— Ну и как вам? — спросила Элиза. Она наблюдала за Даниелем, пока тот читал листок.
— О, как эссе написано довольно бойко. В качестве политической тактики — довольно опрометчиво.
— Когда он пишет: «читатель то», «читатель сё», это не просто фигура речи, — сказала Элиза. — Его и впрямь читают, хотя при нынешнем политическом климате не многие в этом сознаются.
— В том-то и загвоздка, сударыня. — Даниель закрыл окно, потому что теперь они ехали по берегу Флитской канавы, неподалеку от Крейн-кортской штаб-квартиры Королевского общества; от аммиачного запаха перехватывало дыхание и слезились глаза. — Публикуя такое, он ставит на то, что виги победят, а тори проиграют.
Элизу критика явно смутила, однако у принцессы, слушавшей их разговор, был наготове ответ:
— Мы все на это поставили, доктор Ватерхаус. Вклютшая вас.
Если бы Иоганн не сказал Каролине, что Брайдуэлл был некогда королевским дворцом, она бы вышла из кареты, окинула его взглядом, определила как полуготические-полутюдоровские развалины и отвернулась, теперь же должна была оторопело разглядывать его несколько минут, силясь мысленно воссоздать прежнее величие.
Двор, где заезжие герцоги, возможно, играли после обеда в кегли, был завален грудами истёртого каната, который потресканным пальцам арестанток предстояло расщипать на паклю. Из окна, в которое, просунув через решётку пипиську, мочился сейчас двенадцатилетний карманник, принцесса могла любоваться на свой флот в те времена, когда здесь была река, а не сточная канава. Шумные пыльные мастерские, наверное, служили конюшнями для рыцарских скакунов.
Молодая особа более романтического склада могла бы до конца дня истязать свой мозг, тщась сотворить из этой человеческой и архитектурной свалки мало-мальски презентабельный образ. Каролина прекратила старания, как только улюлюканье из зарешёченных окон напомнило ей, что они стоят во дворе, через который обычно вводят новых арестантов.
— Не обращайте на них внимания, — посоветовал Даниель, ведя своих спутников через арку во внутренний двор. — Знатные люди часто ходят сюда поглазеть на арестантов, хотя Бедлам считается не в пример более занимательным. Все решат, что мы просто любопытствующие.
Как вскоре стало ясно, дворец состоял из двух флигелей.
— Туда мы не пойдём, — сказал Даниель, кивая влево. — Там сплошь мужчины: карманники, сводники, подмастерья, поднявшие руку на хозяев. Прошу за мной на женскую сторону.
Он говорил медленно, а двигался быстро: тактика, рассчитанная на то, что спутники будут спешить за ним и меньше глазеть по сторонам.
— Я вынужден буду всякий раз проходить в дверь первым, непростительным образом нарушая этикет, но, как вы уже поняли, здесь не Версаль. Смотрите под ноги.
Даниель повёл их по лестницам и коридорам через ту часть дворца, где прежде размещались слуги. Наконец он втиснулся в дверь, за которой открылось необычайно большое пространство под высоким сводчатым потолком: древний зал, где, возможно, пировали за длинными столами графы. Сейчас его по большей части занимали женщины. Из мебели присутствовали колоды и колодки. Перед каждой колодой, высотой чуть меньше, чем до пояса, выпиленной из целого ствола, стояла женщина. Все они были молодые — ни девочки, ни старухи с такой работой бы не справились. Каждая держала молоток: насаженное на ручку полено дюймов десять в поперечнике и примерно в фут длиной. На колодах лежала треста — стебли конопли на ярд выше человеческого роста, несколько дюймов в диаметре, которые месяцы назад очистили от листьев, бросили в стоячие озерца и придавили камнями. После того как всё, кроме волокон, сгнило, их высушили на солнце, доставили баржами в Брайдуэлл и свалили огромной кучей в одном конце зала. Младшие девушки постоянно выдергивали из кучи стебли, тащили их по полу и укладывали, как осуждённых, на свободные плахи. Едва стебель оказывался на колоде, человек в фартуке поднимал палку, хищно глядя на спину женщины, прикрытую лишь тоненькой тканью. Если она в ту же минуту не ударяла со всей силы молотком, палка опускалась ей на спину. Каждый стебель надо было бить много раз, поворачивая, по всей длине, чтобы освободить длинные темные волокна от сгнившего и высушенного растительного вещества. Молотки стучали по колодам нескончаемой канонадой, сор взмывал в воздух и грязным снегом оседал на пол. Каролина и Элиза немедленно схватились за шарфы и укрыли волосы, чтобы в них не попали пеньковые очёсы. В следующий миг обеим дамам пришлось закрыть теми же шарфами рот и нос, потому что воздух представлял собой взвесь крохотных ворсинок, невидимых глазу, но сразу вызывающих першение в горле.
Помимо колод, в зале имелись колодки. Каждая состояла из двух брусьев, закреплённых на вертикальных рамах, так что высоту их можно было менять. На обоих брусьях имелись парные вырезы разного размера, на разном удалении друг от друга, чтобы запястья и шею разной толщины можно было фиксировать в положении, наименее удобном для жертвы и наиболее отвечающем прихоти надсмотрщика. Почти все они были пусты, что говорило о хорошей организации труда, однако в нескольких стояли женщины с высоко вздёрнутыми руками. Спины их были черны от запёкшейся крови.
— Теперь вы знаете об изготовлении пеньки и выправлении нравов всё, — заметил Даниель, когда они выбрались через боковую дверь на лестницу, где можно было слышать друг друга и дышать. Некоторое время все отряхивались и вычищали соринки из глаз. — Меня изумляют мужчины, — продолжал Даниель, — которые, видев то, что видели мы, на следующий день отправляются в бордель. Сам я не могу вообразить картину, менее возбуждающую страсть вообще и к продажной любви в частности…
Тут Элиза строго глянула на Даниеля, а Иоганн предостерегающе хмыкнул. Каролину разговор явно заинтересовал, но она осталась в меньшинстве.
— Что ж, тогда в апартаменты мисс Ханны Спейтс. Смотрите под ноги.
Последнее предупреждение не имело особого смысла, так как фекалии распределялись по всему полу равномерно.
Брайдуэллский дворец был типично английским в том смысле, что какой бы исторический процесс ни породил нынешнюю его форму, в ней начисто отсутствовала всякая логическая система. Как ботанику, Брайдуэлл можно было запомнить, но не понять. Гости уже давно не знали, в какую сторону идут, и не удивились бы, если бы Даниель, распахнув дверь, показал им секретный туннель под Темзой или чёрный ход в ад. Однако вместо этого они очутились на верхнем этаже какого-то флигеля или пристройки. Здесь, в просторном помещении под мощными стропилами древней шиферной крыши жили и трудились Ханна Спейтс и её товарки. Сейчас в нём было душно, зимой, наверное, холодно, зато сухо, в нос не шибало зловоние, в окна проникал свет, а по стенам не стояли, вместо украшений, окровавленные женщины. Стропила шли под небольшим наклоном, как будто тщились сбросить бремя каменной чешуи. Это придавало помещению вид готической церкви, чьи строители перемёрли от чумы раньше, чем успели установить кафедру и скамьи.
По крайней мере тут был орган (или так казалось на первый взгляд). Внимание входящих сразу обращал на себя ящик размером с бродяжью лачугу, но неизмеримо более изящной работы, из плотно пригнанных дубовых дощечек, законопаченный по углам паклей и смолой. Вдоль него располагались четыре больших меха и деревянный поручень. За поручень держались две женщины; каждая стояла на двух мехах, соединённых так, что когда один под нажимом ноги шёл вниз, наполняя воздухом камеру, второй расширялся. Казалось, женщины взбираются по бесконечной лестнице. Обе были краснощекие девахи, большегрудые, задастые и встрепанные; обе работали с азартом, так что их румянец разгорался всё ярче. С неприкрытым любопытством разглядывая гостей, они не забывали следить за U-образной трубкой, наполненной ртутью. На одной половине трубки алой ленточкой был отмечен уровень. Как только какая-нибудь из девиц ослабляла нажим на одну педаль и переносила свой вес на вторую, ртуть в этой половине трубки резко шла вниз, затем снова прыгала вверх. Можно было не объяснять, что цель их усилий — поднять ртуть к ленточке.
По другую сторону воздушной камеры стояло нечто, похожее на мануал духового органа. Однако клавиш было всего тридцать две, без диезов и бемолей, и лишь некоторые были вжаты. За клавиатурой сидела молодая женщина с коричного цвета волосами, уложенными в свободный пучок. Её платье, как и все платья в Брайдуэлле, выглядело так, будто его вытащил слепой из церковного ящика для пожертвований, однако оно было выстирано, тщательно заштопано и более или менее пригнано по размеру. Когда Даниель со своими спутниками приблизился, органистка расправила плечи и потянула рукоять из слоновой кости. Вжатые клавиши тут же выскочили.
— Ваша светлость, — обратился Даниель к Элизе. — Позвольте представить вам мисс Ханну Спейтс. Мисс Спейтс, это дама, про которую я говорил.
Ханна Спейтс встала и, как могла, изобразила реверанс.
— Очень приятно, — сказала Элиза, мгновенно беря тот отстраненно-участливый тон, каким обычно говорят высокородные филантропы, вынужденные часто посещать больницы, сиротские приюты, исправительные дома и тому подобное. — Что это за инструмент? Услышим ли мы исполнение?
Ханну сбили с толку слова «инструмент» и «исполнение», но она довольно быстро без помощи Даниеля расшифровала вопрос.
— Это машина для набивки карт, ваша светлость. Она пробивает дырки, я сейчас покажу.
— Прежде мы займёмся бухгалтерией, — объявил Даниель, увлекая гостей в дальний угол комнаты, где было устроено подобие банковской конторы. За большим столом сидел писарь; джентльмен лет пятидесяти, стоявший у писаря за спиною, теперь вышел вперёд, чтобы его представили.
— Мистер Уильям Хам, — сказал Даниель. — Мой племянник, золотых дел мастер, ведущий наши дела в Сити.
Последовал обмен любезностями. Элиза обронила, что слышала о мистере Хаме от друзей, имевших удовольствием вести с ним дела, мистер Хам дал понять, что ему это крайне лестно. Он был приятно смущён вниманием, ибо принадлежал к новой породе хорошо одетых неприметных людей, сменившей поколение наглых авантюристов, осмелевших трусов и патологических лжецов, которые в Даниелевой юности создавали банковское дело.
Даниель передал сундучок с золотыми картами Уильяму Хаму, тот отнёс их к конторке у окна и взвесил. Он называл числа писарю, писарь повторял их вслух и записывал в амбарную книгу. Затем карты за исключением одной спрятали в окованный сундук с замками, стоящий на полу рядом со столом. Единственную не убранную карту Хам вручил надсмотрщику в фартуке. Тот являл собой точную копию своих собратьев из мастерской, где трепали пеньку, только без палки. С торжественностью священнослужителя, совершающего таинство, он отнёс карту к органоподобному механизму и возложил на пюпитр, расположенный выше мануала. Затем взялся за две железные ручки, прямо над клавиатурой, и потянул со всех сил. Из машины, словно язык, высунулась железная пластина, плоская и гладкая, как будто её пропустили между вальками, без каких-либо отметин. В дальней её части имелось квадратное углубление с ровными рядами дырочек на дне, что придавало ему сходство с решёткой. Надсмотрщик взял карту с пюпитра и положил в выемку, так что все дырочки оказались закрыты, а по краям почти не осталось места. Затем упёрся ладонями в рукоятки и надавил, задвигая подставку вместе с золотой картой в недра машины. Когда они встали на место, раздался чуть слышный щелчок, как будто внутри сработали какие-то зажимы.
Надсмотрщик отошёл. Мисс Спейтс села на скамью перед клавиатурой и оправила залатанную юбку. Первым делом она поддалась вперёд и заглянула в призму, установленную в верхней части консоли. Судя по всему, увиденное ей не понравилось, потому что она принялась вертеть две металлические ручки, исправляя положение подставки. Добившись желаемого результата, она кротко сложила руки на коленях и взглянула на Даниеля.
— Здесь мне дозволено сыграть небольшую роль, — сказал Даниель, вынимая из кармана плотную бумажную карточку, над которой много часов или дней трудились тонким гусиным пером. Один край украшала цепочка цифр, в середине шли надписи неразборчивым почерком на латыни, английском и значками Универсального Алфавита с редкими вкраплениями чисел. Карточку он с лёгким намёком на поклон протянул Ханне, которая повернула её и положила на пюпитр.
— Она умеет читать?! — изумился Иоганн.
— Вообще-то да, благодаря заботливому отцу, но это редкость, и особой надобности в таком умении нет, — отвечал Даниель. — Девушкам надо лишь отличать единицу от нуля — как вы сами убедитесь, если посмотрите на карточку.
Иоганн, Элиза и Каролина столпились за спиной у мисс Спейтс, разглядывая через её плечо карточку на пюпитре. Она была повернута так, что из множества букв и цифр можно было прочесть лишь цепочку нулей и единиц вдоль одного края. Покуда остальные разговаривали, мисс Спейтс двигала пальцем по клавиатуре, нажимая одни клавиши и пропуская другие. При нажатии слышалось звяканье стерженьков и рычажков внутри механизма, и клавиша оставалась вдавленной. Легко было видеть, что последовательность получалась та же, что и на карточке: видя единицу, мисс Спейтс нажимала соответствующую клавишу, видя ноль — пропускала.
Покуда мисс Спейтс занималась этой тонкой и кропотливой работой, девицы, шумно отдуваясь, качали мехи, стараясь подогнать ртуть к красной ленточке.
— С вашего дозволения, сэр, — выговорила одна из них, — мы иногда поём песню, как матросы, когда тянут канат.
— Пожалуйста, пожалуйста, — ответил Даниель к отчаянию надсмотрщика, который как раз открыл рот, чтобы запретить пение.
С последним тактом ртуть в трубке наконец достигла красной ленты. Ханна Спейтс потянула ручку из слоновой кости, которую в ожидании этого мига сжимала потной рукой. Машина зашипела, и не в одном месте, а сразу во многих, как будто в море падали осколки разорванной взрывом пушки.
На воздушной камере по дуге радиусом ярда в два был установлен ряд труб, подобных органным. Каждая имела несколько дюймов в диаметре и ярд в высоту. От центра к трубам веером расходились бронзовые рычаги. Некоторые из них, но не все, разом пришли в движение.
Теперь стало ясно, что в трубах находятся поршни, и воздух из камеры толкает некоторые вверх. Двигаясь, они поднимали концы бронзовых рычагов. Каждый рычаг поворачивался на смазанном шарнире, расположенном далеко от трубы и близко от центрального механизма. Когда поршень быстро шёл вверх, противоположный конец рычага опускался медленно, но с большой силой. Рычаг давил на тонкий вертикальный стержень. Стержни — общим числом тридцать два — стояли в ряд, как солдаты; каждый в первый миг сопротивлялся нажиму, затем резко шёл вниз, словно пробив какой-то барьер. При этом поршень на противоположном конце рычага взлетал вверх до рычажка, соединённого с толкателем, движущимся вдоль внешней стороны трубы. Толкатель передавал усилие заслонке в основании трубы, та открывалась, и поршень возвращался в исходное положение. Всё закончилось в несколько секунд. Мисс Спейтс потянула ручку, и вжатые клавиши выскочили.