— Те, которые не воюют, также хотели бы принять участие, — заявил бывший верховный вождь южных хеури, обменявшись взглядом со своим светлокожим коллегой.
— Не возражаю, — сказал Сехеи.
— А кто будет руководить операцией? — вкрадчиво спросил Сонный Анги. — Ты ведь уже все продумал, не так ли?
— Я бы предложил мою бывшую Правую руку.
— Почему бывшую?
— Потому что позавчера я отстранил его от командования.
— Вот так рекомендация! — Анги рассмеялся. — А за что, если не секрет?
— Парень додумался до бомбардировки Детских островов, — сухо сообщил Сехеи.
В хижине стало тихо. Все, включая Старых, смотрели на стратега.
— И такого человека, — запинаясь, проговорил химик утренних, — ты рекомендуешь…
— Да, — бросил Сехеи. — Именно такого.
Сидящие все еще никак не могли опомниться.
— Акулья пасть! — выругался кто-то вполголоса. — Выходит, мы еще должны благодарить Врага, что он удосужился вовремя до нас добраться!..
— М-да… — неопределенно промолвил Сонный Анги. — Так что мы решили с захватом?
Кто-то хлопнул по циновке, прося слова. Это опять был увечный металлург.
— Наверное, мне не стоит вмешиваться в дела военные, — растерянно начал он, — но правильно ли я вас понял? Вы собираетесь отпустить одну из каравелл? То есть позволить, чтобы они узнали о нашем существовании? А как же фактор внезапности?
Лица стратегов выразили досаду и раздражение.
— Они о нас не узнают, — мягко объяснил Сехеи. — Дело в том, что сразу же, как только покажется порт, каравелла будет уничтожена с воздуха.
Старый утренних издал какой-то странный горловой звук, но на это никто не обратил внимания, потому что над хижиной завыли и засвистели двигатели ракетоплана. Кто-то шел на посадку. Слышно было, как шлепнули о гладкую воду бухты поплавки.
Анги оглянулся на связиста, все еще стоящего у него за плечом.
— Ну-ка сходи, узнай…
Связист вернулся быстро.
— Пленного доставили, — доложил он. Глаза у него были круглые, и он восторженно улыбался.
— Сумасшествие! — взорвался один из оборотней. — Они его что же, на ракетоплане доставили? Источник! Да он же мог спятить от страха! Или просто скончаться!
— Пусть введут, — хрипло приказал Старый утренних.
И ввели дикаря. Он был жив и разума не утратил, хотя, надо полагать, был близок к этому. Его белые от ужаса глаза вряд ли что видели перед собой.
Лицо его… Все невольно оглянулись на светлокожего оборотня, пораженные сходством, затем повернулись к пленному.
Отличная мишень, как и все дикари с их любовью к ярким цветам. Накидка из алой тапы. Ноги до колен заключены в тяжелую кожу, туловище — в сверкающий панцирь, подобный панцирю краба. Глупого краба, который думает, что его не пробьет острога… Да, кажется, Старые были правы: металла на континенте много, но что с ним делать, там явно не знают…
Слева и чуть сзади от пленного стоял и ослепительно улыбался Ахи — воспитатель диверсионной группы, организатор и исполнитель похищения. В руках он держал то, что счел необходимым у дикаря отобрать: какое-то жалкое подобие ручного ракетомета (кажется, даже однозарядное) и нечто вроде плоской металлической остроги с бессмысленно сложной рукояткой.
Внезапно Старый утренних мелко закашлялся, отвернув лицо к плечу. Это длилось довольно долго, и сидящие начали уже беспокоиться, но затем поняли вдруг, что никакой это не кашель, а просто приступ нервного смеха.
Дело было в том, что кроме массивной золотой цепи, шею пленника охватывала серебряная цепочка потоньше. И на цепочке этой как раз посередине груди адмирала, словно некий орден или редкостная драгоценность, болталась стреляная керамическая ракета малого калибра.
Каравелла «Святая Дева»
Последний день плавания
Грешен я перед тобой, о Господи, ибо не было надежды в сердце моем, а было лишь отчаяние, когда падали с неба воющие драконы и шли на абордаж нагие татуированные слуги сатаны, когда гнался за нами и не мог догнать призрачный их корабль, когда в злобе своей он начал бросать вослед клочья адского пламени и горела вокруг вода!
Грешен я перед тобой, о Господи! Не верил я, малодушный и усомнившийся, что свершится чудо и невредимой пройдет каравелла сквозь геенну огненную и сквозь водную пустыню!
Прости недостойного раба твоего, что не сразу уразумел он тайный смысл ниспосланного тобой испытания. Ослепленные гордыней, ринулись мы во владения дьявола, забыв, что человек — всего лишь прах земной, не более.
Смирением и благодарностью полны наши сердца, о Господи! Тридцать дней и еще два дня шла каравелла обратным путем, и ад неотступно следовал за нами. Каждый день слышали мы в отдалении продолжительный воющий свист, леденящий душу, и мерещились на горизонте корабли-призраки, и думалось, Господи: пришел наш последний час.
Слезы застилают мой взор и мешают видеть показавшиеся в морской дымке родные берега. Даруй им покой, о Господи! Пусть мирно трудится пахарь, пусть молятся за него пастыри, пусть суд кесаря будет справедлив и мудр! И пусть никто никогда не дерзнет направить судно свое в океан, ища богатства и славы!
Вот опять этот отдаленный воющий свист! Даже здесь не покидает он нас и словно грозит вослед. Но нет, напрасно злобствует ад — вот уже глаз мой различает устремленные к небесам очертания собора, и розовеет правее дворец, и теснятся дома… Но что это? Вой как будто становится ближе, он крепнет, растет, он падает на нас со стороны солнца…
Не покинь нас, Господи!
Николай Полунин
ЭТО БЫЛ!.
Это был самый большой дом в городе.
Располагался он в одном из самых красивых районов — районе, прямо скажем, не маленьком, зеленом, с разнообразными достопримечательностями местного свойства; все они, впрочем, казались вовсе незначительными по причине соседства с огромным домом, и мы не станем нм уделять внимания.
Когда дом только строился, под него вырыли такой котлован, что земли хватило бы насыпать гору высотой с Университет. А ведь наш Университет самый высокий Университет в мире!.. Ну да что говорить, и так все знают.
Состоял дом из секций с сотнями квартир. В плане дом походил на раскинувшую лучи звезду то ли восьми-, то ли девятиконечной формы. Может быть, и семи… нет, вряд ли. А все же… нет, нет, вряд ли, слишком он был велик, чтобы для всех его жильцов хватило места всего в семи секциях-лучах. Они, кстати, спускались от центра — в стороны уступами, что также составляло особую прелесть для некоторых наиболее удачливых — или, выразимся иначе, — достойных его жильцов. Но об этом чуть позже.
В цокольном этаже дома располагались: магазины продуктовые и промтоварные, а также канцелярских принадлежностей; ателье мод, три аптеки, кафе-закусочная, блинная, чебуречная, пирожковая, бутербродная и один ресторан; прачечная самообслуживания и химчистка с приемщицами в фирменных халатиках; парикмахерская на два зала без косметического кабинета и парикмахерская на два зале с косметическим кабинетом, сберегательная касса; почта-телеграф-телефон, редакция популярного журнала и даже бюро похоронных услуг, которые теперь называются ритуальными.
Под домом находились стоянки для машин и автомастерские, котельные и просто пустующие подвалы с надписями и толстыми трубами, выходящими из одной стены и, вдоволь наизгибавшись, входящими в другую. Снизу доверху, от подвалов и до самой чашечной антенны изготовленной из детских ледовых салазок и под шумок установленной умельцем, чтобы принимать программы с низко висящего спутника, дом был пронизан электрическими проводами, водопроводными и канализационными трубами, телефонными и антенными кабелями и проводами радиовещательной сети, мусоропроводами, вентиляцищнными ходами, пробит, словно фугасками, лифтовыми шахтами. Под третьей, шестой и то ли восьмой, то ли девятой секциями устроены были убежища по всем правилам, и от них на положенное — мы точно знаем какое — число метров шли специальные ходы, по которым в случае завалов добежавшие до третьей, шестой и то ли восьмой, то ли девятой секций могли бы выбраться на поверхность.
И жили в доме люди разные. Значительные и незначительные, интересные и неинтересные, умные и глупые — всякие. Было несколько штук профессоров, около полусотни директоров баз, магазинов и вообще крупных торговых людей, три генерала (пpичем один такой, что, получив полный комплект своей генеральской формы, с погонами, шевронами и околышами обеих фуражек, так ни разу в ней на людях и не покрасовался… он хотя живет-то сам в другом месте, а здесь — его дочь с мужем); некоторое количество полковников и подполковников — по удивительному стечению обстоятельств все в восьмой, нет, все-таки в девятой, точно, да, в девятой секции. Лица вольных профессий и родов занятий: художники, кооператоры-одиночки, студентки неподрабатывающие и студентки подрабатывающие, граждане(эти, как правило, снимали в доме квартиры за большие и любые деньги) с интересным выговором и темными взглядами, ну и прочие — токари, инженеры, библиотекарши, вдовцы, пенсионерки, повара, журналисты, врачи, шоферы, дворники, начальники производств и начальники канцелярий, такелажники, учителя и ученики, бухгалтеры… ой, их всех, ей-ей, не упомнишь.
Чудесное зрелище представляет собою дом в сумерки, когда с работы возвращаются те из его жильцов, которые в это время возвращаются с работы и которых все-таки больше, чем тех, ктo в это же время на работу уходит (или выходит?). Чудесное, дивное зрелище, особенно если встать над оставшейся после строителей пропастью, за трансформаторной будкой, на бугорке меж двух тополей, один, знаете, так покосился, а другой… ах, нет, нет, там же теперь бензоколонка…
Вечером загораются тысячи окон дома. Чем выше этаж, тем реже люди занавешивают окна, и видно, как они ходят в комнатах, сидят в кухнях, лежат в спальнях. Если найдете такую точку, чтобы дом один, целиком, занимал поле зрения, то откроется вам явление прелюбопытнейшее: ежесекундно в доме загораются или гаснут по одной два, а то и по нескольку сразу его белых, желтых, золотистых, серых, бурых, розовых, голубоватые, откровенно-синих или же мрачно-пурпурных окон. Дом будто перемигивается то ли с вами, то ли сам с собою, потому что ведь с кем ему, стоящему особняком, еще перемигиваться? Пристальному наблюдателю уже вскоре начинает казаться, будто с каждым вспыхиванием и угасанием в воздухе разносится едва слышимый звучок: тинк… тонк… танк… тонк… блямзь!.. топк-тонк… тэнк… как если бы падали на кафель зубчики алюминиевой расчески. Лучше всего, конечно, этак в мае, сидишь себе под тем тополем, сидишь уж давно, поглядываешь, послушиваешь и, понимаете ли… Эх! Нет уж ничего этого. А ведь было же. Да, было. Эх, эх, времена…
А ежели представить себе, только попробовать, все тайные движения, внутренние возмущения и утишения, неведомые и не слышимые звуки — и ведомые, и слышимые звуки; струение электрического тока, обвалы в канализационных стояках и мусоропроводах, сумятицу уплотнений и сжатий воздуха, скрещения миллионов и миллионов напряжений в перекрытиях, долгие и долгие волны спокойных программ и невероятные всплески КВ!.. Все, что движется, изменяется, хлопает дверьми, включает магнитофоны и комнатные обогреватели, извергается и поглощается, подвергается всевозможным химическим реакциям и физическим воздействиям, — короче говоря, живет, живет! Протягивает само себя сквозь пятую субстанцию — время, — окутывается ею, и нет тому конца!..
Уж как хотите, а что-нибудь да должно было случиться, произойти, стрястись, или как еще говорят — из всего этого выйти
И оно вышло.
Как и в любом великом событии, здесь нельзя абсолютно точно определить момент, с которого все началось. Первое совпадение, первое движение сущего от вероятного к невероятному, крохотный, но необратимый шажок за грань разрешенного статистикой максимума случайностей, последняя гирька на чаше количества, чтоб оно стремительно ухнуло в пропасть качества.
Быть может, то, что тем вечерам одновременно в трех тысячах трех квартирах хозяйки включили на полную мощность кухонные плиты, чтобы приготовить ужин. Или что во всех девяти секциях опорожнили в мусоропроводы по полному ведру мусора, причем везде — на десятых этажах десятых подъездов. Да и мусор-то весь какой-то был на редкость одинаковый: уж если очистки, так непременно от магазинного, а никак не рыночного картофеля, если консервная банка, то из-под рыбного ассорти в томате, а не копченых, например, сосисок. Где-где такого мусора ожидать, но уж не в этом самом большом и красивом доме. Да чего там, уж как есть.
И посыпался этот совершенно одинаковый мусор по совершенно одинаковым трубам, да еще расположенным на совершенно одинаковом друг от друга расстоянии. Что ни говори, а пошла волна флюктуации — это выражаясь научным языком.
Заманчиво было бы переложить вину на проживающего в квартире тысяча сто сорок второй шестиклассника Ниникина Сашу, юного техника и фаталиста, — именно он налаживал в тот вечер самодельный текст-процессор (прибор, как и полагалось, был собран из бросовых радиодеталей, втиснут в распиленный корпус от магнитофона «Электроника» и перемотан изолентой). Папа у Ниникина Саши любил писать фантастические рассказы, и Саша хотел подарить ему процессор на день рождения. Может, тогда папа написал бы что-нибудь для Нобелевской премии.
Однако, не добившись от машинки ничего вразумительного, Саша по обыкновению махнул рукой и ушел на занятия литературно-технического кружка. Сказался ли малый навык Саши, или что часть деталей была все-таки не со свалки, а из магазина радиотоваров, но процессор так и не заработал и никакого влияния на дальнейшие — кроме самого-самого последнего события не оказал, потому мы с легким сердцем можем пока о нем забыть.
Но тогда что же, что послужило истинным толчком к развернувшейся… забегая вперед, скажем: чуть было не развернувшейся истории, которая могла бы иметь ой какие труднопредсказуемые последствия? Разве что в те самые секунды, когда происходили вышеописанные совпадения, в магазинах и учреждениях цокольного этажа по окончании работы выключали свет — о случаи! случай! — пальцы, нажимавшие кнопки и опускавшие рубильники, произвели эти действия в один и тот же момент? И не сыграл ли свою роль проплывший в ту минуту над домом, над городом, низко, ниже обычного, огромный аэробус, бело-голубой в темнеющем небе, брюхатый, надсадный, — и срезонировали окна в доме, загудели, а кое-где даже полопались…
Дом мигнул.
Сам по себе.
Выключался и вновь включился свет в каком-то количестве квартир пока еще произвольно, наугад выбранных Домом. Люди в них удивленно посмотрели на свои люстры, но потом, каждый в отдельности, решили, что просто падение напряжения, подключился какой-то мощный потребитель, бывает. И вернулись к своим делам.
Дом мигнул еще раз, и теперь у него получилось гораздо лучше. Если бы с того самого места, где рос тот самый тополь, под которым, бывало… ну, вы помните, — вот оттуда замечательно можно было бы увидеть, как отчетливо, залихватски, я бы сказал, молодечески мигнул во второй раз Дом.
(Между прочим. Легко было бы начать вот с этого волнительного момента, как некий дом по неким опущенным рассказчиком причинам вдруг мигнул, да еще всеми своими окнами сразу. Факт до очевидности невероятный, и что, имея его на руках, еще вдумываться, доискиваться первопричин, создавать атмосферу и тэдэ и тэнэ. Но.
Но, будучи идущим в ногу со временем, будучи резким противником всякого рода замазываний, умолчаний и подтасовок, будучи, наконец, сознательным борцом за историческую правду, автор смело выдвигает свою версию событий, основывающуюся на реальных свидетельствах, до последнего времени, увы, недоступных широким слоям общественности[2]).
И все же, хотя Дом мигнул просто великолепно, люди и на сей раз не слишком обеспокоились. Каждый вновь подумал, что это случилось только у него, кто-то балуется с пробками, и все дело. Через какое-то, впрочем, время многие телефонные кабели в Доме ожили — это знакомые звонили знакомым, спрашивая, не мигало ли у них электричество, и выясняя, что да, мигало, а у некоторых даже дважды, начинали недоумевать.