— Нужно, — ответил он, наконец. Голос его как-то странно звучал. Невнятно, как будто во рту ему что-то мешало.
Он шагнул к ней. От него чем-то пахло. Какой отвратительный, мерзкий запах. И почему он так нетвёрдо стоит на ногах? И глаза у него заплывшие, красные. Лицо распухло и побагровело. Похоже, он действительно болен.
Он вдруг полузакрыл глаза и закачался, готовый в любую секунду рухнуть на пол.
— Осторожно! — закричала Анабель и бросилась к нему, чтобы поддержать. И тут же тяжёлые твёрдые пальцы впились, что есть силы, в её плечо.
Как железные крючья, сочащиеся потом… Какой гнусный текучий пот… Он разъедал её кожу, как кислота.
Она рванулась, — он держал крепко. Его ногти вошли в её плоть, как ножи. Она вскрикнула. Он рассмеялся — хрипло и бессмысленно. Этот запах… нет, невозможно.
— Пожалуйста, — сказала она, стиснув зубы, — Оставьте меня. Уйдите. Я не хочу причинить вам вред.
— Вред? — он затрясся от тупого гоготанья. — Ну что ж, попробуй, попробуй…
Он наклонился. Его тёмное разбухшее лицо нависло над ней. От смрада, идущего у него изо рта, Анабель затошнило. В глазах у неё поплыло.
Она снова дёрнулась всем телом и импульсивно вцепилась рукой в его шею.
Утробный звериный рёв раскатился по дому. Он отшатнулся и закачался, завывая от нестерпимой боли. На его мясистой бычьей шее дымился багровый до черноты отпечаток.
Ожог. Ожог в виде чёткого следа её руки.
Он замычал и выбежал вон.
— Белинда, это было так ужасно! Ты и представить себе не можешь!
— Отлично могу, уверяю тебя. Мне и не такое доводилось испытать. Теперь ты знаешь, чего можно ждать от мужчин.
— Но не все же мужчины такие, Белинда!
— Конечно не все, но такие встречаются. Особенно в таких медвежьих углах, как тот, где тебя угораздило застрять. Итак, теперь ты понимаешь, почему так часто девушки предпочитают нашего изысканного Люция?
— Белинда, как ты можешь шутить?
— Я не шучу, Анабель. На самом деле, всё это очень серьёзно. И даже опасно.
— Опасно? Что именно?
— Анабель, ты впервые показала свою силу. Свою настоящую силу. Показала, что можешь не только исцелять, но и вредить.
— Но, Белинда, я же защищалась!
— А вот это, Анабель, уже не имеет значения. Вот если бы ты огрела его кочергой…
— Белинда, опять ты смеёшься!
— Нет-нет, я серьёзна, как никогда. Глупышка, и зачем ты повела себя так неразумно? Ты же могла своей силой убить его, развеять прах, и никто бы никогда ни о чём не узнал.
— Что ты говоришь?! Убить? Белинда, как ты можешь?! Я ведь даже не хотела… не хотела сделать ему больно. Я просто было так зла и испугана…
— Анабель, дорогая, будь осторожна. Люди очень опасны, когда боятся. А они теперь будут бояться. Вот увидишь.
— Это всё чепуха. Я не верю. Я сделала им столько добра… Это не может всё зачеркнуть. Не может!
— Анабель, ты совсем не знаешь людей. Полагаю, что очень скоро ты убедишься в моей правоте.
10
Злая ведьма
Она убедилась на следующий же день.
— У папы на шее ожог, — сообщил Поросёнок без малейшего сочувствия. Они сидели вдвоём на траве в мареве из солнечного света и гудения кузнечиков. — Просто ужасный ожог, он всю ночь орал, не давал мне спать. Он говорит, что это ты. — Тут Поросёнок вдруг замолчал, — всё его внимание переключилось на пчелу, севшую ему на руку.
— Ой, Анабель, пчела! Я боюсь!
Анабель машинально щёлкнула пальцами, и пчела исчезла.
— И что… твой папа? — напряжённо напомнила она. (Как странно, он ведь даже не спросил, правда ли… что это я).
— Он теперь всем говорит, что ты злая. Что все считали, что ты добрая ведьма, а ты оказалась злая. А на самом деле, какая ты ведьма, Анабель? Добрая или злая?
«Добрая»… «Злая»… Воспоминание пришло, как наваждение. Как давно это было. «Люди любят всё упрощать. Для них весь мир — как шахматная доска. Всё делится на чёрное и белое»…
— Не знаю… — она запнулась, — Ну… наверное, добрая. — Но в голосе её не хватало убеждённости.
— А Белинда? — Поросёнок завертелся. — Белинда из сказки — добрая или злая?
— Белинда? — Как не тягостно было Анабель, она рассмеялась, живо представив реакцию самой Белинды на этот вопрос. — О, Белинда…
Но Поросёнок уже вспомнил о другом.
— Ой, да! — он хлопнул ладонью по ободранной коленке. — Папа ходил к священнику, и тот сказал, что все, кто у тебя лечились, должны покаяться, потому что ты злая ведьма, и служишь нечистому, и сила твоя от нечистого, и это грех, вот. Анабель, а ты служишь нечистому?
— Нет, — честно ответила Анабель. — Я никому не служу. Мы все никому не служим. Я вообще не знаю, кто это такой.
Прошёл обильный августовский дождь. Небо было серым и низким. Анабель шла в никуда по заплаканной траве.
На тропинке, петлявшей вдоль луга, показалась скрюченная в три погибели грузная фигура. Какая-то старуха. Анабель её ни разу не видела. Странно.
Анабель приблизилась. Старуха шла сосредоточенно, опираясь на палку и осторожно ставя уродливые искорёженные ноги. Её глаза под тяжелыми веками древней черепахи упрямо смотрели на кончик обвисшего носа. На носу задрожала густая желтоватая капля. Анабель ощутила невольную брезгливость — и тут же жгучий хлещущий стыд, как будто упала в кусты крапивы.
Старуха вдруг оступилась, уронила палку. Удержалась на ногах, закряхтела, нагибаясь. Анабель бросилась к ней со всех ног.
— Вот… возьмите… — она подняла, подала; посмотрела в лицо старухи с тревогой и ожиданием. — Я могу вам чем-то помочь? Может быть…
Выцветшие серые глаза в сетке морщин вдруг гневно сверкнули, беззубый рот решительно сжался в узкую щель. Старуха распрямилась, оттолкнув Анабель своей палкой.
— Отойди от меня! — взвизгнула она пронзительно. — Отойди! Изыди! Изыди, сатана, изыди, сила нечистая! Проклятая ведьма… гореть тебе в геенне огненной во веки веков!
И она поспешно заковыляла прочь, что-то свирепо бормоча и одной рукой продолжая размахивать палкой, а другой непрерывно крестясь.
Анабель стояла не шелохнувшись. По её лицу медленно стекали холодные жесткие слёзы.
Солнце померкло и охладело. Из щедрого, терпко кипящего оно стало тусклым и каким-то сероватым, как яичный желток. А, может быть, это ей только казалось?
Дом, так великодушно обновлённый, вымер, затих, и стал ещё более мрачным и тёмным, чем когда в нём не было даже пола, а по стенам ютились пауки в липких грязно-серых коконах.
К Анабель никто не приходил.
Это случилось не сразу. Нет. Сначала было не так… но даже ещё тяжелее. Люди приходили. Всё реже и реже, но приходили. Но что-то изменилось, сломалось. И не было силы, которая могла бы повернуть время вспять и возродить покой и счастье Анабель.
Между Анабель и теми, кто к ней приходил, возникла стена — незримая, но монолитная. Или она была всегда?
Анабель не знала, ничего не знала. Она только билась об эту стену, как птица о стекло, но лишь разбивала сердце.
Она смотрела на них почти раболепно; почти молила подать ей хотя бы крупицу былого тепла. За что? — хотелось ей закричать. За что? Неужели один удар мог всё разрушить, один ожог — всё испепелить? Посмотрите на меня. Ведь это я, Анабель, я всё та же, я люблю вас. Это правда, Белинда была права, она всегда бывает права, вы нужны мне больше, чем я вам. Так посмотрите же на меня… верните мне то, что было. Я сделаю всё, всё, что вы хотите, я отдам вам всю себя, всю свою силу. Только посмотрите, улыбнитесь, поверьте!
Но всё было тщетно.
В глазах людей уже не было доверия, не было даже простой благодарности. Они были хитры, они были настороже, эти редкие смельчаки, которые решились обратиться за помощью к ведьме… к злой ведьме.
«Злая ведьма» — читала она на их лицах… и не было магии, способной стереть это клеймо.
Она видела страх; страх, сковавший их сердца ледяной хрустящей коркой. А под этой коркой — она ощущала это чётко до боли, — таилось нечто другое… глухое, слепое, жестокое. Она не знала, что. Не хотела знать.
Довольно. Уходите, уходите все, оставьте меня со своими страхами, со своими косыми взглядами, со своими слухами, ползущими из дома в дом. Я облегчала вашу боль… а теперь мне самой больно, как никогда.
Потом в её дверь стучался лишь ветер.
— Это жестоко. Несправедливо. В чём я виновата? Я так много сделала для них, Белинда.
— Слишком много, Анабель. Больше, чем им было нужно. В этом всё дело, в этом твоя вина.
— Белинда, я не понимаю. Я не понимаю!
— Анабель, пойми, они всегда тебя боялись. Ты слишком сильна и ты другая. Ты даже лечишь совсем не так, как их жалкие ведьмы. Не накладываешь руки, не сушишь травы, не бормочешь бессмысленные заговоры. Ты не взываешь униженно к чьей-то силе. Ты — сама эта сила.
— Но они были мне благодарны. Были, Белинда!
— Да, дорогая. Но в них жили и благодарность, и страх. Ты не давала повода страху, но он всё равно разрастался как снежный ком с каждым твоим чудом. А теперь этот повод возник и прорвал плотину. Анабель, берегись.
— Беречься чего? Разве они могут причинить мне вред?
— Только один, Анабель. Только один, и они уже его причиняют. Тебе больно, а будет ещё больнее.
11
Возвращение
Осень. Утро. Солёное тусклое солнце и обглоданные ветром тощие деревья. Луг потемнел, пожух и увял. Так же увял и цветущий сад в груди Анабель.
В этот день к ней снова никто не пришёл. Но это её уже не волновало. Она ждала лишь одного. Ждала Поросёнка. Ей больше никто не был нужен, никто. А он всё не шёл.
Анабель оставила свой пустой, уныло скрипевший от ветра дом. Неприкаянно, как тень, бродила она по лугу.
Поросёнка всё не было.
Липкая тревога расползалась, как плесень, внутри Анабель. Ну, куда же он делся? Он не мог не прийти, он должен прийти. Марта ему запретила? Отец? Но она же знает его, как никто другой. Он нашёл бы способ сбежать к ней, что бы ни случилось. Он должен прийти.
Но он не приходил.
Время тянулось так монотонно, что её хотелось кричать. Она ждала, ждала, ждала. Но напрасно. Только пустынный, развеянный всеми ветрами луг и тёмное безжалостное небо.
Наконец, солнце померкло; между мрачнеющих туч показалась тусклая прозрачная луна. У корней деревьев стала расползаться темнота. И эта темнота придала ей решимости. Нет. Она больше не будет бесцельно ждать. Она пойдёт туда, пойдёт к Поросёнку сама… и будь, что будет.
Она зашагала резко к посёлку, — содрогаясь от решимости и от ползучего недоброго предчувствия.
В посёлке было пустынно и мрачно. Ей встретились, впрочем, двое или трое (исцелённые ею когда-то). При виде Анабель они поспешно отводили глаза и убыстряли шаг. Затем за спиной она слышала жаркий торопливый шёпот.
Ей было уже всё равно.
Вот дом Поросёнка. Забор. Калитка. Дорожка, ведущая к двери. Дверь. Её сердце бешено билось, руки обмякли.
Она вошла.
… В комнате было темно. Задёрнуты шторы. Свечи. Много свечей. Нет, мало. Темно. И люди. Марта. Её муж. Другие. Все они столпились вокруг стола. На столе стоял гроб. Маленький детский гробик. И там лежал…
— Поросёнок. — Это она сказала? — Поросёнок.
Марта повернулась. Посмотрела на неё остекленевшими глазами.
— Он умер.
— Как? — Анабель не слышала собственный голос. — Когда?
— Сегодня. Днём. — Марта говорила вяло, как во сне. — От заражения крови. Вчера он поранил руку. Всю ночь у него был жар.
— Почему… почему меня не позвали? — (Лица людей и свечи сливались в бесформенное грязное пятно). — Я бы спасла его. Почему?
Никто не ответил.
Анабель подошла и наклонилась над гробом. Глаза Поросёнка были закрыты. Руки тщательно сложены. Нет.
Она не ощущала боли. Не ощущала потери. Ничего, ничего. Только чёрное ничто. Только пустота.
И из этой пустоты родилась ярость.
Анабель зарычала, схватила мёртвое тело за плечи и стала трясти. Голова застучала по краю гроба.
— Живи! — закричала Анабель. — Живи! Ты слышишь? Ты не смеешь умереть, не смеешь, будь ты проклят! Я не позволю! Ты будешь жить! Жить, потому что я так хочу! Я Анабель, я из Чёрного рода! Я вышла из Тьмы и вернусь во Тьму! И я приказываю! Во имя Тьмы, во имя Чёрного рода! Живи! Живи, потому что я так хочу! Как угодно, но только живи! Я хочу!
И она со всей силы ударила по мёртвому лицу. Потом ещё раз. И ещё.
Поросёнок шевельнулся. Открыл глаза.
Анабель схватила его и прижала к себе, хохоча и рыдая.
Все молчали. Никто не дышал. Раздался какой-то звук. Это Марта осела на пол, сжимая руками горло.
Поросёнок вырвался из тесных объятий Анабель. Сел в гробу. Посмотрел вокруг, изумлённо моргая.
Но это был уже не прежний Поросёнок.
Даже в жалком свете свечей было видно, как изменилось его лицо. Оно стало ещё белее, чем когда он лежал в гробу. В недоумённо округлившихся тёмных глазах заплясали кровавые блики. Он заметил Марту, заулыбался… и обнажил нечеловечески острые зубки.
Кто-то истошно вскрикнул.
— Во что ты его превратила?! — Это сказал отец Поросёнка. Он шагнул к Анабель и навис над ней, как в тот памятный день. Неизгладимый уродливый след от ожога. Её ожога. — Во что ты его превратила… проклятая ведьма?!
Анабель отступила. Её рука до боли сжимала мягкую кисть Поросёнка, на которой уже отрастали острые когти.
— Что с вами? Что с вами всеми? Я оживила его. Он жив. Я сделала это. Да посмотрите!
— Ты… превратила его… в исчадье ада, — дребезжащим голосом провозгласил священник. Старенький и близорукий священник, до этого молча стоявший в углу.
— Да… исчадие ада… поганая нечисть. — Отец Поросёнка в бешенстве сплюнул на пол. — И ты, ты сама — поганая нечисть. Не зря, значит, я не позволил Марте тебя позвать. Но ты, ты прилезла сама со своим колдовством… чтоб ты сдохла, вонючая ведьма.
— Но почему? За что?! — Анабель огляделась по сторонам. Все молчали. Молчали. И только смотрели.
— За что? Ведь я же его оживила!
Молчание.
— Марта!
Та отшатнулась.
— Почему? Почему?!
Они стояли плотным кольцом. Люди. Всех их она исцеляла. Каждого. Так вот они какие. Глухие. Слепые. Они не видели её, они не слышали. И только ненависть. Так вот что таилось под коркой страха. Ненависть. Ненависть в каждом взгляде.
— Энедина, — прошептала Анабель. — Мама. Мамочка. Забери меня отсюда. Забери нас обоих. Скорее.
12
Пустота
— Почему? — повторяла Анабель. — Почему? — Она повторяла снова и снова, не ожидая ответа, не веря уже в ответ. На её щеках засыхали тёмные пятна слёз. — Почему, Белинда. Скажи.
Лицо Белинды светилось безжизненным лунным светом. В глазах — жестокий жёлтый огонь, как у дикой рыси.
— Я говорила тебе, Анабель. Я тебя предупреждала.
Анабель молчала. Она смотрела вокруг. Всё тот же мир, такой же бесцельный и тёмный. Тени и призраки в каждом углу. Тьма, тьма, тьма… Под потолком копошились, пища, летучие мыши.
Анабель закрыла глаза, губы её чуть-чуть задрожали. Тепло шершавой человеческой кожи. Загрубевшие руки, никогда не чертившие чёрных магических знаков. Мягкие губы, не знающие крови и заклинаний на мёртвом языке. Глаза, никогда не встречавшие тьму.
Она вскинулась, как от удара.
— Белинда, скажи, отчего ты такая? Как это может быть тебе не нужно?!
— А тебе — тебе ещё нужно? — спросила в упор Белинда. — Тебе нужно — после всего, что случилось?
Анабель затихла, глядя в никуда опустевшими глазами.
— Да, — сказала она, наконец. — Белинда, я не могу иначе. Мне очень больно, но я не могу. И если бы только, я знала, за что…
Она что есть силы вцепилась руками в колени. Снова и снова… как дурной сон. Голоса, шипевшие, обвиняя. Глаза, смотрящие … нет, довольно.