Я щелкнул выключателем на столбике возле рампы и зажег свет. При включении он моргнул, и многие этого даже не заметили бы, но мы с Бартом переглянулись. Наверное, в тумблере появилась коррозия, вызванная парами воды, которые иногда выдувает из глубин луны. Не будь это наш последний спуск в пещеры, мы заменили бы выключатель немедленно.
Теперь Глотку заливал свет прожекторов — как фонарик врача, направленный в рот пациента. Когда пещеру открыли, ее вполне естественно сравнили с глоткой, а неизбежные имена и названия, придуманные исследовательской группой, так и остались в ходу. Мы работали внутри опасного — если не зловещего — космического тела.
Спустившись по рампе и войдя в Глотку, мы прошли под нависающим выступом, получившим имя Надгортанник. Это не был настоящий сталактит, но мы все равно его так называли. Мы ведь спелеонавты, а не геологи. Наша работа — провести геологов по пещере, установить их оборудование, а потом вывести обратно в целости и сохранности. А науку мы оставляем им.
— Проверка давления, — сказал Барт по радио. — У меня ноль три один атмосферы, и немного меняется.
— Ноль два девять девять, — отозвался я, раздраженный тем, что Барт взял на себя роль лидера. Это был его способ самоутверждения. По большому счету, это не имеет значения — мы составили хороший план поиска и спасения, и Барт знал, что на мелкие нарушения протокола, если они изредка случаются, никто внимания не обращает. Я, Барт и Колин хорошо притерлись друг к другу, и Барт понимал, насколько он может наглеть, не подвергая нас опасности. Я был склонен позволять ему так поступать и, задумавшись над этим сейчас, пришел к выводу, что, наверное, хотел продемонстрировать Колин — я выше таких мелочей.
Со стороны все это кажется немного усложненным, но я, хотя и считался командиром нашей группы, следовал советам Колин как эксперта и почти всегда уступал процедурные решения ей. Барту это было известно, и он уважал меня за подобную модель поведения.
— Хорошо, шеф, — сказал он. Уловив в моем голосе напряженность, он отступил.
Мы обогнули Надгортанник, оставив за спиной последние следы голографической и беспроводной Вирдсети, этой «Сети синхронности и взаимодействия», названной в честь какого-то скандинавского мифа. Здесь нас окружили благословенные уединение и спокойствие, сравнимые с отключением акустической системы, изводившей вас статическим шумом на полной громкости. Больше никаких запросов статуса, тонких предупреждений, обновленных транзакций, подтверждений о блокированных сообщениях и прочих электронных пиявок. И никаких запоздалых сообщений от моей беременной Шэрон.
Вот моя личная теория. С людьми что-то произошло, когда были изобретены виртуальные компьютеры. Если не считать базовых станций и небольшого числа сетевых узлов, у них вообще нет «железа». Людям стало легче воспринимать систему как часть себя, когда она ненавязчивая. Это сдвинуло фокус внимания от физического тела. Людей стали больше интересовать дух, разум или общество. Трепотню о соляриях и диетах сменили филантропия в Ангелсети и информационные утечки из Ментосети. Почти болезненная страсть к постоянному обмену информацией стала приемлемым стилем жизни. Вы старомодны, если не мелькаете в голосети, и антисоциальны, если не подключены к ней.
Было в наступившей здесь поразительной информационной тишине нечто такое, что породило у меня чувство, будто мы в любой момент сможем услышать призыв Колин о помощи. Она ведь не мертва, она пока жива.
Начиная от Надгортанника, мы установили фиксированную проводную линию, которая ветвилась по всем наиболее часто посещаемым проходам. Сперва это были провода для освещения, но кислотность случавшихся время от времени газовых выбросов приводила к отказам системы слишком часто. Сложная картина слабых приливных сил Юпитера и других его крупных лун поддерживала огонек термических процессов в ядре Каллисто.
Система глобального позиционирования здесь тоже была бесполезна. Телеметрия скафандров работала, но уловить ее сигналы удавалось только вблизи. Все приходилось носить с собой, и все могло выйти из строя. Во время худших инцидентов у каждого из нас почти одновременно гасли фонари. У нас имелись запасные фонари, но Колин изобрела правило: всегда оставаться на расстоянии вытянутой руки от провода. Тогда его всегда можно отыскать в темноте и выйти из пещеры, следуя вдоль него. Кроме того, мы стали прихватывать с собой химические фонарики.
Освещение отказывало из-за коррозии, особенно из-за того, что резиновые уплотнения были паршивыми. Они делались из искусственной резины, производимой на Марсе из обрезков ногтей и жиров, экстрагированных из сточных вод после стирки. Позднее мы перешли на настоящие резиновые прокладки, хотя те и были дороже.
Я провел перчаткой по проводу, и тот завибрировал. Все линии были кодированными. Их делали из сплетенных нанотрубок, покрытых каким-то пластиком с высоким коэффициентом отражения. Покрытие было ребристым, поэтому если потереть его в неправильном направлении, провод начинал вибрировать. Когда рука двигалась в направлении выхода из пещеры, вибрации не возникало. Через каждые десять метров на проводе располагались выступы — то гладкие, то шершавые. Шершавые отмечали каждые сто метров расстояния, а гладкие — каждые десять. Поэтому даже в полной темноте можно было понять, где находишься, и потихоньку брести к выходу.
Сигналов от Колин или Миллера мы не улавливали. Если бы по проводу шла хоть какая-то телеметрия, то я увидел бы ее у себя на панели, поэтому стало ясно, что поблизости от главной линии их нет.
Моя тень, отбрасываемая фонарем Барта, заплясала на бурой каменной стене, изгибом уходящей вправо. Линия разветвилась в Левом Легком, и мы в довольно хорошем темпе двинулись вдоль Линии 1. Другое ответвление вело коротким путем к сооруженному нами лифту, но он предназначался для спуска оборудования, а не людей. Последний отблеск ламп возле Надгортанника исчез, и теперь пещеру освещали только наши фонари. Узкий проход круто уходил влево, но можно было вести рукой по гладкой стене и шагать хоть как-то распрямившись.
Мы молчали. Колин иногда напевала себе под нос мелодии из старых шоу или болтала, пока не садились батареи в рации. Каллисто стала для нее местом, где она лечила душу. Неудачный брак исковеркал ее — я это знаю, потому что в то время обучал ее в подводных пещерах Флориды, — и ей понадобилось нечто невероятно трудное, чтобы выбросить из головы своего бывшего. Она нашла это здесь.
— Как думаешь, где она? — спросил Барт.
— Наверное, в Кишках.
К первой аварийной закладке мы приближались с надеждой. Хотя мы и не принимали проводной или радиотелеметрии, все равно оставалась надежда найти Колин здесь. Лучи наших фонарей осветили баллоны, но людей рядом не было. Закладка оказалась нетронутой, а это снижало шансы увидеть Колин и Миллера живыми.
Мы перепрыгнули от Линии 1 к Линии 2, стараясь не думать о плохом. Вдоль второй линии шел короткий путь к Кишкам, который мы прозвали Анус Дьявола, чтобы внушить геологам мысль: он действительно опасен. Нам совершенно не хотелось оказаться в ситуации, когда придется их спасать.
Я начал взбираться на Желчный Камень. Барт ждал, пока я не окажусь наверху. Совершенно ни к чему, если я свалюсь на него — незачем превращать один несчастный случай в два. Вместе нам наверху было не поместиться, поэтому я двинулся дальше под Защемленным Нервом.
Здесь много таких узких мест, но у этого в середине есть еще и мерзкий скат, и чтобы его преодолеть, нужно как следует потрудиться. У тех из нас, кто приобрел кое-какой опыт, есть свои приемы. Я, например, обязательно вползаю в скат правым локтем вперед. Затем поворачиваюсь на правом бедре, наполовину перекатываюсь внутрь, протаскиваю туда правую ногу, а потом перекатываюсь в первоначальную позу. Если я несу запасной баллон с воздухом, то пристегиваю его к левой ноге, чтобы он не застрял. Все действия выполняются на правом боку.
Когда-то здесь погибли двое, Рон и Канут. Рон застрял, а Канут оказался в ловушке позади него.
— Я пролез.
— Хорошо, — отозвался Барт. — Я иду следом.
Дожидаясь его, я сделал в аудиожурнале запись о нашем продвижении. Барт догнал меня, и мы стали дрейфовать с Желчного Камня в местной микрогравитации, держась за веревочную лестницу. Спустившись первым, я придержал лестницу для Барта.
— Эй, взгляни-ка на это! — воскликнул он, направляя луч наручного фонарика на грунт.
Мой взгляд привлек какой-то блеск, а потом я увидел предмет — покрытый льдом, но явно искусственный. Размером и формой примерно с буханку хлеба. Я поднял его.
— «Термит».
«Термит» — это буровой робот, способный пробиваться сквозь грунт и лед и посылать телеметрию. Они созданы для того, чтобы огибать твердые препятствия, через которые непрактично бурить туннели. А свое название получили из-за того, что самые большие алмазные шахты на Земле открыли именно термиты.
— Похоже, этот искал алмазы, а наткнулся на воду. — Барт взял у меня «термита», чтобы получше осмотреть. — На вид не поврежден, но батареи у него сели. Наверное, пробурил ход до самого озера, а потом и сквозь его дно.
— То, что «термит» оказался настолько близко к следу, показалось мне слишком большим совпадением, пока я не вспомнил, как Колин восхищалась алмазами. Лицевой щиток ее шлема и даже роговица глаз у нее были с алмазным покрытием. И я знаю, как она страдала, когда ей пришлось расстаться с камнем на безымянном пальце. Поэтому не исключено, что именно она положила здесь этого «термита». Обнаружив его, мы бы поняли, что она нашла искомое.
Мы пошли дальше вдоль линии. В обратном направлении все выглядело иначе. Тени складывались в структуры, выглядевшие совершенно другими. В сущности, Колин, Барту и мне приходилось запоминать туннели дважды — такими, как они выглядят, когда мы в них спускаемся и когда возвращаемся.
Далекий низкий гул заставил нас застыть на месте. Мы ощутили его сквозь подошвы. Хотя эта луна с геологической точки зрения и не совсем мертва, она пребывает в коматозном состоянии. Лунотрясений здесь не случается.
— Похоже на взрыв.
Я покачал головой — медленно и четко, как это приходится делать в скафандре, чтобы тебя поняли:
— Пока мы здесь, производить взрывы запрещено.
— По-моему, взрывная волна пришла сверху.
— Невозможно.
— Ну, не знаю…
Новых звуков или колебаний не возникало, и мы пошли дальше. Мы находились в Пищеводе, и на такой глубине здесь самый легкий путь. В трех тысячах метров под «Алхиметриксом», где находится экстрактор воды и кислорода, и в нескольких тысячах от геостанции Пищевод широкий и плоский — прогулочная дорога сквозь черное брюхо каньона. «Алхиметрикс» стоит на подземной жиле льда, типичной для этой луны. В отличие от большинства местных лун Каллисто почти не разделена на геологические слои. Это просто замерзшая каша из всякой всячины.
— Может, поменяемся местами?
— Нет, спасибо. — Интересно, почему Барт спросил? Пробивается в лидеры?
— Ладно, шеф. Просто подумал, что ты, может быть, устал. — Это замечание порядком меня уязвило.
Пищевод сузился до клиновидного прохода. Мы проковыляли по нему метров пятьдесят, пока тот не уперся в стену, покрытую ямками и углублениями для облегчения подъема.
— Все еще хочешь идти первым? — еще раз спросил он, уже более настойчиво.
Я обмотал виток провода вокруг правой руки и нащупал ногой углубление в стене.
— Да, — ответил я, не желая уступать ему место впереди, хотя бы из-за того, что он на этом настаивал.
Сделав шаг вверх, я отыскал ямки для рук. Пробыв некоторое время на Земле, я снова нарастил мускулы. Сила тяжести на Каллисто слаба, как младенец, тянущий тебя за палец.
Младенец. На секунду мои мысли вновь метнулись к Шэрон. Роды у нее ожидались со дня на день, и об этом было трудно забыть даже при таких обстоятельствах. Когда я поднял ногу, рука ударилась о запасной баллон с воздухом, и экран моего наручного компьютера погас.
— Оп-па…
— Панель накрылась?
— Да. Как минимум — экран.
Починить панель здесь невозможно, поэтому я переключился на запасную — полуинтегрированный компьютер в левом нагрудном кармане. Я подвесил его на кольце и включил. Экран замигал, а пиктограмма-рукопожатие подтвердила, что он подключился по радиоканалу к моему компьютеру в скафандре. Сломанную панель я оставил на месте — мне доводилось видеть, как они оживали после второго удара.
Барт прогнулся назад — взглянуть на меня снизу вверх:
— Не хочешь связаться с миссией?
Он произнес это с насмешкой или мне показалось?
— Нет.
— А как же протокол? — осведомился Барт.
Неужели он подбивает меня нарушить правила, установленные Колин? У меня создалось впечатление, что Барт каким-то образом противопоставляет меня и ее. В смысле, буду я следовать ее протоколу, когда ее рядом нет, или предпочту полагаться на собственные суждения?
— Если откажет еще что-то жизненно важное, мы прекратим вылазку. Или у тебя есть идеи получше?
— Нет-нет. Конечно, нет.
Значит, и Барт не намерен отрицать установленных правил. Если бы кто-то из нас наплевал на протокол, то тем самым исключил бы Колин из команды. Значит, мы все еще оставались командой из трех человек — никто из нас пока не признал факта ее гибели.
Мы съехали на задницах метров десять до Коленей Толстяка. Барт кашлянул и вновь попытался занять место лидера. Он настаивал на этом уже третий раз, значит, имел какую-то вескую причину. Колин всегда устраивало, что я возглавлял команду, но теперь я предположил, что Барт ревнует.
Колин любили все. Темно-каштановые волосы, широко расставленные глаза с лукавым прищуром, красивый прямоугольный подбородок, сильное, стройное тело. При первом знакомстве она буквально покоряла своей участливой улыбкой, зато потом следовало очень постараться, чтобы заставить ее заметить, что ты вообще жив. Подобно мне, Барт преодолел этот барьер и проник в ее внутреннее священное пространство. Тогда что же он пытается доказать сейчас?
— Что это ты так рвешься идти первым? — спросил я.
— Хочу проверить Пазухи, а не Кишки.
— Мне кажется, ты что-то недоговариваешь…
— Быть может, быть может, шеф…
Значит, действительно не стоит пускать его вперед. Если у него есть что рассказать, так пусть выкладывает, черт побери! Но он хранил молчание, и я пошел впереди, предложив нейтральную тему:
— Как тебе «Человек и зеркало»?
— Это фильм?
— Нет, книга, которую мы читали на «Озарке».
Корабль был назван в честь какого-то места на Среднем Западе, но шутка заключалась в том, что «Озарк» был кораблем из страны Оз, перевозившим всяческих чудищ, колдуний, летучих обезьян и железных людей вроде нас.
— Она есть в текстосети?
— Нет. Мертвое дерево. На последней обложке стояли твои инициалы.
Книги будут в космических кораблях всегда. Нет ничего хуже, чем лимитированное энергоснабжение и никаких развлечений день за днем. По традиции мы подписывали прочитанные книги — это как вырезать свое имя на настоящем дереве.
— «Человек и зеркало»? Никогда не читал. Это был, наверное, Билл Маккинли. Он много читает, а инициалы у него такие же, как у меня. О чем она?
— Научно-фантастические рассказы тысяча девятьсот тридцатых, автор какой-то Роклинн, Старье, но с необычными идеями. Там в каждом рассказе космический детектив гоняется за гениальным преступником с одной луны на другую. Они неизбежно оказываются в ловушке, внутри какой-нибудь особенности ландшафта или артефакта инопланетян. Выхода из нее нет, а им грозит смерть, если они не начнут действовать сообща.
— Полагаю, они выбираются вместе, а потом преступник сбегает в следующий рассказ?
— Разумеется, — подтвердил я.
— И что тебя заставило о ней вспомнить?
— Пещеры, наверное.
— Точно, — согласился Барт. — Что ж, поскольку я следую за тобой, то я, должно быть, хороший парень.
Вот и поговорили. Барту не терпится проявить себя, а сейчас для этого не время.