— Мне будет позволено поговорить с этой женщиной? — спросил он.
— Я непременно устрою это, — сказал господин Канэиэ. — Сейчас? Или дело подождет до завтра?
— Сейчас, если вас это не затруднит, — почтительно, но твердо сказал Райко.
— Это потребует некоторого времени, — сообщил господин Канэиэ. — Я выказываю госпоже первой супруге всё уважение, которого она заслуживает, и не приказываю служанкам через её голову.
— Не извольте беспокоиться о нас, мы подождем, — сказал Райко.
По правде говоря, ему давно уже хотелось облегчиться.
Тюнагон ударил колотушкой по обручу, поманил вошедшего слугу. Неужели скажет на словах? Нет, вот несут письменные принадлежности.
— То, что вам нужно, — шепнул Сэймэй, — в передней справа, за ширмой.
Райко попросил у хозяина прощения за то, что ненадолго покидает его, благодарно кивнул Сэймэю и вышел в переднюю, где и в самом деле за ширмой стоял выдвижной ящик, наполненный золой и песком.
Все бы хорошо, но этот ящик напомнил об утренней девушке. Монах-пропойца… Что-то в памяти отзывалось на эти слова, но глухо и невнятно — как человек из-под завала в доме, разрушенном землетрясением.
Послать завтра людей на рынок собирать слухи, подумал он. И расспросить Тидори — плясуньи бывают и в знатных домах, и в купеческих; где-то кто-то что-то знает. Он задвинул ящик, поправил платье, вышел — а слуга уже ожидал его с влажным благоуханным полотенцем для вытирания рук.
Райко вернулся к тюнагону аккурат в ту самую минуту, когда ему на лаковой крышке шкатулки принесли письмо от супруги. Господин Канэиэ развернул, пробежал глазами.
— Драгоценная моя супруга сообщает, что вы сможете поговорить с Токико через занавеску в одном из срединных покоев. Этого достаточно?
— Вполне, — сказал Райко. — Благодарность сего воина не знает пределов.
— Пустяки. Это вы помогаете мне выпутаться из крайне неприятной истории. Ведь опасно иметь в доме человека, который так желает мне зла, что готов вредить моему ребенку через моих людей.
Разглядеть госпожу Токико было бы трудно, даже если бы она не прикрывалась веером. Во-первых, занавесь из полос ткани была довольно плотной, во-вторых, то, что все-таки мелькало сквозь щели в занавеси и не прикрывалось веером, было густо набелено. Голос госпожи Токико оказался тоже неприятным — деланным. От природы густой, низкий — такой не в моде при дворе, и потому его обладательница нарочито пищать старалась. Женщина умная и тонкого вкуса непременно поступила бы иначе — даже низкому голосу можно придать очарование. Плясунья Тидори это умела, дочь господина Кудзё — нет.
И пользы от беседы вышло немного. Получалось, что в покоях госпожи первой супруги воистину царил птичник, и все знали всё обо всех, и ни одно движение не оставалось незамеченным — а потом подробности уплывали на кухню и в хозяйство конюшего… Проще было назвать единственного человека, который мог не знать о перемещениях служанок — господина тюнагона Канэиэ.
Райко, у которого чириканье госпожи Токико уже отдавалось болью за ушами, обрадовался, увидев, что за сёдзи начало темнеть, а слуги внесли свет. То, что предстояло ему сейчас, было отвратительно — но просто и понятно.
Господин Канэиэ хотел выделить Райко и Сэймэю четверых человек в охрану, но Райко вежливо отказался — проводить его пришли Садмицу, Суэтакэ и Кинтоки.
— Так это и есть молодцы, ночью зарубившие одного демона и взявшие живьем второго? — господин тюнагон улыбнулся с крыльца. — Хороши! И кто же из вас отрубил главному демону руку?
Цуна, согласно отданному ранее распоряжению, находился в доме Сэймэя — охранял трофей.
— Его здесь нет, он эту руку стережет.
— Какая жалость… Эй! — Канэиэ поманил рукой слугу. — Принеси короб с охотничьим платьем. Я желаю каждому пожаловать парчовую куртку.
Трое воинов поклонились до земли. Чести созерцать столь высокую особу до сих пор не удостаивался ни один из них.
— Хотя куртки на тебя у меня, пожалуй, не найдется, — господин Канэиэ с сомнением покачал головой, глядя на подобную валуну спинищу Кинтоки. — Эй, сыщите-ка мне штуку парчи для этого великана. Встаньте, храбрецы.
Воины выпрямились, и господин Канэиэ, оглядев их всех еще раз, опять остановил теплый взгляд на Кинтоки. Их головы находились вровень, хотя господин тюнагон стоял на второй ступени крыльца.
— Ты, наверное, хороший борец, — вельможа откровенно любовался воином. — Как тебя зовут?
— Саката Кинтаро, господин, — Кинтоки склонил голову.
— Саката… что это за фамилия? Где растят таких здоровенных? Я бы пошел туда и набрал пучок добрых корешков, чтобы вырастить из них воинов вроде тебя, себе в охрану.
Ноздри Кинтоки сузились, кончик носа побелел. Он не любил говорить о своей семье. Райко бы на его месте тоже не любил. Но господин тюнагон ждал ответа, и Кинтоки сказал:
— Мой отец — Саката курандо.[44] Когда-то он служил при дворе. Его изгнали — за то, что женился без позволения…
…Даму Яэгири, с которой он связался, тоже изгнали — и в горах Асигара по дороге в родные места курандо они попались в руки разбойникам. Тут вся история для Саката курандо закончилась — он пал от стрелы и остался лежать непогребенным, а его молодую жену разбойники увели с собой. Четыре месяца спустя ей удалось бежать и, собрав кости мужа, вернуться в окрестности столицы, где были у нее какие-то родственники. А еще пять месяцев спустя она родила мальчика, и всем говорила, что это сын Сакаты.
— Отец мой умер, его разбойники убили, когда я не родился еще. Так что, господин, в моем родном краю таких, как я, больше нет.
— Жаль мне твоего отца, — сказал господин Канэиэ. — Но странно все же: если бы такой человек служил во дворце двадцать лет назад — я бы его приметил…
По счастью, тут принесли короб с одеждами и другой, с шелком, и господин Канэиэ лично отобрал три куртки, которые воины с почтением приняли, а Кинтоки оделил штукой парчи весенних цветов.
— Нам нужно спешить, — сказал вдруг Сэймэй неподобающе громким голосом. — Я чувствую ветер с неблагоприятной стороны.
— Разве не дело прорицателя упредить стихию? — улыбнулся господин тюнагон.
— Да, — резко сказал Сэймэй, — Знающий человек проведет корабль к берегу и в шторм, если с ним будет удача, но если он попытается противостоять стихии прямо, он пойдет ко дну, а с ним все, кто рядом.
Когда Кинтоки упомянул отца, Райко показалось, что что-то сдвинулось в сером, вязком облаке из сакэ и усталости, как будто треснул лед под ногой, и льдинки над темной водой сложились в ясные знаки —?? пить сакэ, и? «дитя» — или «послушник». Рыжий волос в пальчиках мертвой девушки, огромный след, подплывший замерзшей кровью… Пить сакэ, дитя и… ребенок? Сютэндодзи. Пьяный монах. Монах-пропойца.
Отец когда-то называл это прозвище: Сютэндодзи. Называл в связи с мятежом…
В сером тумане гримасничал ночной тать, разевал черную пасть и болтал в ней обрубком языка — пьяный-пьяный-пьяный…
Райко тряхнул головой, отгоняя наваждение.
— Не смею вас задерживать, — господин тюнагон не забывал, что Райко здесь, нарочно или нет, ради него, и его спасает от неприятностей.
— Спешите, — сказал Сэймэй, — садясь в повозку. — Я отстану от вас.
Без знающего человека в неприятную ситуацию соваться не хотелось — но знающий человек должен и понимать, что советует. Они пустили коней вскачь. В столице так ездить не полагалось, но кто спросит с начальника городской стражи?
В ворота управы стучать не пришлось — они уже были распахнуты настежь. Над улицей летел дребезжащий звон — кто-то колотил в медный брус, подвешенный во дворе, чтобы поднимать всех в случае пожара или беспорядков.
— В чем дело? — Райко спешился и бегом бросился к человеку, бившему в брус.
Увидев Райко, тот кулем осел на землю. Это был Хираи, и даже на расстоянии трех шагов начальник стражи ловил запах рвоты.
— Господин! — простонал Хираи. — Мне нет прощения! Преступник убит. Мы отравлены.
— Что тут случилось?
— Господин! Я не знаю, никто не знает. На всех будто помрачение нашло или даже хуже… в голове муть, шагу не сделаешь, чтобы не вывернуло — и страшно, будто в ад живым провалился…
— Господин!
Урабэ подошел, держа что-то в руках. Коробка. Круглая большая лаковая коробка с изображением глициний на крышке. Выстлана изнутри бумагой. Райко понюхал — из коробки все еще пахло едой. Каким-то маринадом.
— Хираи! — он затряс подчиненного за шиворот, тыча коробку ему под нос. — Хираи, что вы ели? Откуда это взялось?
Разбегающиеся глаза стражника на миг сосредоточились.
— Так… вы прислали, господин. От вашего имени, из дома господина Канэиэ. Приех… — тут его скрутило в приступе рвоты, Райко еле успел убрать коробку. — Простите, господин: запах. Приехала женщина в повозке. С гербами и всё как надо… Привезла еды и немного вина. От вас, говорит… Ну, мы поели — с утра-то ведь ни воробьиной слезинки во рту… А как чуть стемнело, всех и скрутило.
— Как интересно, — возникший ниоткуда Сэймэй отобрал у Райко коробку, тоже понюхал. — Настойка жемчужноцвета… Редкий цветок, растет в горах далеко на севере. Там его листьями пользуют обычно при родах или когда лечат раны… Не пожалели, однако — добавили в еду и в питье. Господин Хираи, вы один в сознании?
— Все остальные, кто без памяти лежат, кто встать не может.
— Вы понимаете, господин Минамото, что произошло? Вы их напугали прошлой ночью, наших демонов, крепко напугали. И они решили, что городской страже колдовства мало, будут драться. И сделали так, чтобы драться никто не мог.
— Они… не хотели убивать?
— Не хотели. Вот это и есть самое интересное. Может быть, понимали, что если увальней из городской стражи заменят самураями, то им же самим хуже будет. А может… — Сэймэй задумался о чем-то.
— Цуна! — спохватился Райко.
— Скачите к моему дому, — согласился Сэймэй. — Скачите во весь опор, здесь уже ничего не исправить. Господин Хираи, когда прибудет моя повозка — отошлите ее домой.
— А как же… — не выдержал Садамицу.
— Я буду там быстрее вас, — и Сэймэй с несказанной прытью разбежался, вскочил, почти не помогая себе руками, на ограду управы и, промчавшись по ней до конца, перепрыгнул оттуда на ограду соседнего здания.
— Видали? — ахнул Кинтоки.
— Видали, — сказал Садамицу. — Прошлой ночью.
— На коней! — рявкнул Райко, и Кинтоки подставил ему руки.
Топот даже не отдавался в ушах, остался за спиной. «Я буду там быстрее вас»… неужели Сэймэй тоже демон? Но он не боится солнца и о богине говорил едва ли не с ненавистью…
Потом, он непременно получит все ответы — но потом! Сначала — Цуна и рука демона!
На подъезде к усадьбе Сэймэя Райко понял, что они не то опоздали, не то опередили врага — а не то шум стоял бы на весь переулок. Но вот Сэймэя они не опередили, это точно. Колдун стоял, ожидая их, в воротах.
— Ваш юный воин жив, — сказал он первым делом, едва Райко спешился. — А рука исчезла.
Цуне было стыдно. Он в циновки бы зарылся, если бы мог — хотя Райко не осуждал его. Он сам готов был грызть свой пупок с досады — но что теперь поделаешь…
— Так это была женщина? — переспросил он.
Цуна молча кивнул.
— Красивая?
— Очень, — выдохнул юноша. — Такая вся… белая… как будто даже прозрачная. Как луна. Как небесная дева из сказки. Знаете, про Кагуя-принцессу?
— А воины Сэтцу весьма начитанны, — улыбнулся Сэймэй. — Впредь буду оспаривать всякого, кто скажет, что на востоке живут лишь неотесанные грубияны.
Цуна со стыда в собственный рукав чуть не залез. Не объяснять же, что повесть о принцессе Кагуя и резчике бамбука[45] он выучил, когда матушка господина Райко ее своим младшим детям читать изволила. Теперь засмеют — воин читает женские письмена![46] Господин Райко — дело другое, он человек знатный, ему пристало знать китайскую книжную премудрость, а тем, кто ею овладел, и женскими знаками читать не зазорно. А простому самураю, сыну самурая… Вон уже скалятся, что твои собаки. И кто? Садамицу — который, между прочим, сам бабские каракули читает — да-да, Цуна видел!
— Я читать не умею вовсе, — пробормотал он.
— Не того стыдишься, — одернул Райко. — Значит, была она хороша собой. Или сильно набелена?
— Нет, нет! — горячо возразил юный самурай. — Кажется, белил не было вовсе, и брови свои, не нарисованные… И двигалась так ладно…
— Простолюдинка, значит, — Райко качнул головой. — Может, танцовщица?
— Нет, шаровары красные, — опять возразил юноша. — Как у жрицы.
— Жрица, значит, — Райко пристально посмотрел в глаза Сэймэю.
— Жрица, — откликнулся тот, не отводя глаз. — Стало быть, они нашли себе новую жрицу… Или…
— Кто «они»? Что «или»? Что вы знаете и недоговариваете?
— Господин Минамото, я отвечу на все ваши вопросы — но не кажется ли вам, что юный господин Ватанабэ утомлен визитом ночной красавицы и нуждается в отдыхе? Как и все ваши люди, между прочим.
— Ты что её — того? — Кинтоки изобразил тремя пальцами.
Цуна стал красней запретного императорского цвета.
— Нет, — вздохнул Сэймэй. — Иначе мы бы нашли господина Ватанабэ…
— Тоже холодным, — завершил Садамицу.
— Или не нашли бы вовсе. Так тоже бывает, если человек им очень понравится.
— Съедают, — ахнул Кинтоки.
— Уводят с собой. Дают попить своей крови. Если человек от этого не умирает, то потом его можно встретить на улице ночью. Так что господин Ватанабэ не только очень смел, но и очень умен.
Все, все опять перевернулось и ухнуло в серый туман. Райко потер глаза — в них как песку насыпали. В управе потрава и разор, руку украли, пленника убили… сразу после явления высоких гостей. Хорошо еще, что Цуна не пострадал. Если бы и с ним что случилось, Райко не был уверен, что устоял бы на ногах.
Так в управу опять ехать или домой все же? — подумал он.
— Лучше бы домой, — сказал из-за плеча Сэймэй. — Вам стоит поспать.
Зря он напомнил о себе.
— Откуда вы знаете всё это? Все то, что рассказали нам?
— Я же колдун, — улыбнулся Сэймэй.
— Вы мне все расскажете.
— Непременно. Но только завтра. Вы ведь сейчас заснете там, где сядете. Поезжайте домой, господин Минамото. Я тоже устал, как ни странно. Я, в отличие от наших ночных друзей, могу устать.
…Когда Райко и его свита ушли, Скрипучка принесла Сэймэю воду для умывания и ночное платье, а Стрекоза, Короед и Медведка собрались, как обычно, у дверей для доклада.
— Что господин Хагивара? — спросил Сэймэй.
— Боится, — довольно сказал Медведка.
По части переодевания чертенком и пугания людей по ночам он не знал себе равных.
— Присылал человека, — добавил Стрекоза. — Хотит, чтобы ваша милость изволили сходить и на евонный дом посмотреть. Вот, деньги передал.
Скрипучка приняла у Стрекозы сверток, раскрыла — там было четыре связки медных монет. Жадничает господин Хагивара…
— Не пойду, — сказал Сэймэй. — Короед, где короб?
Мальчишка сбегал за коробом, где лежала всяческая чепуха — старые негодные вещи на слом, разбитые куклы, обувь без пары… Сэймэй ждал, пока мальчик перевернет короб и начнет снова вбрасывать в него вещи — одну за другой.
— Погоди, — велел он, когда в руках Короеда оказался изломанный гребень. — Дай сюда.
Приняв у Короеда вещь сквозь натянутый на кисть рукав, Сэймэй повертел гребень перед глазами, потом удовлетворенно кивнул и бросил его Медведке.
— Утром подкрадешься потише и подбросишь это под помост дома господина Хагивара.
Медведка сунул безделицу за пазуху, а Короед принялся собирать барахло обратно в короб.
— Тушечницу и бумагу, — велел Сэймэй Скрипучке.
Девушка принесла бумагу, проворно развела тушь. Ей было уже двадцать семь, и была она вполне миловидна — но вот ростом так и не вышла: четыре сяку едва-едва.