Чудаков метался. Сначала сфотографировал на цифрофон средневекового бородача, который спустился с потолка на парашюте в форме пирамиды. Рядом «всплыла» подводная лодка — Чудаков подбежал и к ней. Молодой капитан вылез из люка, но через секунду рухнул на обшивку умирающим стариком. Затем школьника отвлекли голоса, звучащие из пещеры, — там четверо парней под гитары пели на английском языке.
Вдруг музыка затихла, вслед за ней улетучился гам. Погас свет. Скрипнула и открылась дверь — совсем не та, через которую экскурсия входила в зал Homo Creatorus. Тьму разрезал бледный луч, который вырвался из проема.
— Творчество имеет и обратную сторону, — произнес историк, заслоняя собой вход в новое помещение. — Помните, мы говорили об остром камне первобытного человека? Искусство в руках Creatorus'a — оружие пострашнее.
Поманил пальцем и вполоборота вошел в светящийся прямоугольник. Первым двинулся Чудаков, далее, сплюнув на пол, — Подорванный.
Остальные — следом.
Последней вошла Журавлёва, за ней дверь закрылась.
Помещение напоминало фотостудию — о ней Чудакову рассказывал дедушка. У него был бумажный паспорт, и дед объяснял, почему на первой странице такая смешная фотография.
Лампы светят в лицо, по бокам стоят черные зонтики, на всю стену — обои с пейзажем: пальмы, море, пляж. Историк занял место у допотопного фотоаппарата, из которого, по рассказам деда, «вылетала птичка». Постучал по деревянному корпусу, требуя внимания.
— Одновременно с Человеком Разумным сотни тысяч лет назад на Земле жили неандертальцы. Многие ученые считают их тупиковой ветвью эволюции — neanderthalensis не сумели развиться до уровня родственников по классу.
Историк завозился с аппаратом — менял высоту ножек, доставал и убирал пластины, протирал объектив. Попутно продолжал экскурсию:
— Вот и у Homo Creatortis есть собрат, который имеет божий дар, используя его совершенно бесполезно. Скорее всего, это направление тоже зайдет в тупик, но до того попортит кровь палеонтологам. Как прикажете различить двух гоминидов, одинаковых по анатомии и противоположных по направлению векторов творческих сил? Вам рассказывали на геометрии, что такое векторы? Отлично.
Нырнул под черную накидку и попросил стать кучнее. Класс выстроился в два ряда: немного потолкались и уставились в объектив, натянув на лица улыбки. Историк выпорхнул из-под накидки, в его руках обнаружился маленький цифровой фотоаппарат.
— Внимание, снимаю!
Задергалась и блеснула вспышка. Школьники почувствовали, что не могут двигаться и говорить. Только зрачки бегали туда-сюда. 12-й «Б» превратился в часть выставки.
— Есть все признаки того, что современное общество откатилось ка ступень назад, — продолжал историк, глядя на дисплей аппарата. — Мало кого интересует искусство в чистом виде, без возможности продать его. Это мало кого интересовало и раньше, но в абсолютном исчислении сегодня масштаб угрожающий — море вместо лужи. Что и говорить, деградация… Творчество Человека Передающего подчас оценивают выше деятельности Человека Творящего, а иногда восторгаются и умениями Homo Educatus. Всему виной простота и главное — дешевизна орудий труда.
Скрипнула деревянная оболочка камеры-обскуры, превращаясь в плоскую подставку. На нее историк водрузил ноутбук, открыл крышку, соединил кабелем с фотоаппаратом.
— Больше не нужно колдовать над пластинкой со светочувствительным покрытием из йодистого серебра, проявлять ее в парах ртути и фиксировать в растворе тиосульфата натрия. Щелкнул, сбросил и готово! Отпала необходимость комкать листы в ожидании музы, марать бумагу, а потом выкладывать написанное свинцовыми буковками из коробок. Можно даже не сидеть ночами у рояля, наигрывая фразы и меняя гармонию: набрал сэмплы, сложил в кучу — кушайте на здоровье, если не стошнит. А уж о поисках нужного полутона на палитре я вообще промолчу, чтобы не рассмешить вас. Зачем пачкать руки и мыть кисти? В итоге, посмотрите, что получается…
Перед двенадцатиклассниками выстроились чудовища. Они рвались растерзать жертв, но натыкались на незримый барьер и возвращались обратно — как собаки на цепи.
Картежника Лёху сотряс рвотный спазм — потекло с подбородка на одежду.
Неподвижный отряд молча переживал ужас.
— Не бойтесь, эти монстры безопасны, всего лишь виртуальная экспозиция, — улыбаясь, проговорил историк. — Здесь собраны самые яркие продукты неандертальского творчества. Видите пальто, поверх которого красуется майка?
Пальто висело в воздухе на плечиках прямо перед Чудаковым и зловеще мотало рукавами, норовя схватить за шею и придушить. Белая майка истрепалась, местами зияли дыры — видимо, одежка носилась очень давно.
— Это не простое пальто, а одетое, — историк похлопал экспонат по плечу, как бы успокаивая. — В том смысле, что литераторы в своих опусах часто его «одевают».
В строю чудовищ оказался также безголовый мужчина. Голову он держал в руке и, по словам историка, «кивал своею головой в знак согласия». В числе уродцев значились наброски портретов — скособоченный карлик, большеголовый мутант с чахлым тельцем, несимметричная женщина, которая шла боком, с оборотом в три четверти; ходячий стол, несущий на себе кувшин с цветами и фруктами.
Стол не отбрасывал тень. А кувшин отбрасывал.
Довершал кошмар музыкальный фон — режущая ухо какофония в стиле «техно».
Школьники находились в полуобморочном состоянии. Более или менее осознанно смотрели на паноптикум Чудаков и Подорванный. Первому было интересно наблюдать за живым воплощением мертвого творчества, а второй находил в увиденном нечто родное.
Когда в дрожи забился и Чудаков, историк решил закругляться:
— Но самый главный этап, венчающий творческий процесс, это публикация. Посредством ее общество оценивает труды автора. И здесь вновь нужно отметить значительное упрощение.
Историк развернул ноутбук монитором к классу, подошел ближе, чтобы было видно тем, кто еще мог смотреть, и нажал кнопку «enter». Групповая фотография 12-го «Б» мгновенно появилась на интернет-странице Палеонтологического музея искусства.
Прозрачная стена исчезла, нечисть кинулась на беспомощных подростков…
…Как они выбежали в коридор, никто из школьников не помнил. Запыхавшись, остановились на лестничной площадке. Выпученными глазами смотрели друг на друга, обмениваясь стонами и короткими фразами. Когда из двери вышел историк и двинулся к лестнице, в испуге рванули вниз.
Один Чудаков остался, где стоял.
— Чего убегаете? — удивился историк. — Пойдемте на пятый, там самое интересное.
Подростки сделали шаг назад, к стене с картиной Архипа Куинджи «Полдень. Стадо в степи», закрывая собой пасущихся коров.
— Будет страшновато, — историк перевел взгляд с Чудакова на жмущихся плечом к плечу одноклассников, — но вы взрослые, должны понимать: это — имитация.
— Сам иди, ботаник! — возразил картежник Лёха и показал кукиш.
Класс загудел. Историк развел руками:
— Ну что ж, раз никто не хочет…
— Я хочу, — произнес Чудаков и поглядел вверх, куда вела лестница. — А что там?
— Там — последний павильон экспозиции под названием Homo Ducerus, Человек Ведущий. Это следующее звено творческой эволюции. Материалы чисто предположительные — вещественных доказательств вид пока не оставил.
Чудаков пошел наверх, но его остановил Подорванный:
— Ты это… отдай книгу-то!
Нехотя сняв футляр с пояса, Чудаков достал электронную книгу, посмотрел на нее в последний раз и передал Подорванному. Читать ее двоечник, ясное дело, не будет. Закачает туда игрушек — и все дела. Устройство последней модели, чтение текстов в ней лишь одна из функций. Еще можно смотреть фильмы и слушать музыку.
Подорванный схватил добычу и упрыгал, стуча костяшками пальцев. Его длинные руки, кривые ноги, сутулая спина и выдвинутая вперед челюсть смотрелись весьма органично в стенах Палеонтологического музея. На площадке засуетились другие представители 12-го «Б». Дружно пошли вниз. Одни передвигались без помощи рук, иные опирались на передние конечности, волоча зад.
У центрального входа их ждала прямоходящая учительница и заросший шерстью охранник с дубинкой на поясе.
— А где Чудаков? — спросила учительница, сверяясь с журналом.
— Пошел на пятый этаж! — наперебой заговорили одноклассники.
— Понятно. — Учительница сделала в журнале пометку и еще раз пересчитала класс по головам. — Так, а Подорванный где?
Историк и Чудаков подошли к залу на пятом этаже.
— Вы говорили, что человечество откатилось на ступень назад, — спросил Чудаков, поправляя пустой футляр. — Значит, следующим этапом снова будет Человек Разумный?
— Напоминаю, мы говорим не о биологической, а о духовной эволюции. Homo Ducerus — ориентир для тех, кто ценит чистое искусство, творчество ради творчества. Но таких в наш музей попадает мало, до пятого этажа редко кто добирается.
Историк занес ключ над замком.
— Ты станешь совершенно другим человеком, которому будет сложно вписаться в современную эпоху. — Экскурсовод посмотрел на Чудакова с жалостью. — Еще не поздно отказаться, подумай.
Чудаков расправил плечи, уничтожая комичность прямоходящей фигуры, над которой посмеивались одноклассники. Он точно знал, что вернется из будущего в настоящее и будет опять экономить на завтраках, чтобы через год купить новую электронную книгу.
— Я готов.
— И меня возьмите! — подал голос от лестницы Подорванный. При ходьбе двоечник опирался только на левую руку — в правой была зажата книга. — Я тут это… подслушал и мне того… интересно стало.
Историк улыбнулся и пропустил Чудакова вперед. Следующим зашел Подорванный. Переступив порог, он приподнялся на задние конечности и сделал первый шаг.
НАТАЛЬЯ РЕЗАНОВА
КРУТЫЕ ПАРНИ ЕЗДЯТ НА ТРАМВАЯХ
На линии создавался тяжелый затор. А шофер все так же трусил по рельсам впереди меня и никуда не сворачивал.
Я неистово трещал, высовывался, ругался, но шофер только попыхивал в ответ табачным дымом из кабины… я пришел в отчаяние и решил действовать. На спуске к Самотеке я выключил мотор и с оглушительным треском, делая вид, что у меня отказали тормоза, ударил сзади автомобиль с его нахалом шофером.
Что-то выстрелило. Автомобиль осел на один бок. Из него повалил белый дым. Я увидел, как со стороны Самотечной площади бегут к вагону, придерживая шашки, околоточный надзиратель и городовой.
Все началось с безобидного, казалось бы, постановления городской думы. В целях борьбы с пробками на улицах автомобилям было разрешено ездить по трамвайным путям. Ну, хотели как лучше. С пробками бороться надо? Надо. Но почему-то пробок стало не меньше, а больше, только теперь в них стояли и трамваи. А большинство работяг, если кто не в курсе, аккурат трамваями и передвигается. Они стали опаздывать на работу, последовали штрафы, увольнения и все такое прочее — а кому оно нужно? Тут работяги, что крайне редко бывает, вспомнили о своих гражданских правах и что у них, вообще-то, тоже есть свои депутаты. И протащили через законодательное собрание постановление, согласно которому водитель трамвая в случае необходимости мог подтолкнуть преградившую путь машину. Основанием служил известный московский прецедент 1914 года, неоднократно описанный в литературе.
Формулировка «в случае необходимости» допускала весьма широкое истолкование, но после того как несколько дорогих иномарок получило внятные вмятины на бамперах, братки, вместо того чтобы наехать (во всех смыслах) на трамвайное депо, стали стрелять по окнам вагонов. Работяги в ответ взялись за арматуру. Появились первые жертвы. На путях стали строить баррикады. Начались рукопашные бои — и не только рукопашные. Работяги обзавелись самодельными бомбами — на заводах и фабриках много чего можно собрать из подручных материалов, а народная смекалка работает во все времена. Братки сменили волыны на автоматы. Впрочем, под раздачу зачастую попадали и обычные мирные автомобилисты. Поэтому машины на всякий случай стали бронировать. Любые. Трамваи тоже.
Ну, а потом начались события, не напрямую связанные с транспортными проблемами, но такие, где бронированные средства передвижения могли принять — и принимали — непосредственное участие.
Лучше всего после наступления темноты на улицу не выходить. Это и недоумку понятно. Но как быть зимой, когда сумерки начинаются уже с двух часов дня, а после трех — хоть глаз выколи? А зимы в этих краях долгие, снег по полгода лежит, благо его в нынешние времена и не убирает никто. Это очень важное обстоятельство — снег. И лед. Пешком при заносах передвигаться трудно. На такое решаются только по крайности.
Бабка скользила и падала, поднималась и снова брела, опираясь на палку. Ее целью была черневшая под снегом груда камней — разрушенная баррикада, обозначавшая трамвайную остановку. Обычно вагоны в темное время ходили по оговоренному бригадами пассажиров маршруту, не останавливаясь по пути. Но те бедолаги, которым выпало оказаться на темной улице, старались проходящие трамваи задержать. Насколько хватало сил. Самый безобидный способ — завалить рельсы снегом, на такое и ребенок был способен. Конечно, детей в эту пору стараются из дому не выпускать, но в жизни всякое случается, и не у всех детей есть дом. Однако, ежели трамвай катит на полной скорости, он этот снежный завал разнесет и даже хода не замедлит. Иное дело — преграда посерьезнее. Камни и кирпичи от разрушенных домов, вывороченные обломки асфальта. Плитку, коей в начале века в добровольно-принудительном порядке мостили улицы, вернее, то крошево, что от нее осталось, вынесли в первую очередь, благо ее и выковыривать не приходилось — сама отлетала. Правда, современные вагоны были снабжены таранами, но, как правило, тормозить все равно приходилось. Тут-то и наступал момент истины. Потому что часто завалы были не следствием действий отставших от рейса пассажиров, а ловушками. И редко представители бригады выходили разбирать завалы в одиночку.
Судя по величине разрушенного завала, он являл собой именно такую ловушку, и восстанавливать его никто из одиночек не решался, дабы не вызывать у водителя и пассажиров ненужных подозрений. Бабка тоже не стала этого делать. Хотя, возможно, ей просто не достало сил. Она замерла в ожидании, уперев клюку в растрескавшийся лед, — скорбная фигура в обтерханной шубейке, платке, надвинутом на нос, и разношенных ботинках.
Наконец послышались звуки, вселяющие надежду в сердце одинокого пешехода, — отдаленные грохот и скрежет. Затем тьму, окутывавшую улицу, прорезал луч света — и из-за поворота выкатился вагон. Боковые окна были безопасности ради забиты щитами, в которых кое-где оставили узкие смотровые щели. Но в кабине водителя по вынужденной необходимости горел свет, хоть и приглушенный. Разумеется, освещенная кабина превращала водителя в наилучшую мишень, а водители общественного транспорта считались работягами и у индивидуалов за своих не считались, потому народные умельцы — а таковые в большинстве своем и ездили на трамваях — ставили в кабинах пуленепробиваемое стекло. Но это не всегда помогало.
Однако же теперь все, чему положено светить, светило. Трамвай вез с заводов рабочих первой смены. Там было немало крепких мужиков, и они не боялись нападения. Ну, не то чтоб совсем не боялись, но все же.
Бабулька крикнула:
— Сынки, остановитесь! — голос ее дребезжал, но вагон дребезжал сильнее и, похоже, не собирался задерживаться. Старуха подпрыгнула, замахала палкой и завопила во всю мочь: — Остановитеся! Родимые! Очень надо!
Фигура, мечущаяся в свете фар, привлекла-таки к себе внимание. Вагон затормозил со скрежетом, еще более режущим слух, чем при движении. Но двери все же не открылись.