Страх перед «казаками» о чьих ужасных сабельных ударах ходили легенды, захлестнул сердца не только простых солдат, но и офицеров. Никто из них не дал команду построиться в ряд и дать залп по наступающей коннице. Лишь одиночки открыли огонь по катящейся навстречу им кавалерии, но они никак не могли остановить атакующий напор всадников Рокоссовского.
В одно мгновение высадившийся десант был рассеян и обращен в бегство. Дружной толпой китайцы бросились к недавно оставленным лодкам и плотам, чтобы спастись от свистящей смерти. Двести двадцать шагов, которые нужно было пробежать по ровной как стол маньчжурской степи, стали для многих из солдат последними. Словно карающие молнии метались в руках русских кавалеристов стальные сабли, с каждым взмахом теряя свой первоначальный блеск.
Сопротивления никакого не было. Бросая оружие, напуганная хрипло дышащей ей в спину смертью, плотная масса людей устремилась к водам Сунгари, дабы найти там свое спасение. Однако там его не оказалось.
Большинство лодок и плотов вернулись назад и в этот момент только подплывали к берегу с остатками десанта. У речного берега оказалось лишь с десяток лодок и несколько плотов, за обладанием которых вспыхнула драка. Люди не на жизнь, а на смерть дрались за спасительное место, а сзади набегали новые претенденты на счастливый билет.
Сидящие в лодках солдаты пытались выстрелами из винтовок отогнать русскую конницу от берега, но она уже успела смешаться с беглецами, и китайцы были вынуждены прекратить огонь. К тому же течение реки не позволяло плотам и лодкам стоять на месте, и они были вынуждены маневрировать.
Долго ещё неслись над водами Сунгари людские крики пока, наконец, густо облепленные плоты не покинули негостеприимные берега. Переправа была сорвана.
Сколько погибло от русских сабель и было унесено водами Сунгари, а также сколько в них пропало без вести, было трудно сосчитать. Свыше ста тридцати тел врагов, насчитали русские пограничники на поле брани, потеряв одиннадцать своих товарищей. Девятнадцать человек было ранено в этом бою, в том числе и сам командир. Чья-то шальная пуля задела его левую руку, но в азарте боя он этого не заметил.
Разозленные неудачей, китайцы возобновили обстрел русских позиций и прилегающих к ним территорий. Целых три часа, они утюжили северный берег из своих трехдюймовок. Снаряды падали не только на окопы и траншеи пограничников, но и на станцию, вызывая то там, то тут многочисленные пожары.
Цо Си уже не хотел захватить Таолайчжао в целостности и сохранности. Теперь его главным желанием было нанести противнику максимально возможный урон перед новым штурмом. По совету майора Комаци он намеривался повторить его ближе к вечеру, но в это время к нему прибыл нарочный от Чжан Сюэляна с приказом ждать его прибытия. Молодой генерал хотел лично осуществить взятие Таолайчжао.
Этот приказ и обрадовал и огорчил Цо Си. С одной стороны он позволял больше не атаковать ненавистный русский берег, с другой же стороны ставил его в крайне невыгодное положение перед высоким начальством. Казалось, темные тучи сгустились над головой Цо Си, но судьба была милостива к нему.
Выполняя приказ командующего, под покровом ночи пограничники оставили свои позиции, и отошли к станции Цайцзягоу, где на берегу Шуанчэня был создан новый рубеж обороны. Рокоссовский без особых происшествий довел свой отряд до указанного места, где сдал командование Трифонову, а сам убыл в Харбин на лечение.
Госпожа Судьба не только убрала грозного противника Цо Си, но и даровала ему лавры победителя. О том, что русские оставили Таолайчжао, подполковнику стало известно рано утром. Один из солдат вчерашнего десанта долгое время притворявшийся убитым, заметил уход русских и, переплыв реку, доложил Цо Си новость.
Спешно отправленная разведка полностью подтвердила правоту слов солдата. Когда к Сунгари прибыл Чжан Сюэлян, подполковник встретил его победным рапортом и был обласкан командующим. Поход продолжался.
Когда Рокоссовский прибыл в Харбин, столица Желтороссии была охвачена паникой. Сотни людей стремились покинуть город в одночасье оказавшийся на краю войны. Многие жители хорошо помнили те ужасы, что творили китайцы во время знаменитого «восстания боксеров» и не питали никаких иллюзий в случае захвата Харбина.
Сам город изначально не был предназначен для ведения боевых действий. Согласно договору с Китаем в нем не было развитой воинской инфраструктуры, что серьезно затрудняло его оборону. По приказу Зайончковского под военные госпиталя и казармы временно были переданы городские школы и гимназии.
Оберегая раненую руку от толчков толпы, Константин с большим трудом вышел из заполненного беженцами вокзала.
— Где, здесь ближайший госпиталь? — спросил штабс-капитан у военного патруля, встретившегося ему на привокзальной площади.
— Это вам надо, господин штабс-капитан в железнодорожную гимназию. Она здесь неподалеку. Охримчук, проводи господина пограничника и возвращайся на площадь, — приказал прапорщик солдату и учтиво спросил: — Вы откуда, из-под Таолайчжао?
— Верно оттуда.
— И как там?
— Нормально. Три дня китайцев в Сунгари купали, потом отошли по приказу командования. Вот у вас немного подлечусь, и будем вместе купать их здесь. Река здесь шире, — пошутил Рокоссовский и патрульные, радостно заулыбались в ответ. В той атмосфере страха и неопределенности, что за последнюю неделю накрыла Харбин невидимой пеленой, оптимизм прибывшего с передовой офицера был подобен лучу света в конце темного тоннеля.
В превращенной в госпиталь гимназии было довольно многолюдно. Близость к вокзалу, куда со всех концов КВЖД прибывали раненые пограничники, делало свое дело. Желая получить скорую помощь, люди шли в гимназию, вместо того, чтобы ехать на извозчике в больницу на Софийской улице.
Оказавшись под высокими сводами, временно превращенного в лазарет, дворца просвещения, Рокоссовский быстро нашел кабинет хирурга госпиталя господина Аникушкина. В чем ему помогла одна из сестер милосердия, в которых превратилось большое число преподавательниц гимназии.
Хирург оказался плотным, лысеющим человеком, в котором проницательный взгляд Рокоссовского быстро распознал поборника эпикурейства. В два счета он удалил старую повязку и занялся исследованием раны штабс-капитана.
— Хорошо, хорошо, а вот это не очень, но мы это дело поправим, — говорил эскулап, склоняясь над рукой пациента. — Сейчас будет немного больно, придется потерпеть. Вы ведь военный, тем более пограничник.
— Конечно, потерплю раз надо — вымолвил Константин, собрав всю свою волю в кулак. Йод у доктора щипал сверх всякой меры.
— Ничего, ничего. Главное инфекция в вашу рану не попало, иначе возникла бы угроза для всей руки. А так, при хорошем уходе и полном покое, через неделю-другую будете как новенький, — назидательно произнес хирург, — Сестра, наложите новую повязку и сделайте для руки перевязь.
Сидевшая вместе с хирургом, молодая сестричка стала проворно бинтовать руку Константина и при этом пыталась завести разговор. Красавец пограничник, ей очень приглянулся, но тут вмешалась госпожа судьба. Дверь в кабинет хирурга распахнулась и в её проеме возникла ещё одна сестра милосердия.
— Александр Федорович, привезли нового больного с пулевым ранением в грудь, идемте скорее, — требовательно сказала она Аникушкину, бросив на Рокоссовского мимолетный взгляд.
— Сейчас буду, — философски молвил врач, неторопливо покидая свое мягкое уютное кресло. Девушка уже собралась уходить, но неожиданно остановилась и, узнав Рокоссовского, удивленно воскликнула: — Костя, это вы!!?
— Конечно я, Аглая Петровна, — ответил Рокоссовский, радостный от случайной встречи с бывшей попутчицей. Расставшись по прибытию в Харбин, Рокоссовский клятвенно обещал писать госпоже учительнице, но навалившиеся дела не позволили ему сдержать обещание.
— Вы ранены? Там!? — взволнованно спросила девушка, и её страдальческий взгляд был для Константина дороже всех наград.
— Да, там, — смущенно произнес офицер, не желавший предавать своему ранению большого значения, — По утверждению доктор, заживет как на собаке!
— Про собаку ничего не говорил, но вот до свадьбы, это точно, — уточнил Аникушкин, быстро уловив наличие особых отношений между молодыми людьми. Их уловила и медсестра, бинтовавшая руку Рокоссовского.
— Вот и все, господин штабс-капитан, — сказала она медовым голосом, аккуратно поправляя перевязь для больной руки, — Через два дня нужно сделать перевязку. Мы вас будем ждать.
— Да, конечно, — молвил в ответ офицер, не сводя взгляда с Аглаи.
— Аглая Петровна, вас можно на пару слов, — молвил Рокоссовский и, не дожидаясь ответа, учтиво вывел учительницу в коридор.
— Вы не представляете, как я вас рад видеть, Гаша, — радостно заговорил офицер, оказавшись с глазу на глаз с Аглаей. — Ради этого, честно говоря, и пулю получить не жалко.
— Ах, что вы говорите, Костя, как можно. Ведь война это так ужасно, — горячо воскликнула девушка.
— Да, вы правы, война жестокая штука, но не будь этой раны, неизвестно как скоро я бы вас встретил, — не согласился с ней Рокоссовский.
— Скажите, Костя. Что будет с нами со всеми!? Харбин сдадут, да? Об этом так много говорят вокруг. Скажите правду, я вас прошу! — с испугом в душе спросила Аглая, непроизвольно схватив собеседника за руку.
— Успокойтесь, милая Гаша. Пока у генерала Зайончковского есть заамурские пограничники, город не сдадут. За это я вам ручаюсь точно! — заверил девушку Рокоссовский, нежно накрыв ладонь собеседницы своей ладонью.
— Правда!? Спасибо вам большое! — тревожные морщины разом покинули девичье чело. От радости Аглая стремительно поцеловала собеседника в щеку, и тут же устыдившись своего поступка, виновато потупила глаза.
— Можете об этом смело рассказать всем. Харбин останется русским городом. Вам наверно пора, да и меня ждут дела. Где я смогу найти вас при следующем визите? — поспешил на выручку своей собеседнице Константин.
— Гимназия мне сняла квартиру на Гиринской 16, рядом с клиникой доктора Казимбека, но последнее время я ночую здесь. Очень много работы.
— Надеюсь, что скоро увижу вас вновь. Честь имею. — Рокоссовский, галантно поцеловав руку Аглаи и молодецки козырнув, покинул гимназию.
Браво заверяя девушку о том, что город не сдадут, Константин ничего не знал об истинном положении вещей, которое было не столь радужным, как ему казалось. По непонятным причинам, поддержка, обещанная Зайончковскому Москвой, запаздывала.
Получив приказ о выдвижении на Харбин, бригада подполковника Шаповалова никак не могла покинуть Читу, безнадежно застряв в ней. Сначала её одолевали внезапно обнаружившиеся поломки машин, а когда они были устранены, железнодорожники никак не могли обеспечить бригаду необходимым подвижным составом. Дни стремительно летели один за другим, но воз оставался на том же месте.
Ничуть не лучше обстояло дело с казачьими частями. И им тоже управление Приморской дороги отказало в подвижном составе для переброски во Владивосток, а оттуда в Харбин. В результате этого, казаки были вынуждены самостоятельно двигаться к месту своего сбора. Командовавший ими атаман Семенов просил Москву дать разрешение на переход границы и совершения марш-броска на Харбин напрямую, но такого приказа не последовало. Господа дипломаты убедили президента в политической опасности подобного шага. Таким образом, Харбин остался один на один перед лицом смертельной угрозы.
Возглавившему всего полгода назад министерство железнодорожных путей Дзержинскому было довольно трудно судить, что привело к срыву военных планов республики, чиновничье головотяпство, или за этим всем стояла вражеская воля. Обе версии имели право на свое существование, но от этого зажатому в китайские тиски Харбину, легче не становилось.
Стремясь выправить положение, Дзержинский направился в Читу, чтобы на месте разобраться в случившемся. О том, что последуют очень жесткие выводы, говорили телеграммы, которые министр отправил в Читу, Хабаровск и Владивосток. В них Феликс Эдмундович приказывал начальникам железной дороги, под личную ответственность в кратчайший срок устранить возникшие трудности и обеспечить идущим на Харбин воинским частям, «зеленый свет». Виновные в неисполнении этого распоряжения будут привлечены к ответственности по законам военного времени, которые вводились на станциях Забайкалья и Приморья согласно специальному президентскому указу.
Подобные действия министра вызвали серьезную панику в рядах руководства железной дороги, но время было безвозвратно упущено. Вражеские полчища уже стояли на пороге Харбина, и спасти город могла только отчаянная храбрость его защитников или обыкновенное чудо. Однако, поскольку сотворение чудес было вне ведомства генерала Зайончковского, оставалось уповать на заамурских пограничников стянутых со всех участков КВЖД и скромный харбинский гарнизон.
Каждое утро, Андрей Медардович принимал доклад своего начальника штаба полковника Чумакова с надеждой услышать хорошие вести, но они постоянно задерживались. Уже по тому, как ровно в восемь часов, открывалась дверь кабинета, генерал знал, какой доклад ему ждать от своего подчиненного.
Предчувствие не обмануло командующего и двадцать девятого марта. Достаточно было одного взгляда, на хмурого и плохо выспавшегося полковника, чтобы понять — долгожданная подмога вновь откладывается.
— Мало чем хорошим могу вас обрадовать, Андрей Медардович. За прошедшую ночь, никаких сообщений, способных существенно изменить наше положение, не поступало. Бригада Шаповалова по-прежнему находится в Чите, а казачьи соединения на полпути к Владивостоку. Согласно последним телеграммам их там уже ждут эшелоны для переброски, но когда они прибудут, никто сказать толком не может. К положительным новостям можно отнести сегодняшний снег, который явно затруднит дорогу китайцам, а также сообщение от коменданта Владивостока полковника Кашина. Он клятвенно уверяет, что в самое ближайшее время отправит нам эшелон с помощью, но до её прибытия ещё нужно дожить, — сдержанно доложил начштаба, но к его удивлению, привычного раздражения в адрес тыловых чинуш от командующего не последовало.
— Вы не совсем правы, Гаврила Романович. Одну очень хорошую новость, я получил буквально перед вашим приходом. И это не телеграммы и телефонные звонки сверху и от соседей, это рапорт штабс-капитана Рокоссовского с просьбой не отправлять его на лечение в госпиталь, а оставить в строю и дать возможность воевать с врагом.
— И что тут такого хорошего? — удивился Чумаков, ожидавшего услышать куда более существенную новость, чем какой-то там рапорт.
— А то хорошо, что у нас есть такие люди как Константин Рокоссовский и ему подобные. Посмотрите, по всем расчетам и выкладкам его застава могла максимум на сутки задержать продвижение китайцев, взорвав мост через Сунгари. А они так хорошо встретили врага, что он до сих пор не вышел к ближним подступам Харбина, и не выйдет ещё минимум как сутки. Это я вам гарантирую твердо. Человек совершил боевой подвиг и, получив ранение, не хочет сидеть в тылу, а рвется в бой. Да как не радоваться этому факту! Чем больше у нас будет таких людей, тем быстрее мы сможем утихомирить Чжан Цзолиня и тех, кто стоит за ним. Подумайте, как следует наградить штабс-капитана.
— Слушаюсь, ваше превосходительство. Разрешите доложить о положении дел по возведению защитных позиций вокруг города?
— Да, прошу. Я вас внимательно слушаю, — сказал Зайончковский, и военные склонились над расстеленной на столе картой.
Как и предполагал Андрей Медардович, китайские соединения испытывали серьезные трудности на пути к Харбину. Это позволило русским, возвести дополнительные оборонительные укрепления на южной окраине города. Плотные ряды колючей проволоки и свежевыкопанные траншеи хмуро встретили авангард агрессоров, что приблизился к городу после полудня тридцать первого марта.
Их грозный вид и приобретенный опыт недавних боев, заставил солдат Чжан Сюэляня воздержаться от попыток сходу взять город штурмом. Постреляв для острастки, они занялись разбивкой лагеря в ожидании подхода своих главных сил.