У маленького костра она посидела, тихо разговаривая с Фитией. Смотрела в огонь, думая о том, что ее маленький лежал бы сейчас на коленях, а она трогала бы крошечные пальчики и смеялась детскому бормотанию. Нельзя думать об этом, иначе тоска сожрет ее, сделает слабой.
Фития ушла спать, а Хаидэ, передернув плечами, оглянулась. И ей пора лечь. Но пришли эти мысли, а следом за ними беспокойство. Где же Техути? Когда она с ним, то мир кажется добрее и наполняется надеждой. И тоска по сыну отступает.
Надо идти спать, сказала она себе и встала. Прислушалась к мерному дыханию няньки, к дальним ленивым разговорам мужчин у костра. И тихо ступая, пошла в темноту, немного злясь на себя за то, что идет разыскивать мужчину. Но что плохого? Ведь это ее любимый и он недавно, лежа на ней, говорил о счастье.
Запахи трав были такими густыми, что казалось, стояли призрачными зарослями вокруг, и хотелось вытянуть руку, чтоб не мешали идти. Хаидэ шла к камню-клыку, где в прошлую ночь ждал ее Техути. Вдруг он и сейчас там.
Скала забелела в темноте, и женщина остановилась, услышав мужской тихий голос. Слов не разобрать. Но что-то спрашивает и будто ждет ответа. А вот заговорил снова, тихо-тихо. Возразил и, кажется, перебивая неслышного собеседника, стал низать слова одно за другим.
Можно затаить дыхание и подобраться совсем незаметно. Встать с другой стороны высокого камня и выглянуть. С кем же он там?
Покраснев, она кашлянула и пошла, четко ступая и проводя рукой по верхушкам низких кустов. Голос смолк. Из-за камня показалась знакомая фигура. Мужчина стоял молча, ожидая, когда она подойдет. Луна светила слабо, но все же света было достаточно, чтоб увидеть — он один и никто не бежит в темноту, разве что лег и скрылся в высокой траве ползком.
— Я соскучилась.
Обеспокоенная его молчанием, подошла совсем близко, заглядывая в сумрачное лицо с неясными чертами.
— Почему ты не приходил ко мне? Мы бы посидели у костра.
— Ты весь день занята, — голос его был отрывистым и холодным.
Отвернувшись, Техути ступил за камень и сел, приваливаясь к теплой шершавой поверхности. Хаидэ села рядом, вытягивая ноги.
— Да. Все требует моего внимания. Как же иначе?
— И даже девчонки Ахатты.
— Тех. К чему что-то затевать, если нельзя сделать этого хорошо? Я могу ей помочь, чтоб степные осы не остались лишь женской болтовней.
— Я понимаю.
— Мне мало твоих ледяных слов! Если понимаешь, к чему обида? Ты не подросток! Даже мальчики племени ведут себя умнее.
— Мальчикам повезло, они не ложатся в траву с женщиной, которая — вождь.
— Вот! О том я и говорю. Но похоже, ты не слышишь меня.
Теплый камень согревал спину, а в грудь Хаидэ заползал холодок. Да что же это? Она так надеялась на счастье, и оно было совсем рядом, оно — было! Но с того мгновения, как Техути взял ее и вошел, подарив огромность мира, все вдруг стало качаться и кажется вот-вот грохнется, рассыпаясь в прах. Такая усталость. Нет сына, оттуда издалека будто ползет постоянно тяжелая злоба Теренция. Советники, хоть и верят ей, но она знает — всегда придется ей быть лучше мужчин, сильнее мужчин и умнее, чтоб занимать место одного из них. Страдания Ахатты, пусть временами такие резкие и чрезмерные, но разве можно винить ее, все потерявшую? Нет. Только помогать и поддерживать. А кто поддержит ее? Только Фития? И любимый, который казался ей сотканным из солнечного света, превращает мгновения счастья и покоя в череду пустых разговоров о том, кто прав, а кто виноват.
И если сейчас говорить ему все это, то случится просто еще один разговор…
— Я люблю тебя, — сказала Хаидэ, — и я очень скучала. Жизнь отнимает у нас дни, но ночи — наши. Давай ценить их.
— Это все разговоры, — ответил Техути, и она досадливо засмеялась, снова осознавая свою беспомощность. Вот все повернулось. И снова превращается в раз-го-во-ры…
— А с кем ты говорил, когда я пришла? — она прижалась к нему и опустила голову на плечо, зашарила по коленям, разыскивая его руку.
— Ты слышала мои слова?
Хаидэ зевнула.
— Нет. Ты бормотал, я была далеко. С кем, Тех?
— Я говорил… со своим богом, — ответил он после короткого молчания.
— Как хорошо! Знаешь, у нас так много всего произошло, я вдруг стала бояться, что ты его забыл. Тебе холодно? Укройся, вот плащ.
Мужчина прокашлялся. Натянул на плечи полу плаща, обнимая под ним Хаидэ.
— Нет. Не забыл. Я говорю каждый день. Со своим богом.
— Я совсем засыпаю. Передай ему приветы от небесного учителя Беслаи. Вон он, видишь? Держит в ладони половинку лунной монеты, и улыбается.
— Вижу.
— Расскажи мне о своем боге, Тех. Как его зовут и есть ли у него лицо, и какое оно. Расскажи, будто я совсем маленькая, а ты укачиваешь меня. Я не засну, не думай. Мне интересно и важно.
Она зашевелилась, тепло дыша ему в грудь, прижалась бедром к его ноге. Техути огляделся, собираясь с мыслями. Сердце затукало, и вдруг степь распахнулась, разрывая бледный лунный свет, кинулась к его лицу хохочущей черной пастью.
— Вот лицо твоего бога! — загремела темнота, скалясь осколками зубов, — вот его темное имя! Давай, сын темноты, поведай солнечной жене о том, как сладко смотреть в черную бесконечность, что лежит изнанкой всего — счастья, любви, материнства, покоя… Давай же! Солгав ей словом, солги многими словами. Это! Так!! Сладко!!!
— У тебя сердце, Тех. Что? Что случилось?
Спасаясь от вопросов, он скинул плащ и, хватая женщину за плечи, повалил, обнимая.
— Ты случилась. Какие рассказы. Ночь и мы. Я…
— Да…
Целуя белеющее лицо, он подхватил мягко плывущее тело, поворачиваясь, лег на траву и укладывая женщину сверху, обнимал, путая пальцы в волосах. Смотрел через ее плечо, как темнота пялится на них, по-прежнему хохоча и подбадривая его.
— Давай, обращенный! Покажи самке, что такое настоящая темная страсть, как крепка ее паутина.
В этот раз Хаидэ не кричала от счастья. Двое бились телами и пока он пригибал ее лицо к своему плечу, чтоб не увидела лика тьмы, она, закрывая глаза, протекала пространство, растворяясь и молча крича от боли, что ей причиняла его огромность. Куски и полосы летели через нее, ударялись в желудок и сердце, прокатывались по горлу и, прорезая дыры в коже, вываливались наружу, прорастая событиями бывшими и будущими. Там был ее сын, лежал со сжатыми кулачками, а лицо медленно покрывалось мертвой синевой. Был согнутый локоть танцующей черной девы, унизанный серебряными цепями, и вдруг — страшное лицо то ли человека то ли зверя, с тяжелым морщинистым веком, наползшим на вытекший глаз. Была тяжкая битва, с топотом и хриплыми криками, и груди коней сшибались, звеня металлом доспехов. Был голос, повторяющий непонятные слова. И когда она почти умерла, рыдая от невозможности все разделить и определить каждому видению его место, вдруг, стеклянно вильнув хвостом, поплыла через месиво прозрачная рыба с бесшабашным выпуклым глазом, раскрашенным яркой краской. И все замерло, надуваясь как пузырь, с радугой, играющей на круглых дрожащих боках. Замерло, на-ду-ва-ясь. И лопнуло, разбрасывая вокруг радужные сверкающие осколки.
— Так! Так!! — сказала она вселенной, уже не просто слушая, а вступая в разговор. И засмеялась тихо, обмякая на содрогающемся теле мужчины, что поддерживал ее жесткими руками над собой.
— Техути, любимый.
— Тебе хорошо? — хриплый голос был полон удивления.
— Да. Да! Было страшно, но было — счастье. Я не могу. Я потом скажу. Ты…
Шепча, она целовала горячее лицо, прижималась и от беспомощности перед огромностью счастья раскрывала рот, как рыба, чтобы не задохнуться. Снова смеялась. И вдруг замолчала, резко садясь и вслушиваясь в ночь. Над ними проплыл тоскливый крик козодоя, стих и повторился, захлебываясь на одной ноте снова и снова.
— Что? — мужчина сел, глядя, как она вскочила, дергая шнурки на растерзанной рубашке.
— Зовут. Быстро, пойдем.
И через мгновение скрылась в темноте, волоча за собой плащ, выдернутый из-под Техути.
Он догнал ее на тропе, пошел рядом, отталкивая колючие стебли чертополоха. Далекий костер выплыл из-за черных силуэтов палаток, стало видно, вокруг него движутся фигуры. Хаидэ приложила руку ко рту, и по степи пронесся полный тоски птичий клик, прерываясь в нужных местах.
— Что случилось?
— Что-то плохое. Скорее.
У костра стояли мужчины, глядя на Силин, рыдающую над лежащим молодым парнем. Черная кровь покрывала лицо, и только глаз сверкал. Одна рука откинута в сторону — изломанно вывернутая. Распахнутая рубаха обнажала живот с резаной раной, в которой блестело и шевелилось при каждом вдохе. Рядом быстро ходила Фития, садясь на корточки, обкладывала рану комками теплой сырой травы, источающей пряный запах.
— Мой брат! — закричала Силин, оглядывая стоящих, и на освещенном пламенем костра лице плескалось безмерное удивление.
— Мой брат! Как нашел? Зачем?
Вскакивая, она рванула Фитию за рукав и та уронила примочку.
— Откуда он? Он умирает? Умирает?
Техути оттолкнул девушку и присел рядом с раненым, оглядывая раны. Протянул руку, принимая от Фитии новую примочку.
— Что тут?
— Многоцвет. И девясил. Еще раневая трава.
— Хорошо. Да уберите ее! Пусть помолчит. Он хочет сказать!
Он махнул рукой Нару, что стоял над головой парня и тот, падая на колени, нагнулся к лицу. Напряженно слушал прерывистый шепот, кивал, задавая вопросы. И снова слушал медленные невнятные слова. Чуть поодаль Хаидэ, прижимая к себе Силин одной рукой, другой крепко держала ее за косу, натягивая.
— Замолчи. Он говорит. Дай услышать.
И отводя дальше, задавала короткие вопросы, каждый раз подтягивая косу, чтоб девушка не забилась в истерике.
— Откуда он пришел?
— Келе… Келеманк. Там дом. Наш.
— Семья?
— Да. Еще брат и две сестры, старшие. Мои… — лицо ее искривилось, и Хаидэ снова дернула волосы.
— Потом поплачешь. Большая деревня? Сколько домов?
— Пять… десят-ков. Полста. Было полста. Вот. Я шла туда.
— Я знаю. Как его имя?
— Пеотрос. Ему четырнадцать. Ему всего…
— Молчи. Пусть лекарь и Фити осмотрят его. Давай, сядь.
Она усадила девушку и обняла за плечи, покачивая. Та вздрагивала каждый раз когда от костра доносился стон и Хаидэ удерживала ее сильными руками.
— Я шла. Я хотела, что они все сгорели. Я! Потому что не хотела за Беха-медведя.
— Ты не виновата.
— Тогда почему он пришел сюда? Откуда знал?
От костра к ним подошел Техути и Силин замолчала, вскакивая.
— Иди к брату, — сказал жрец и, глядя вслед ей, добавил для Хаидэ, — он умирает.
Силин сидела раскачиваясь и бережно трогая слипшиеся волосы мальчика, стонала без перерыва на одной ноте. А потом просила, вскрикивая:
— Пеотрос, нет, не уходи! Я тебе куплю меду, ты любил, помнишь? Пеотрос… я нечаянно. Я не хотела. Я думала… Я же глупа! Потому меня отдали. Но я люблю тебя. Ы-ы-ы-ы…
Стон гудел, пригибая травы отчаянием.
— Что он сказал Нару?
— Это варвары с края степей, рядом с пустыней. Второй набег. В первый они увели женщин. Кого не убили. Сейчас забрали, кто прятался. Сожгли полдеревни. И уводя, сказали, придут еще. Велели готовить деньги.
— Как он нашел сестру?
— Может, он просто шел к Зубам Дракона? За помощью?
— Это все?
— Нар скажет больше.
— Да.
Она поспешила навстречу советнику.
Глава 21
На исходе третьего дня, когда красное солнце увеличиваясь и сплющиваясь, садилось на невысокую гряду курганов, Ахатта и Убог увидели впереди россыпь белых домов под красной черепицей, а выше их, на самой вершине пологого радушного холма — треугольную крышу храма Афродиты. Вечерний свет выкрасил розовым колонны и ступенчатые улицы, сбегающие к невидному за степью морю. И закатный ветерок приносил мирные далекие звуки — постук молотков, крики и грохот из порта, блеяние овец и петушиные вечерние вопли.
Пока было возможно, они ехали степью, огибая засеянные поля и крошечные деревушки пахарей и пастухов. Но полей становилось все больше и Ахатта, хмуря брови, махнула рукой в сторону небольшой рощицы.
— Там святилище, а, если пройти деревья, — развалины. За ними перекресток заброшенных дорог — место Гекаты. Никто не ходит туда ночью, в эту пору года. Ты жди меня там, Убог. Рыба спрячь в зарослях и пусть стоит тихо. А я вернусь, и мы успеем уехать до света.
— К чему тебе туда, люба моя, Ахатта? — в голосе бродяги слышалась тоскливая забота, — не надо бы, а?
Подъезжая ближе, она тронула его локоть, притянула большую руку, кладя ее себе на грудь.
— Ты поклялся. Помнишь?
— Я не забыл. Но все же…
— Нет, люб мой. Клятва есть клятва. Только одно могу сказать в ответ и поклянусь тебе — я никому не желаю зла и никто не пострадает. Хватит страданий. Всем.
И добавила мысленно «и мне тоже — хватит».
Убог кивнул лохматой головой. И отъехал, направляя Рыба к рощице.
Ахатта посмотрела ему вслед. Три утра они лежали вместе, и было хорошо, так хорошо, будто она его ребенок. Но сейчас ее ждет главное дело. Или же смерть. И чтоб не передумать…
Она сунула руку в сумку, вытащила подвеску. Прижав ее ко лбу, надела цепочку, расправила, пряча серебряный знак под рубашку.
… надо выбросить из головы все. И его любовь тоже.
Дальше ехала, не скрываясь, надменно глядя перед собой и не обращая внимания на поклоны крестьян и торговцев, что на смирных лошадках или в скрипучих повозках катили по узкому проселку от городских ворот.
У маленького родника спешилась, умыла лицо, причесалась маленьким гребнем, потерла щеки ладонями, чтоб добавить им краски. И, найдя в зарослях кустарника несколько ягодок багряника, разжевала, пальцем растирая по губам яркий сок. Отряхнула и тщательно расправила складки охряного платья, украшенного вышитой каймой — хорошо, что Хаидэ велела им всем приехать к речке в платьях, теперь у нее вид городской женщины, что ездила на прогулку. Красиво подпоясала длинный плащ и опустила на запястья браслеты, чтоб сверкали в последнем свете вечера.
Два стража у ворот проводили ее взглядами и снова склонились над мешочком с костями. И Ахатта, утишая ровным дыханием стук сердца, медленно двинулась в гору по квадратным плитам мостовой. Она не знала толком, что будет делать, но подвеска холодила горящую кожу, успокаивая. Ты не одна, страдающая мать, иди и доверься, казалось, шептали острые лапки, покалывая при каждом шаге.
У ворот в дом Теренция сидел, зевая, незнакомый ей раб. Увидев надменную всадницу, вскочил, кланяясь, и ловя небрежно кинутые поводья.
— Отведи лошадь на конюшню, — распорядилась Ахатта, — поставь в ближнее стойло, правое у входа. И задай корму.
— Господин знает тебя, достойная? — озадаченно спросил раб, сводя к переносице маленькие глаза и пытаясь сообразить, что к чему.
— Знает? Да господин сам пригласил меня сегодня!
— А! Ты прибыла на веселом корабле, вчера?
Она повела плечами, стоя рядом с Лаской. И он обрадованный, что хмель не помешал верной догадке, осклабился:
— Иди, красавица. Если господин еще… еще не заснул, утомясь от трудов, ты найдешь его в перистиле. Катиос проводит тебя. Катиос! Постой тут, с красавицей, не знаю имени ее, я отведу лошадь.
Он убежал, ведя Ласку, а Ахатта, смерив взглядом тощего подростка с немытой шеей, не стала ждать, а сразу пошла следом. Катиос жалобно закричал ей в спину, опасаясь отходить от двери:
— Подожди, госпожа!
Но она быстро шла по узкому коридору, направляясь во внутренний дворик. Шум большого дома мерно гудел, будто за белыми стенами гнездился улей. Ахатта, омахивая плащом беленые стены, узнавала его звуки. Вот кричит повар, он вечно кричит, распекая служанок, что принесли овощи для утренней готовки. А вот ржут на конюшне кони, здороваясь с новой кобылкой. Жужжит точило и медленно бухает молоток, верно каменщик заканчивает подновлять стену. Женский возглас донесся и стих.