Здесь же где-то взвесь, вспомнил Виктор и завертелся, пытаясь уловить виденный на спуске эффект. Но не уловил. Высота была не подходящая. Пожалуй, еще бы чуть-чуть повыше…
Его снова поддернуло и медленно повлекло.
Тяжелое чужое дыхание словно включилось там, наверху. Дыханию вторило скрипучее пение шнура. Виктор вдруг совсем забыл о взвеси и жадно уставился на приближающийся неровный край, на линию, отделяющую серый подземный мир от наземного травяного, красного. Даже руки поднял.
— Только не надо, — зашептал он. — Только не делай ничего… Я буду, я постараюсь, я не обещаю, что смогу…
Пальцы уцепились за кромку.
Взвизгнуло, стукнуло железо. Подъем прекратился. Виктор услышал близкие шаги, потом к нему нагнулись, подавая ладонь.
— Держитесь.
— Сейчас.
Он с трудом отлепил судорожно скрючившуюся правую от кромки, выбросил вверх. Пальцы поймали пальцы.
— Ну же!
Виктора потянули вверх. Он зашипел — камень ободрал грудь, дрыгнул ногами, выбросил вторую руку и, вывернувшись на ней из провала до пояса, упал в траву кулем.
Помощник упал рядом. Короткое синее платье, голые колени.
— Здравствуйте, Магда, — сказал Виктор, когда обрел способность моргать, дышать, говорить.
— Вы много весите, — сказала Магда, убирая волосы с глаз.
— Почему вы здесь?
— Потому что запретили.
Она лежа смотрела на него. Ему, чтоб видеть ее лицо, пришлось повернуть голову.
— А этих не видели?
— Кого?
— Шохонурова, Тибунка… еще одного.
— Нет. Я… я долго шла.
— Это они меня должны были поднять. Мы договорились. Сначала опустить, потом поднять.
— Сочувствую.
Магда села, платье задралось к бедрам, но ее это, похоже, не смутило.
— Вы заметили, — сказала она, — что ЭТО (она выделила голосом) не любит причинять физический ущерб?
— Осторожнее, — предупредил Виктор.
— Я привыкшая, — Магда наклонилась, пробуя пальцем желто-коричневое пятно синяка на голени. — Да и вы, наверное. Вон вы весь в крови. Тем более, бьет оно не всякий раз…
— Мне ломало нос, — сказал Виктор.
Он тоже сел, расщелкивая те карабины, до которых мог дотянуться.
— Это все равно мелочи, — Магда послюнявила палец и обтерла им выявленную царапину. — Нос, ключица, фаланга. Оно, я думаю, боится нас убить. Оно испугалось тогда, в самый первый раз.
Виктор пожал плечом.
Он стянул бухту шнура и занялся ножными ремнями.
— Мне кажется, это был не испуг.
— А что?
— Например, форсированный контакт. А мы не выдержали.
— Вы сами-то верите в это?
Виктор изобразил лицом нечто неопределенное.
— Какая уже разница?
Магда поправила платье.
— Знаете, когда я шла сюда… Оно четко сказало, что сюда нельзя. Но я пошла.
— Глупо.
Магда посмотрела с вызовом.
— Если мне делают больно, то и я стараюсь, чтобы больно. Если оно наказывает, значит, ему не нравится. Значит, ему не комфортно. И тогда уже кто кого. Кто сдастся.
— Странная логика, — Виктор повернулся спиной. — Отсоедините там.
Марта подползла к нему на коленях.
— Почему странная? Я же дошла. Я была сильнее. Я была упорнее. Накопишь силы, и можно наперекор.
— У меня не получается, — сказал Виктор.
— Ну что вы! Вы такой мужественный, со шрамом. Такой красивый. В сви… ой, он у вас порвался.
— Я знаю. Это внизу, в камнях.
— Значит, тоже пытаетесь, — она звякнула карабином. — Вот, все.
— Честно, — сказал Виктор, принимая петлю шнура, — я уже устал пытаться. Это как методично таранить лбом стену в надежде, что лоб окажется сильней. Только это изначально утопия. Брызг много, а стена как стояла, так и стоит.
Он сбросил жилет.
— Один лоб — да. А два лба? А три?
Виктор взял пальцы Магды в свои.
— А сколько лбов уже разбиты?
— И вы хотите умереть так?
— Милая Магда, — сказал Виктор, разглядывая ее упрямо пожатые губы, сердито сверкающие глаза, ее черные волосы, прядками прилипшие к вискам. Ему захотелось ее поцеловать, но он повторил: — Милая Магда, мы с вами сейчас разговариваем, потому что тварь в наших головах пока не считает нужным нас наказывать. Мы ходим по тоненькому краю, и не важно, будут потом синяки, фаланги, носы или нет. Будет просто больно. Это будет. А еще страшнее, что потом будет провал в памяти, и постель чужого человека, и стыд, и…
Он замолчал.
— Неужели вы трусите? — прошептала Магда. — Вы там, в столице, так и живете — как бы что не случилось? Каждый год — фестиваль? От Первых Домов — к площади?
— Извините, — сказал Виктор.
— Наверное, я зря вас вытянула, — с горечью произнесла Магда, помолчав. — А ведь в кафе вы мне понравились.
Она поднялась. Посмотрела через плечо.
— Знаете, что? Я где-то читала, что слаб не тот, кого бьют, а тот, кто не может… не может…
Она вдруг со стоном согнулась пополам — ее напряженное, с раскрытым ртом лицо оказалось в нескольких сантиметрах от его лица. В темных глазах, в расширившихся от боли зрачках Виктор уловил мелкое, ртутное дрожание.
— Ох-х…
Магда упала, и дрожание кануло вниз. Подтянув руки к животу, женщина скрючилась в эмбриональной позе, задышала, пристанывая.
Виктор отвернулся. Вот и все, чего стоят громкие слова, грустно подумалось ему.
— Эй, — услышал он Магду. — Дай… дайте руку.
— Зачем? — спросил он.
— Чтобы не в оди… ночку. Ну, пож…
Виктор, помедлив, протянул ладонь.
И зажмурился, ожидая, что и его сейчас повалит рядом. Но этого не случилось. Магда тискала его запястье, а он смотрел на Кратов, маленький городок с большим вокзалом, в котором все также, как везде на этой планете, люди дышат, люди стонут, или договариваются с тварью, понимая, что договариваться, собственно, не о чем. О капитуляции разве что. Но имеет ли тварь понятие о капитуляции?
Так прошло пять, десять минут.
Пальцы у Магды были тверже Вериных, грубее. Запястье скоро заныло, захотелось отнять руку. Но Виктор терпел. Ему казалось, что сейчас Магда как будто висит над провалом, и шнур — это он, Виктор Рыцев, глупый следователь, вызванный на безнадежное дело. Конечно, наивная ассоциация.
Они просто висят на разной высоте.
— Вы опять?
Виктор обернулся.
Босой, в длинных красных шортах стоял выше на тропе Василь. Треугольное лицо его жалобно кривилось.
— Вы опять не слушаетесь? — спросил мальчишка высоким, срывающимся голосом и сел на корточки перед съежившейся Магдой. — Вы совсем дураки? Придурки!
Он заплакал.
Пальцы его слепо касались темных Магдиных волос. Слезы прокладывали мокрые дорожки по щекам.
Виктор вздохнул. Странный ребенок. Добрый. Жалостливый. И почему-то постоянно наблюдающий кратер. А в траве сливающийся с травой. Что там говорят ему в его голове?
Эх, было бы, наверное, замечательно убить в себе все лишние мысли, ходить по голосу, спать по голосу, любить по голосу, мы движемся в этом направлении, да-да, движемся. Но, бог мой, как это противно.
Если это цель, то его череп все-таки разлетится о стену.
Виктор посмотрел на Магду и испугался ее застывшего, остекляневшего взгляда.
Мертва?
— Маг… — у него перехватило горло.
Веко у Магды дрогнуло.
— Не мешай, — сказала она чуть слышно. — Так хорошо…
Василь, всхлипывая, примостился к ней, обнял, зашептал:
— Тетенька Магда, вы слушайтесь, слушайтесь, пожалуйста. Он тогда не будет наказывать. Он не любит тех, кто не слушается.
Он гладил ее ладошками, Магда улыбалась чему-то своему. Хватка ее ослабла, и Виктор вытянул свою руку.
— Я пойду уже, — сказал он.
Магда прикрыла глаза.
— Спасибо.
— Я думал…
Виктор произнес внутри себя: "…что меня накажет тоже", потоптался и двинулся вниз, к городу, держась ближе к осыпи — на Провал он смотреть уже не мог.
Небо темнело. Кто-то, уже и не вспомнить, кто, говорил ему, что это не солнце заходит, а облака меняют плотность.
Кратов встретил привычной пустотой. Из пустых окон, из-за углов, с обочин равнодушно смотрела трава. Покачивалась, будто бы слегка удивленно переговариваясь: что за существо? Век таких не видели.
— Я иду к Пустынникову, — сказал Виктор твари. — Ты слышишь?
Широкими шагами он двинулся к вокзалу.
— Я же знаю, — сказал он вслух, — эти трое слиняли не просто так. Это была попытка остановить меня, да? Чтобы я просидел там до ночи или, возможно, до утра. Пустынников (Виктор старательно артикулировал фамилию) правильно сказал, что никто к нему по второму разу не добирается. Это ты не даешь, сторожишь, контролируешь. Еще бы, а вдруг кто заскочит перед отправкой…
Боль куснула, вцепилась в бок, Виктор крутнулся вокруг собственной оси и упорно продолжил идти вперед.
— Ты очень предсказуемое существо, — сквозь зубы сказал он. — Даже обидно, честное слово. Тебе не нравится все, без чего не могу я. Продлим логику дальше: тебе, видимо, не нравлюсь я сам, какой есть, упрямый человечек, возможно, не идеальный, наверное, не без греха, но пытающийся жить так, чтобы оставаться честным перед самим собой. Ты же хотела от меня расследования? Вот тебе одно из его составных частей…
Боль хрустнула ступней.
Виктор, зашипев, упал рядом с убегающими к далекой оградке ступеньками вокзала, затем поднялся и, скалясь, захромал дальше.
Ступеньки длились и длились, в стыках рыжел короткий травяной подшерсток, выступающий вокзальным фасадом ряд стеклопластовых дверей тянулся за ступеньками в бесконечность.
Понастроили же.
— У тебя раздвоение, дура, — тяжело выдыхал Виктор. — То ты раз в год… давайте, мол, ройте, куда пропал… А как начинаешь рыть, то сюда не ходи… здесь не гляди, слова не скажи неосторожного. Ты уж определись…
Он остановился, чтобы отдышаться.
Косо, через улицу, обнаружилась витрина кафе, за которой, наверное, в кухне, на столе у плиты еще стоит его яичница. Синтетическая и, пожалуй, как лед холодная, но черт возьми, как бы он ее сейчас…
Виктор расхохотался.
— Не так, дак эдак, да? А я все равно дойду. Доползу. Назло. Магда хорошо сказала: силы накопить, и назло. Так с тобой и надо.
Вокзал отступал, оттягивался медленно за спину, кончились ступеньки — потянулось бетонное возвышение, кончилось возвышение — повыскакивали столбики и скосы.
Виктор ковылял, от соблазна смотря под ноги.
Ну, давай же, думалось ему, врежь! Чтобы дух вон, как ты умеешь. Я же сдамся. Я могу призаться тебе, как себе — я не все выдержу.
Я не герой. Я тяжело привыкаю к геройству. Но с каждым разом я все ближе и ближе к этому состоянию.
Врежь!
У самого кондитерского магазинчика он остановился. С удивлением посмотрел на открытый прилавок и по сторонам.
Под потолком позвякивала, слепила разноцветными блистерами гирлянда. Желтые стены, полки, вешалка с пальто, повешенным за ворот.
— Эй! — крикнул Виктор. — Это Рыцев, вы где?
Ему вдруг с сосущим чувством тревоги подумалось, что его не останавливали потому, что остановили Пустынникова. Остановили окончательно и бесповоротно.
Господи, с каким облегчением дурацкая мысль лопнула от глуховатого, но вполне слышимого голоса:
— Да, да, замечательно, проходите в левую дверь.
— В левую?
— Именно. Желательно побыстрее.
Виктор миновал стеллаж с рядами шоколадных фигурок в форме земных мишек, заек, хрюшек, плоских домиков и елок. Пластиковая дверь поддалась плечу, открывшись в сплошную, кромешную темноту.
Он вошел.
— У вас здесь…
Договорить ему не дал удар по затылку.
Очнулся он сидящим на стуле.
Жесткая веревка, сплетенная из волокон пумпыха, врезалась в запястья и щиколотки. Руки оказались намертво прижаты к массивным подлокотникам, а ноги — к ножкам стула. Еще одна веревка в несколько витков фиксировала грудь и плечи.
Удачно зашел.
Нет, подумал Виктор, это точно не мое желание. Чужое. Неужели тварь теперь и такое исполняет?
Он повертел головой — небольшая полутемная комнатка, в дальнем углу — гроб рекомбинатора и утопленная в полу ванна, окна занавешены, пахнет несвежей закваской, правее от рекомбинатора — светлый прямоугольник двери.
Да, такое было в одном фильме.
Детектива, перешедшего дорогу мафиозной семье, приторговывавшей нарко-грезами, перед самой развязкой притащили убивать в примерно похожую комнатку. Только вот парень оказался геномодифицированным и первый же порез превратил его в жуткую, начанную мышцами, непобедимую тварь.
Увы, Виктор так не мог.
И его непобедимая тварь могла единственно лупить по нему самому.
Он подергался, поскреб ногтями пластик, попробовал повернуть ладони. Глухо. А ведь голос был Пустынникова. Получается…
Виктор осторожно отклонил голову назад.
Коснувшийся высокой спинки затылок вспыхнул болью, концентрировалась она с правой стороны, то есть, он вошел, и его, спятавшись сзади, шарахнули чем-то с размаха. Шишка-то, пожалуй, приличная, пульсирует и пульсирует.
Получается, Пустынников?
А зачем? Я же ни черта не знаю. Странно.
— Здравствуйте, Рыцев, — раздался усталый голос.
Со своим затылком Виктор и не заметил как Пустынников появился в помещении. Кондитер приблизился. На нем был фартук, весь в мазках шоколада, один мазок застыл на щеке.
— Зачем это? — кивнул Виктор на свои запястья.
— Я объясню.
Пустынников прихватил от окна табурет, сел на него, застыл.
— Я буду говорить тихо, — произнес он, заглядывая Виктору в глаза. — Так вам будет менее больно.
— Мне должно быть больно?
— Да. Если б я вас не связал, потом вы, возможно, убили бы себя. Или ушли.
— Чушь какая!
Пустынников шевельнулся.
— Вы же пришли за знанием? — спросил он.
— Черт возьми, да!
— Не надо играть в нуар-детектива, — горько улыбнулся Пустынников. — У вас слишком натурально получается.
— Я не играю.
— Это-то и печально. Если вы ждете прямых ответов, то их не будет. Будут только версии. И хронология событий.
— Валяйте, — усмехнулся Виктор.
Пустынников встал, вновь сел, дотянулся до занавески и расправил сбившийся уголок.
— Собственно… Собственно, — вздохнув, начал он, — два года и семь месяцев после высадки ничего не предвещало… Тьфу ты, как мелодраматично! — обозлился он на себя. — Предвещало, не предвещало… Важно, что произошло. Внезапно мы потеряли, наверное, две трети колонистов и корабль-ковчег. Вот так. Почему? Давайте размышлять.
Пустынников ссутулился, тонкая шоколадная лента возникла у него в пальцах.
— Мнется, смотрите-ка, а вроде бы не должно. Вы слушаете? — поднял он глаза на Рыцева.
— Слушаю, — сказал Виктор.
В голове, отзываясь на слова, медленно постукивали молоточки. Делиться этим с Пустынниковым он не стал. Пока терпимо.
— Что важно? — продолжил Пустынников, раскатывая на колене шоколадную ленту в "колбаску". — Еще на орбите были засечены порядка десятка аномальных зон. Вы знаете, что около трех месяцев, мы болтались на орбите? Наверное, не помните. Перепроверяли данные. Ни бактерий, ни вирусов. Ни флоры, ни фауны. Одна трава.
Боль проткнула Виктора насквозь.
Нельзя! — закричало внутри. Нельзя! Нельзя! Нельзя!
— А гр-ры… а гр-рибок-к? — прохрипел он.
— Хороший вопрос. Вы терпите, сколько можете…
— Аг-ха. — Виктор стиснул зубы.
Внутри, от левого бедра к сердцу, провели раскаленной иглой.
— На самом деле, — сказал Пустынников, — грибок — это тоже трава. Другое ее состояние. Как и пумпых, понимаете? Вода, лед, пар, что-то вроде. Очень приблизительно. Простое химическое соединение. Вот… А к аномальным зонам сразу были отстрелены ЛИС- лабораторно-исследовательские станции. Одна находится где-то здесь, у города, может быть, что и в кратере. Я ее не видел, но смотрел данные по функционированию. Я же в прошлом…
Он замолчал. "Колбаска", сплюснутая, прищипленная, превратилась в звездочку.