— Как я уже говорил, эту прибыль нельзя оценить деньгами. — Представитель компании вздохнул и продолжил: — Скажите, господин Марков, чем, по вашему мнению, человек отличается от животного?
— Хм… Душой?
— Ну, душа — это пережиток старого идеалистичного мира. Скажем так: поскольку человек создан по образу и подобию Творца, а животные нет, то человек от животного отличается способностью к творчеству.
— Спорно.
— Не скажите. Конечно, животные могут что-то делать — пчёлы, допустим, строят идеальные геометрически правильные соты, — но разве это творчество? Это инстинкт и ничего более. Ни одна пчела не будет строить соты для того, чтобы ими любоваться. У вас есть возражения?
— Касаемо пчёл — нет. Но в чём состоит ваша выгода я до сих пор не понимаю.
— Сейчас объясню. Итак, внутри каждого человека имеется частица божественного света — или, выражаясь проще, способность к творчеству, данная ему при рождении. И вот однажды на очередной встрече в верхах глава нашей компании разговорился с президентом конкурирующей фирмы. И, помимо прочих мелочей, высказал предположение, что для человека эта вот сияющая вещица совершенно бесполезна и, следовательно, не нужна. На что конкурент ему ответил, что таков высший замысел и, если уж Творец так рассудил, то сомневаться в целесообразности этого решения… ну, скажем так, не входит в компетенцию нашего президента.
— Интересно. А дальше?
— Ну, дальше наш президент высказался в том духе, что это всё теоретические рассуждения. А вот если на практике дать человеку возможность обменять то, что его от животного отличает, на энное количество золотых кружочков — то согласится сей человек как миленький! Главное, цену подобрать правильно. А конкурент в ответ предложил: раз уж практика у нас критерий истины, то не будет ли многоуважаемый оппонент так любезен доказать свою точку зрения экспериментально? Взять — и предложить человеку правильную цену. А дальше мы посмотрим на реакцию…
— Стоп-стоп-стоп! Что-то знакомое… И давно это было?
— Давненько. Тогда ещё в ходу были золотые кружочки, а не зелёненькие бумажки, которые можно печатать в любом потребном количестве. Сейчас, сами понимаете, с этим делом проще.
— Ну да, ну да. Доктор Фауст и всё такое… Только там, если не ошибаюсь, он договор о продаже души кровью подписывал. А я — чернилами. Так что, извините, не сходится что-то в вашей версии!
— Сходится-сходится. Видите ли, тогда ещё не было правового общества. Люди считали наши договора чем-то отвратительным и постоянно пытались их обойти и не выполнять. Потому-то и кровь требовалась, дабы воздействовать на нарушителя напрямую. А сейчас, как я уже говорил, с этим проще. Люди стали законопослушнее, закон защищает наши интересы. Так что можно работать легально.
Представитель компании дёрнул головой, разминая затёкшую шею, и продолжил:
— Вот, к примеру, вы, господин Марков. Имеете ли вы возможность нарушить договор с нами? Конечно, имеете! А будете ли нарушать? Конечно, не будете! Раньше нарушение договора оправдала бы церковь, а сейчас любой суд признает вас виновным и сдерёт последние штаны. Договор с умом составлен, на нас работают самые хитрые юристы с адвокатами. Не за страх, не за совесть — а всего-то за временное послабление режима.
— Но всё-таки возможность нарушить договор у меня есть, — произнёс писатель. — Пусть даже и теоретическая.
— Конечно, есть! — представитель компании плотоядно усмехнулся. — Только когда вы перейдёте от теории к практике, вам придётся выплатить такую неустойку, что из преуспевающего писателя вы тут же превратитесь в нищего. Заметьте, это реальные убытки, а не та выдуманная «недополученная прибыль» которой вас, якобы, лишают пираты. Без этих виртуальных денег вы жили вполне себе благополучно, — пираты даже обеспечивали вам рекламу! — а в случае нарушения нашего договора будете собирать объедки на помойке. И ни одна сволочь вас не пожалеет.
— Пугаете? — ухмыльнулся Марков.
— Нет, просто предупреждаю. Мало ли, что придёт вам в голову? Лучше уж сразу разъяснить возможные последствия. Но! Вы же здравомыслящий человек! Зачем вам лишние проблемы? Сейчас вы можете просто подождать недельку до окончания срока действия договора — и всё! Результат тот же, но вы не нарушали условий контракта и, таким образом, совершенно чисты перед законом!
— Не спешите, — писатель, похоже, не собирался сдаваться. — Всё равно у вас неувязочка получается. Я-то книги писал! Творил, стало быть. И что там с продажей души… то есть, способности к творчеству? Она у меня как была, так и осталась!
— Творить-то творили, — губы собеседника искривились, — да только кто это творчество читал? Никто! А ведь произведение искусства без того, кто его воспринимает, как бы и не существует вовсе. Картине нужен зритель, книге — читатель. А если вы чего-то творите, но никому-никому не показываете, то это называется «зарывать талант в землю». Библию читали? То-то же. Способность к творчеству — она должна использоваться для того, для чего предназначена. Иначе не считается.
— Ну, ладно. Допустим, ваша взяла. Я, конечно, виноват — допустил промашку, и вообще… Но ведь только на какое-то время! Это же не продажа души, это аренда получается. Я же могу не продлевать договор с вами, правда?
— Конечно, можете. Только рассудите сами — что вам это даст? С продлением договора вы совершенно законно продолжите получать кучу денег и жить припеваючи. Даже если на Страшном Суде вам что-то предъявят — так в договоре нет ни единого слова о продаже души или даже её аренде! А что вы будете делать, если не продлите договор?
— Как что? — хмыкнул писатель. — Книги писать.
— Ой ли? — представитель компании картинно изогнул бровь. — Вы вообще читали то, что написали за это время? Не надо морщиться — вижу, что читали. И как вы, позвольте спросить, собираетесь с таким уровнем показываться на публике? Низковато он у вас скатился за десять лет!
— А что толку писать хорошо, если книги всё равно купят? — огрызнулся Марков. — Тем более, если их никто не читает?
— Нет-нет, господин Марков! — собеседник энергично помотал головой. — Я вас нисколько не осуждаю, вы совершенно правы! Но вся прочая публика! Они-то будут сравнивать ваш нынешний уровень с тем, что вы написали раньше! Помните: «Девочка и Свет», «Вилланы двенадцати морей», «Весенние уходы»… Тогда вам действительно было что сказать и заботились вы не о копирайте, а о том, как донести свою мысль до читателя…
— Вы так говорите «копирайт», как будто это что-то плохое, — кисло произнёс писатель.
— Наоборот! «Копирайт», то есть законы об авторском праве, это наше величайшее достижение за последние уж не помню сколько лет. Мы неустанно их лоббировали и дополняли, приводя к нынешнему состоянию. Сейчас они позволяют только частично ограничить способность к творчеству, но скоро мы их творчески доработаем — и тогда её можно будет полностью подавить, заменив стремлением к получению блестящих золотых кружочков. У нас много филиалов по всему миру — MPAA, RIAA, РАО — ну, вы о них слышали. И знаете, что самое интересное?
— Что?
— Они позволяют переложить нужные нам задачи на самих людей! Помните, когда-то давно считалось, что нужно делиться с друзьями, делать добро и так далее? Сейчас, благодаря законам об авторском праве, люди начинают склоняться к мысли, что делиться — безнравственно. Каждый — вы слышите? — каждый должен сам купить что-либо и ни в коем случае не делиться с другими. Каждый должен быть сам за себя, никакого тебе христианского «возлюби ближнего своего».
— Люби себя, чихай на всех — и в жизни ждёт тебя успех! — подал реплику писатель.
— Именно, именно! Вы очень точно сформулировали то кредо, к которому мы стремимся склонить людей. И они склоняются, а скоро вообще встанут на колени. Конечно, пока ещё не все. Есть паршивые овцы — так называемые пираты, пытающиеся сохранить старые ценности. Но мы с ними боремся, опять же, благодаря законам об авторском праве. Смешно! — некоторые до сих пор считают, что эти законы защищают автора!
— А на самом деле?
— О, на самом деле они предназначены для того, чтобы автор перестал быть таковым. Как вы думаете, что проще: трудиться в поте лица, не спать ночами в поисках единственно верной фразы — или вечно получать денежки в виде процентов за когда-то сделанную работу? Да, да, можете не отвечать, я вижу это по вашему лицу. Ну так как насчёт продления договора? Я вас убедил?
— Я подумаю. Кстати, вы всем делаете такие предложения?
— Нет, конечно! — представитель компании лучезарно улыбнулся. — Большинству достаточно обычных законов об авторском праве. Но когда человек действительно начинает считать, что деньги для него гораздо важнее творчества — тогда мы такого человека замечаем. Если плод созрел — почему бы его не сорвать? Конечно, у нас индивидуальный подход к каждому. В вашем случае был вот такой договор, у кого-то другого будет другое, более подходящее для него решение… Главное, чтобы человек не пользовался своей способностью к творчеству, а как это будет достигнуто — уже детали.
— Хорошо. Я подумаю над вашим предложением.
— Конечно, конечно! — собеседник почтительно склонил голову. — Это ваше право, у вас есть ещё целая неделя. Кстати, раз уж вы ознакомились с нашими истинными целями, новый договор может быть изменён в сторону упрощения. Вы будете получать деньги просто за то, что не будете ничего писать. Как вам такой вариант?
— Я подумаю. До свидания.
— До свидания!
5
Господин Марков, когда-то популярный писатель, а нынче непонятно чем занимающийся, но состоятельный человек, сидел в своей роскошной квартире перед огромным телевизором. Опухшее лицо и густая щетина неопровержимо свидетельствовали о запое, длящемся, по меньшей мере, недели полторы. Не отрывая глаз от экрана, он протянул руку, взял золочёную банку с пивом какой-то умопомрачительной марки и потянул за кольцо.
На экране мялся перед камерой бритый наголо юноша. Этот молодой талантливый автор раньше писал, в основном, рассказы, но недавно замахнулся на роман.
— Господин Князев! Пару слов для прессы! Как вы относитесь к тем, кто распространяет ваши книги в Интернете? — донеслось из телевизора.
— К этим? Резко отрицательно. Вплоть до уголовной ответственности.
— Не слишком ли сильно — уголовная ответственность?
— Это как раз то отношение, которого они заслуживают. Вор должен сидеть в тюрьме!..
Марков, запрокинув голову, отхлебнул из банки. Перевёл дыхание, посмотрел на экран и обречённо выдохнул:
— Дурак. Ой, дура-а-ак…