Серёга, на всякий случай, не стал вставать с пола, только отполз боком к стене. Чтобы ничего больше городского не видеть, он накрыл лицо черным девчонкиным свитером, спрятал ладони между коленями и стал мысленно разговаривать с Лысенкой, представляя, что собака сидит рядом и слушает. А уж что Лысенко всё понимает – это даже сомневаться не приходится. Дурак-дурак, а понимает всё. Серёга рассказал ему о будущем лете, о том, что он никогда больше не будет ругать Лысенко за то, что тот гоняется с лаем за воронами, рассказал о девчонке, о песне, и даже о том, что девчонка – Серёгина родная дочь. Вот так вот, Трофим Денисович, отца у него нет, а дочь уже имеется. Такие интересные чудеса.
Загремела дверь, зашаркали сапоги, и свитер сдернули с лица – пришел какой-то мрачный взрослый человек в фуражке, и приказал Серёге выходить и следовать за ним. Очкастый парень топтался с ключами в коридоре, вид у него был странный, неуверенный какой-то. Серёге он сказал – "Привет, Паслёнов!" и даже криво улыбнулся, а человеку в фуражке, казалось, готов был чуть ли не поклониться. Парень пристроился за Серёгой, и всю дорогу до кабинета следователя Манюнина подталкивал Серёгу в спину, но осторожно, одним или двумя пальцами. В кабинете следователя обнаружилась девчонка – она сидела за столом, бумаги следователя валялись на полу, а сам Манюнин подбирал их по одной, сидя на корточках. Лысина его была красная и потная.
Новый человек бросил девчонке свитер и приказал:
– Оденься, Евгения.
Голос у него был глухой и очень спокойный, если не сказать – безжизненный. А следователю Манюнину человек сказал:
– Чтобы всё похерить. Или – вы меня знаете.
– Конечно, конечно, господин Серёгин, – быстро ответил следователь. – Мы ничего, ничего. Я пэ-э-э… прослежу.
Господин Серёгин поправил фуражку, помедлил, а потом спросил, глядя на портрет старика на стене:
– Вы из какой деревни, Паслёнов? Давайте, уезжайте к себе, нечего вам тут околачиваться…
И пошел к двери. Девчонка – Евгения, да? – соскочила со стула и крикнула:
– Херачки тебе! Никуда он не уедет!
– Евгения! – резко сказал господин Серёгин. – За мной идти!
Девчонка вывернулась из-за стола, подхватила Серёгу под руку и потащила к двери. Следователю Манюнину она сказала на прощание:
– Лизни меня в жопу, старичок, понял?
Следователь только улыбнулся, как кот, и прикрыл на секунду глаза.
Глава 3.
На темной улице тоже много чего произошло – махом, в одну минуту. Евгения и ее отец, первым делом, поругались, быстро и зло. Сказано было немного, только какие-то отдельные слова, словно обмен пощечинами – Ты! – А что?! Не твоя забота! – Да как ты?! Твою мать! – Не смей маму! Гадина! – Ах, ты, сучка! Сюда! Стоять! – и господин Серёгин ухватил Евгению левой рукой сзади за шею, и сильно, видать, надавил – девчонка согнулась и даже тоненько замычала от боли. В стоящей у края дороги машине вспыхнул желтый свет и водитель в оранжевой куртке завозился, вылезая, всегда готовый подсобить начальнику мучить собственную дочь. Серёга, не зная толком, что делать – ведь не будешь же драться с двумя взрослыми мужиками – взмахнул вполне бестолково рукой, но получилось все как нельзя лучше: от этого неловкого его движения господин Серёгин дернул головой, отстраняясь, и его фуражка немедленно свалилась и упала Евгении под ноги. Пинок желтого ботинка – и фуражка отлетает далеко в сторону, господин Серёгин тут же забывает про дочкину шею и бросается за своим имуществом, а девчонка кричит – Бежи-и-им! – и они с Серёгой летят мимо остолбеневшего водителя куда-то вбок, мимо освещенных зарешеченых окон Прибытковского отделения КоМЧеЭс, не разбирая дороги, в сторону, через кусты, с треском и топотом. С дороги во двор, наискосок, по песку и под деревьями, уворачиваясь от веток, снова на улицу, уже другую, широченную и освещенную мертвенным резким светом откуда-то сверху, отчего тени от столбов кажутся чернее сажи, и Серёга старается не попадать в них сапогами, чтобы не испачкаться, перепрыгивает их, будто провалы в земле. Девчонка на миг притормаживает и тянет Серёге руку, машет нетерпеливо – не отставай! – хотя Серёга и не отстает. Ладонь ее узенькая и холодная, как плотвичка, но пальцы сильные, цепкие, она тянет Серёгу за собой, и он бежит, неудобно вытянув руку и уже не так быстро, боясь наступить сапогами ей на пятки – тогда точно упадут оба. Сбоку еще кто-то бежит, Серёга смотрит, но это обман: стена соседнего дома стеклянная и бегущие рядом – лишь их же отражение в стекле. За стеклом стоят вещи, их видно при свете маленькой красной лампочки – это стулья, кресла, столы, даже несколько кроватей. Эти городские – такие странные! Выставляют всю свою домашнюю жизнь напоказ, хоть бы занавески повесили!
Рука в руке, девчонка и Серёга бегут через улицу к деревьям на другой ее стороне, там какой-то сад за железным забором, приходится перелезать, и для этого надо выпустить ладошку-рыбку, а очень не хочется, но надо. В траву они валятся рядышком, Серёга – как мешок с картошкой, а Евгения – как лягушка, растопырившись и на все четыре. Тут они принимаются смеяться, но стараясь не шуметь, хохотать, но не разжимая губ, отчего глаза чуть не вылезают на лоб и болят уши. Серёга фыркает, как опившаяся воды лошадь, и девчонка, подкатившись ему под бок, зажимает горсточкой Серёгин рот, но бояться нечего – погони и не было.
– Чума! У меня даже ботинок развязался от смеха, – говорит Евгения нарочито серьезным тоном, и они снова прыскают. Евгения, лежа на спине и задрав ногу к черному небу, пытается в такой позе завязать шнурки, и это ей не сразу, но удается. Серёге ничего завязывать не нужно, сапоги у него резиновые. Штанины от бега выбились из сапог наружу, и их нужно снова заправить на место. Что Серёга тут же и сделал.
– Тебя как по имени? – спросила девчонка, управившись со шнурками.
– Сергей, – представился Серёга, и протянул для знакомства ладонь. Слышал, что так положено. Девчонка же, приподнявшись на локтях, повела в его сторону ногой в желтом сапоге, спокойненько, будто так и надо, и Серёга ошеломленно пожал этот сапог, потряс в ладони его носок и толстую подошву.
– Свободу народу! – сказала девчонка. И добавила: – Крыса.
– Ч-что?! – растерялся Серёга. Похоже, его обозвали.
– Я говорю, Крыса, – повторила девчонка с вызовом. – Это мое подпольное имя. И, когда знакомишься, положено говорить: Свободу народу!
– Свободу народу… Нет, тебя же Евгения зовут.
Девчонка поморщилась.
– Я это имя не люблю. Это меня эльтеры так называли, пока маленькая была. А как убежала – стала Крысой. Меня так все зовут, ты тоже будешь. Пошли, тут недалеко, надо пересидеть.
Поднялась и пошла вглубь сада, даже штаны не отряхнула.
– Эльтеры – это кто такие? – спросил Серёга, стараясь не отставать.
– Родители, – пояснила Крыса. – Старики. Вымирающее поколение вообще.
– А этот… Серёгин, с фуражкой который, он тебе вправду отец?
– Отец, – процедила Крыса, словно плюнула сквозь зубы. – Отец, жизни капец…
– А у меня вот отца нет. То есть, я не знаю. А мама твоя?
– Тебе на миллион повезло, что без отца.
– Зато у меня две матери.
– У меня ни одной…
– Можешь одну мою взять, для тебя не жалко!
Крыса остановилась, словно попав лицом в паутину, потом повернулась резко.
– Знаешь, что?! – сказала она злым голосом. – Заткнись ты, понял?
Серёга заткнулся, понимая, что сказал что-то не так. И то, если подумать – матерями же не разбрасываются.
Пару минут они шли молча. Было слышно только, как Крыса сопит и шмыгает носом.
– Он ее убил, понимаешь? – вдруг сказала она глухим, изменившимся голосом. – Убил по пьяни. И еще орал как психованый. Я потому и сбежала. Думала, и меня тоже… убьет.
Серёга открыл, было, рот, но не придумал, что бы такого сказать – больно уж беда остаться без матери была очевидно велика. Поэтому рот он закрыл, и лишь погладил Крысу по рукаву, словно пыль смахнул. То, что у него сразу две матери, пусть даже и далеко, а у кого-то – вообще ни одной, показалось ему вдруг жесточайшим стыдом и несправедливостью.
Из-под деревьев вышли опять на дорогу, пошли направо. Темное небо загораживало что-то огромное, Серёга посмотрел вверх, и у него чуть не отвалилась шея, так ему пришлось задирать голову. Над ними высился-нависал городской дом, плоский и серый, множество окон слабо светились в вышине. Серёга начал считать этажи, с третьего раза получилось одиннадцать. Это городские – просто сумасшедшие! Как же можно жить на такой высоте, и не бояться свалиться из окна? Или живут они, небось, внизу, не выше третьего ряда окон, а наверху хранят припасы на зиму. Иногда только поднимаются и, обвязавшись веревкой, выглядывают из окон на все четыре стороны – не показались ли где нерусские или цыгане…
– Это что же такое? – окликнул Серёга девчонку. – Это ты здесь живешь, что ли?!
Евгения, по прозвищу Крыса, как раз что-то искала в кустах у дороги, раздвигала ветки. Серёга тоже подошел и стал помогать.
– Не, тут наши живут. Я тут ночую только иногда. Это общага, ну – общежитие, понял?
Что ж тут не понять? Обще-житие. Живут, значит, сообща. С мамками, дедками-бабками, собаками и детьми. Опасно живут, нижний ряд окон в железных решетках, не иначе – от лихих людей…
– Вот она, – обрадовалась Евгения, выволакивая из кустов толстую, длинную, грязную доску. – Подсоби-ка! За конец берись. Да не за свой берись, за доску. Шучу. Понесли, давай.
Нести пришлось недалеко, за угол. Там стоял кирпичный сарайчик, и доску надо было зачем-то закинуть на его плоскую крышу, да еще и самим залезть следом. Получилось чуть повыше первого этажа дома-общаги. Доску, оказывается, еще требовалось перевесить мостиком к окнам дома, положить дальним концом на верхний край решетки. Серёга попыхтел, но справился. Крыса, раскинув руки, перебежала по доске к стене дома, постучала в окно наверху.
– Виталька! Открывай, давай! Виталька! Да ты заснул, что ли?!
Стучать пришлось долго, минуты две. Затем за стеклом посветлело и показалась чья-то тень, не иначе – неизвестного Витальки. Виталька рывком распахнул окно и высунулся по пояс. Насколько Серёга мог видеть с крыши, был Виталька лет двадцати, худой и в трусах.
– Заколебали вконец! – сказал Виталька вместо "здравствуйте". Вид у него был встрёпанный и заспанный. – Я вам что, нанялся?!
– Нам надо к Санди, Виталечка, я нам нового товарища привела, – затараторила Крыса. – Мы из отделения сбежали, за нами гнались, чуть не поймали, нас ищут теперь! Нам отсидеться надо. А у вас же закрыто все! Давай же руку, Санди уже ждет! Он тебе потом Амареты даст, целый стакан, или даже бутылку.
Виталька тут посмотрел на Серёгу, покачал головой и сказал:
– Ёпт!..
Серёга кивнул, и ответил, как учили:
– Свободу народу!
Виталька похмыкал, но потом свесился еще дальше, протянул Крысе руку, поднатужился и потянул, выдернув Крысу с доски, как рыбку из проруби. Секунда – и Евгения перекатилась через подоконник в комнату, только желтые ботинки и мелькнули. Теперь была Серёгина очередь, его затаскивали уже вдвоем, хотя от девчонки толку было – как от Лысенки шерсти. Только что – приятно ее снова за руку взять.
Пока Серёга слезал с подоконника, стараясь не напачкать сапогами, Крыса, уперев руки в бока, критически оглядывала Виталькину комнату. Смотреть, однако, было особо не на что. Стул, стол, на столе стакан. В одном углу комнаты – складная кровать из железных трубок, Серёга такую никогда не видел, но знал, как она называется – раскладушка. В другом углу – два ведра с помидорами. Под потолком на проводе – электрическая лампочка особого типа, такие еще почему-то называют "президентскими". Вот и вся обстановочка. Ах, да – еще Виталька посреди комнаты, в трусах, почесывающий то грудь, то ногу.
– Вы мне кругом уже должны с вашим Санди-Манди, – сказал Виталька, подтягивая трусы. – Не расплатитесь. Устроили тут ночной транзит… А если я с женщиной вдруг?!
– Если ты вдруг, Виталечка, то мы тебе тогда мешать не будем, – серьезно уверила его Крыса. – Мы тебе только поможем. Встанем сзади, будешь в нас ногами упираться. Семечек хочешь?
Виталька захотел. Крыса подошла к нему боком и оттянула пальцем карман на своих штанах.
– Возьми сам, скольки возьмешь, – сказала она. Виталька выпятил нижнюю губу, переступил с ноги на ногу, потом, решившись, запустил свои короткие пальцы в призывно раскрытый карман. Пошарил там, и вдруг глаза его округлились.
– А нету! – засмеялась Крыса. Схватив Витальку за запястье обеими руками, и не позволяя ему вытащить ладонь из тесного кармана, она хихикала, приседала и поджимала ноги. – Ой, Виталечка, все Санди скажу! Что ты меня зажал и мацал! Он ревнивый, он тебе по башке настучит! Ай, ты чего щипаться! Дурак! Больно же! Хренушки тебе теперь, а не Амарета!
Крыса отскочила от Витальки, сердито потирая пострадавшую ногу. Виталька, покрасневший не щеками, а шеей, попятился, зацепился за половик и плюхнулся задом на раскладушку, отчего та взвизгнула пружинами и просела чуть не до пола. Крыса показала Витальке язык. Виталька нашарил рукой подушку и прижал ее к животу, прикрывая свои предательски оттопырившиеся спереди трусы.
– Да пошла ты в… вдоль забора колесом, – сказал он. – Малолетка чёртова.
Чёртова малолетка пожелала ему увидеть во сне какого-то Эдьку Лимонова, и направилась к двери. Серёга, слегка ошалевший от скорости событий, осторожно прикрыл створку окна и поплелся следом.
– Свет погасите, гады! – крикнул им в спину Виталька.
– Доску спихни с окна, не забудь! – крикнула в ответ Крыса и крепко хлопнула дверью. – Свободу народу!
За дверью был коридор, узкий и очень извилистый, слабо освещенный "президентскими" лампочками в пыльных круглых плафонах под потолком. Двери по бокам были одинаковыми и зачем-то пронумерованными. Номера были большие, шли через один – 211, 213, 215. Двести пятнадцать комнат в доме, уму не постижимо! Неужели за всеми дверями живут?! Муравейник лесной, а не дом!
Точно, за дверями жили. Крыса стукнула ногой по двери под номером 217, оттуда отозвались, вяло и без интереса, тогда Крыса приложила губы к щели между дверью и косяком, и прогудела внутрь свою любимую "свободународу". Дверь тут же отворилась, и в коридор просунулся плечом небольшого росточка парень, рыжий, в черной майке и черных же блестящих штанах. Серёга присмотрелся – штаны оказались кожаные, практичные. В пальцах парень мял зажженную сигарету.
Крыса, первым делом, отобрала у парня сигарету, коротенько затянулась и выпустила дым через нос, как лошадь на морозе. Серёга от такого даже ахнул, он никогда не думал, что девчонки тоже могут курить. Парень глянул на Серёгу, прищурившись, а Крыса сказала ему, возвращая сигарету:
– Наш новый товарищ. Сейчас посвящать будем. Собери остальных, и давайте все к Сандику, только быстро.
– Оке-е-ей, – протянул парень. – Только Горыныч и Улитка не придут, они домой поехали.
– Оке-е-ей!.. – передразнила его Крыса, щелкая рыжего по лбу. – За "окей" тебе клизмочку. Сколько раз говорить, Макс?! Никаких пиндосовских словечек! Америка – наш враг! Предала наш народ в его борьбе! Понял, или повторить?
– Понял, – пробурчал Макс, почесывая лоб. – Яволь, мой группенфюрер…
Группенфюрер Крыса погладила его по веснушчатой щеке. Серёга отвел глаза. Через минуту, оставив Макса собирать "товарищей", Крыса и Серёга топали вверх по казавшейся бесконечной лестнице – Санди жил на последнем этаже. Наверное, очень смелый был.
Дверь у него оказалась под номером 666, и выкрашена в черный цвет. Крыса постучала – три раза, пять раз, два раза и снова три. Потом бухнула в дверь кулаком.
Вышел Санди. Как будто уже ждал за дверью.
Вид его внушал.
Вот если взять индюка или петуха, и измазать его половой и черной краской, – подумал Серёга, – оторвать гребешок и повыдергать половину перьев, то вот, наверное, и получится что-то вроде Санди. Голова у Санди была бритая, на щеках рыжие прилизанные бакенбарды, в ямочке на подбородке – белоснежный пучок волос, вроде козлиной бороды, на носу – очки с желтыми стеклами и в черной оправе, на узких плечах – черный длиннополый "вафельный" халат банного типа, под ним рыжие кожаные штаны и черные высокие бутсы-ботинки на шнуровке. Кажется, это все. Ах, нет, был еще желтый платок на шее.