
— Всего-то? Эх, пропадаю, как талант, — вздохнул повар и действительно пропал.
Где-то рядом с местом пропажи громко зашипело масло.
— Вы можете сесть пока, — сказала Виктору женщина.
Он был совсем ей не интересен.
Нестарый, подтянутый мужчина, с располагающей внешностью, кареглазый, лобастый, с загадочной черточкой шрама на твердом подбородке — не интересен. Конфуз.
Что-то глухое, как заколоченные окна, было в глазах у женщины. И ладно. Он не навязывается. Просто странно.
Точнее, даже не столько странно, сколько…
Ладно. Виктор скомкал мысль, подхватил стакан с водой, нацеженной из-под крана, кстати, вполне прозрачной, и сел за столик в дальнем углу.
Кроме толстого господина, который уже собирался к выходу, посетителей в кафе больше не было. То ли заведение не пользовалось успехом, то ли одиннадцать часов — слишком рано для обеда и слишком поздно для завтрака.
Или третий вариант?
Рядом со столиком к его неудовольствию оказалась подсобка, из-за двери которой слабо, но все же ощутимо несло химией. Пришлось пересесть ближе к выходу.
Шляпу он повесил на растущий из стены крючок, снял плащ и сложил его рядом, а чемоданчик поставил в ноги. Покрутил солонку и перечницу.
Вокзал за окном высился монстром, косая дырчатая его тень падала на торец соседнего дома, заползала на крышу; прохожих на улице было двое, но скоро не осталось ни одного, вышли из поля зрения; слева поднимал жалюзи кондитерский магазинчик.
Поздновато они тут встают.
— Пожалуйста.
На широкой тарелке, поставленной перед Виктором, неровный остров яичницы таранили стручки синтетических черемши и фасоли, а бурые шарики гороха окружали оранжевые кратеры желтков. С края еще наплывал сметанный соус.
Яичница парила.
— Спасибо, — наклонил голову Виктор, принимая завернутые в салфетку вилку и нож.
Женщина сухо, уголком губы, улыбнулась, но не ушла. Постояла, качнулась под его взглядом и села напротив.
— Извините, вы из столицы?
Виктор кивнул, опустив взгляд к тарелке.
Разделку яичницы он начал с деления пополам, затем половину с одним желтком придержал вилкой и нарезал ее на по возможности равные дольки. Обмакнув нож в соус, вымазал желток. Аккуратно поперчил. Наколол стручок фасоли.
Женщина наблюдала за его действиями, не решаясь прерывать. И только когда он принялся жевать, глядя ему в щеку, спросила:
— Там все по-прежнему?
Прежде чем ответить, Виктор позволил себе неторопливо разобраться с еще двумя дольками и, напоследок, с самой лакомой деталью — желтком. Ему хотелось узнать, так ли ей важен ответ, чтобы его дождаться.
Оказалось — важен.
— Как вас зовут? — спросил он, принимаясь за вторую половину яичницы.
— Магда, — ответила женщина.
— Так вот, Магда… — он поморщился, когда нож оскреб дно тарелки, и отложил его. — Что вас интересует в столичных делах?
— Ну, фестиваль, — сказала она неуверенно.
— Фестиваль проходит каждый год, — Виктор попытался поймать ее взгляд, но Магда, наклонив голову, разглядывала свои пальцы. — Приезжают люди, идут колоннами от Первых Домов до площади Колонистов, слушают речь. Затем все танцуют. Но год назад было веселее. И так из года в год.
Ее лоб наморщился.
— Это плохо.
— Вы хотите попасть туда?
— Нет! — чуть ли не испуганно ответила женщина.
Виктор кивнул.
— Вам здесь хорошо?
У нее дрогнули желтоватые, в сизых жилках веки, но глаз она так и не подняла.
— Да, мне здесь хорошо, — тихо произнесла женщина. — Я здесь на своем месте. Я обслуживаю людей. Я довольна.
Она говорила в стол, длинному сколу по краю, своим рукам, салфетке.
— Извините, — сказал Виктор.
— Я могу идти?
Она до хруста стиснула пальцы. Губы ее изогнулись, глубокие, лунообразные, уродливые ямочки обозначились на щеках.
— Конечно, — сказал Виктор. — Идите. Извините еще раз.
Ему было стыдно.
Женщина встала. Он думал, что она вернется за стойку, но ошибся. Нетвердым шагом Магда направилась в дальний угол, будто пьяная по пути налетела на стол, опрокинула вазу с искусственными цветами и, хрипло расхохотавшись, толкнула незаметную дверь.
Дверь, кажется, вела наружу, на задний двор. Во всяком случае, оттуда плеснуло серым утренним светом.
А затем — хохотом.
Виктор повернул голову и заметил в прорезанном на кухню окне отпрянувшую тень повара. Переживает? Или просто любопытствовал?
Порывшись в карманах брюк, Виктор нашел бумажку с адресом, поднял чемоданчик, перекинул плащ через руку, нахлобучил шляпу и, не прощаясь, вышел на пустынную улицу. Где находится здание полиции, он примерно (по бумажке) представлял.
В стыки тротуарных плит пробивалась жесткая трава.
Кратов определенно представлял из себя умирающий городок. Хиреющий, зарастающий, крошащийся.
Конечно, подумалось ему, конечно.
Виктор пошел под горку, по правой стороне. Дома из местного рыжего кирпича тянулись и обрывались оббитыми углами, окна вторых и третьих этажей большей частью были заколочены, в одном месте он углядел написанное мелом: "Прежде, чем подумать — подумай". Хороший совет. Даже очень.
Впереди закруглилась площадь, серо-рыжая от двухцветной плитки. С одного бока прижималась к ней почта, с другого — торговый пассаж с опущенными по всему периметру щитами, между ними просовывала беленое рыльце фасада городская управа.
Обычно в центре площади ставили фонтан, но в Кратове на его месте росло дерево. Точнее, умирало. Сухие ветви его были увиты зелеными и синими лентами.
Тщетные надежды.
Или же праздник здесь такой?
Там же, на площади, Виктор увидел, наконец, первый автомобиль — с него разгружали коробки у здания почты. Автомобиль был на ходу — трясся и травил воздух сизым выхлопом. Рычал. В жестяной кабине спал на рулевом колесе водитель.
Грузчики, хмурые мужики в штанах и рубахах с завернутыми рукавами, работали не торопясь. Коробок было еще полкузова.
В остальном площадь была пуста.
На дверях городской управы висел тяжелый, рыжий от ржавчины замок, и Виктор свернул в проход между зданиями. Здесь не было плитки, здесь пучился и шел трещинами асфальт, а ростки вездесущей травы доходили до щиколоток.
Он не стал вновь думать про умирание. Всего в меру.
Вместо этого он подумал о женщине в кафе. Ретроспекция. Мысль назад. Хохот, отрезанный дверью. Он уже видел такое. Так срываются, когда держатся из последних сил.
Он сам это испытал.
Виктор качнул головой. По одной из теорий — мыслительную деятельность подчинить строгому контролю нельзя. Куда спрячешь мысль от самого себя?
Но он бы поспорил. Или нет, нет.
Обойдя управу, Виктор обнаружил на тыльной ее стороне блеклую вывеску "Полицейский участок г. Кратова". Во дворе стояло чучело, сооруженное из шеста, поперечной рейки и надетого на нее драного халата. Для полной картины не хватало ведра. Вообще любого головного убора.
Зачем сделали чучело? Тренироваться в стрельбе? Странно.
Полукруглое крыльцо в четыре облицованных плиткой ступеньки подняло его к узкой двери. Год, наверное, не мытое боковое окно-амбразура предъявило смутный силуэт.
Его собственный.
Виктор отжал ручку. Внутри участка было пыльно, пусто и сумрачно. Рассохшиеся деревянные полы заскрипели под подошвами. Виктор прошел мимо длинной загородки из железных прутьев, мимо конторки дежурного, прокрутил визгливый барабан турникета.
Столы и стулья основного помещения были сдвинуты к стенам, к окнам, освобождая пространство для пыли и мелового рисунка на полу.
В рассеянном свете контур человеческой фигуры, то ли в пальто, то ли в куртке, судя по широкому, неровному обводу, тянул растопыренные пятерни к коридору в дальнем конце.
В центре контура темнело пятно.
Виктор присел, усмехнулся, сдул ком пыли с гигантской меловой ноги. Гипотетический труп был метра под два с половиной ростом.
Великана убили, надо же. Кого-то, пожалуй, способно привести в трепет.
— Нда, — сказал Виктор. — Нда.
За одним из столов произошло шевеление, раздался щелчок, и в сторону Виктора повернули загоревшуюся лампу.
— Кто?
— Инспектор Рыцев, — Виктор прикрыл глаза ладонью. — Вам должны были…
— Ах, да. Извините.
Свет уплыл в сторону, превратился в золотистое пятно на столешнице.
— Я думал, меня встретят.
Виктор подошел, намереваясь дать отповедь провинциальным забавам, применимым к столичному сыщику, и застыл с открытым ртом.
Перед ним сидел мальчишка лет семнадцати, конопатый, растрепанный, с опухшей со сна физиономией. Полицейская куртка была ему явно велика.
Виктор растерялся.
— Ты что, один?
— Ага, — просто ответил парнишка.
— А где все?
— Кто? — Мальчишка покрутил головой по сторонам.
— Ну, участок. Полицейские.
— Я один.
Виктор опустился на кстати оказавшийся стул.
В голове у него все смешалось. Он подумал: как же так? Я четко почувствовал… Тем более, он сам видел дело. Кратов. Тимофей Неграш. Пропал без вести. Толстый такой том. Не обманка же.
Виктор пошевелился, потянул пальцы к шляпе и только тогда, через руку, заметил, что мальчишка смотрит на него со странным выражением лица.
Восхищенным, что ли.
— Что? — спросил он, кажется, грубовато.
— Вы правда из столицы?
Виктор приподнял шляпу.
— Рыцев, как уже было сказано. Столичная розыскная полиция.
Старомодный жест мальчишку околдовал.
— Вы как в фильме, да? У нас раньше показывали. Про убийцу.
— Нет, я сам по себе.
Ему было стыдно признаться, что и шляпу, и чемоданчик, и вообще типаж он подсмотрел именно там. Да и кому признаваться — мальчишке? Тем более, все это уже за десять, нет, за пятнадцать лет прилипло к нему, сделалось неотъемлемым, индивидуальным, личным. Виктор Рыцев — шляпа до бровей, плащ, мужественный абрис подбородка.
Надо бы еще разобраться, что первично — он или тот фильм.
— Как тебя зовут? — спросил Виктор мальчишку.
— Яцек. Яцек Тибунок.
— Вот что, Яцек, ты что — то сказал про "ах, да".
— Ой, извините.
Мальчишка задергал ящики стола, Виктор посветил лампой, загибая кронштейн.
Через несколько секунд на стол плюхнулся журнал в пластиковой обложке, брелок с ключами и тонкая темная пластинка электронного планшета.
— Это у нас всегда здесь, — объяснил Яцек.
Планшет и брелок он подвинул к Виктору, а сам раскрыл журнал.
На титуле значилось: "Журнал открыт…" и стояла дата. Третий год поселения. В самый что ни на есть…
Виктор мысленно присвистнул.
Первые страницы журнала были густо засеяны буквами, но дальше, по мере того, как мальчишка листал к последним записям, к свободному месту, шли уже однообразные, короткие, с перерывами, с пробелами, строчки.
Перевернутые, они казались абракадаброй. Виктор ухватил лишь конец одной: "…е было". Не было? Чего не было? Происшествий? Скорее всего.
Яцек добрался наконец до нужной страницы.
Включив буквенный набор и подолгу зависая указательным пальцем над алфавитом, он набил полоску текста, куцую, скромную, и повернул журнал к Виктору.
— Здесь надо расписаться.
— Ну, если надо…
"Прибыл — темнело на желтом пластике, — Виктор Рыцар, столичная полиция. Причина: расследование. Выдано: ключи от квартиры ул. Донная, 4, планшет с доступом".
Хмыкнув, Виктор исправил "Рыцар" на "Рыцев", подписался.
Пробежал глазами вверх по странице. Прибыл — убыл, выдано — сдано. Менялись фамилии, менялись даты, ползли в прошлое.
Антон Скром. Расследование. Э. Кит-Джонс. Расследование. Павел Рамарс. Расследование. Год назад, два года назад. Три.
Виктор перелистнул. И еще. И еще. Рэй Луннов. Расследование. Пятнадцать лет назад. Жан Гриман. Расследование. Двадцать три года назад.
Прибытия и убытия следователей разбавляли сухие до невозможности и до невозможности же однообразные местные рапорты. Месяц такой-то, происшествий не было, месяц сякой-то, не было происшествий. По году суммировалось.
Пустота к пустоте, подумал Виктор, равно пустота.
Потом он дошел до самого первого, двадцатисемилетней давности отчета. "Сегодня, девятого месяца двадцать второго дня Третьего года от Посадки пропал Тимофей Неграш, поселенец пятнадцати лет, темноволосый, глаза — светлые…"
— Господин следователь, — позвал его мальчишка.
— Да? — вскинул голову Виктор.
— Это все есть в планшете.
— Журнал?
— Да. И все рапорты. И сканы допросов. По каждому году.
— Хорошо, — он с сожалением отложил журнал. — А ты здесь только из-за меня?