Дождь продолжал лить как из ведра. Взгляд Бигелоу рассеянно блуждал вокруг, пока при ослепительной вспышке молнии он не увидел вдалеке человеческий скелет. Как в трансе, он тронул коня и подъехал ближе. Кое-где скелет был еще прикрыт лохмотьями. Он лежал позвоночником вверх, и череп наполовину зарылся лицевой стороной в песок. Длинные пряди волос, смоченные дождем, прикрывали голову. Что-то шевельнулось в сознании всадника, и он расширенными глазами уставился на волосы. Потом внезапно резко обернулся.
Ему вновь послышался знакомый хруст. Но теперь он, казалось, исходил отовсюду. И в тот же миг, как черный призрак, появилась вторая лошадь. Она мчалась во весь опор, шумно дыша, на остатке сил, тяжело барабаня подковами по камням, с развевающейся гривой; она промчалась стрелой в сотне ярдов от всадника. Лошадь под Бигелоу храпела и рыла песок копытами. Он увидел спины преследователей, отливавшие медно-голубым и зеленым, и невольно прикинул, что птериготы достигали в длину не менее девяти футов и, следовательно, являлись уникальными экземплярами. Их опережали более подвижные высоконогие стилонуры. Странная толпа чудовищ в отсветах электрических разрядов быстро растекалась в проходах скал, нащупывая запахи коней и человека. Бессчетная масса коленчатых ног издавала хруст и шелест, и шум этот быстро нарастал. Бигелоу нервно озирался. Гибкие суставчатые чудовища, над ископаемыми остатками которых он корпел всю жизнь, широкой дугой надвигались на него сзади и слева, оттесняя беглеца к морю.
Лошадь под ним раздувала ноздри и мелко-мелко дрожала не то от холода, не то от страха. Бигелоу знобило. Спазмы перехватывали дыхание. Глаза застилали дождь и слезы. Он видел все новые разорванные цепи чудовищ. Внезапно всадник преобразился. «Как странно, как неестественно погиб Кроссби», — без устали повторял он, и его охватило бешенство. Он повернул коня навстречу ближним толпам и, пустив его, поскакал так, будто пошел в атаку. Но, еще не достигнув первых рядов пришельцев из силура, он в смятении увидел стремительно бежавший на него лес поднятых клешней и зажмурился… Он был уверен, что погиб. Прильнув к горячей влажной шее лошади, человек в оцепенении слушал, как часто-часто, все убыстряя ритм, в бешеной скачке застучали копыта лошади. По временам она оглашала окрестности тревожным ржанием, но не пыталась сбросить седока. Что-то трещало и хрустело вокруг него и больно кололо в пальцы ног и икры. Он приник к самой шее лошади, совсем слился с нею и слушал шум вокруг и молотом колотившееся сердце.
Бигелоу ощутил, как лошадь поскользнулась, и понял, что это конец… Но страха не стало. Ритм скачки наполнял его душу трепетом. Он вдруг осознал, что жаждет борьбы, дикой, бессмысленной борьбы! Он хватал раскрытым ртом воздух, и прилив нежности к коню захлестнул его душу. Он глядел во мрак широко раскрытыми глазами, терся лицом о гриву и отплясывал нелепый ритмичный танец. Вокруг него грохотала гроза, но ему не было дела до нее. Хруст и треск стихли, лошадь пошла ровнее. Бигелоу мстительно думал о тех, кто повинен был в смерти Кроссби, и захотел вернуться и топтать их копытами коня, с наслаждением внимая хрусту дробящихся панцирей. Он сел прямее и осмотрелся, насколько позволяла темнота. Один из двоих, оставшийся в живых, он был спасен.
Гроза утихла, но дождь, не тревожимый ветром, обильно поливал пески. Зарницы, бесшумно крадучись, вторгались в земной мир, спешили что-то осветить и меркли. Оставленный на равнине фургон, словно зевая, лениво приоткрывал под ветром входную щель. Брезент промок, и мешки с гипсом залило водой. За многие годы знойное солнце высушило их и обратило в камень.
Однажды группа истомленных всадников, сбившись с пути, наткнулась на полузанесенную песком повозку. В эту ночь собравшиеся тучи не принесли дождя и под его мглистой завесой не совершилось нашествия на сушу из таинственных мелководных заливов. Путники были огорчены, что они не первыми побывали в этом «запретном» месте. Они обогатили себя «сувенирами» из фургона, нашли авторучку Бигелоу и остатки его блокнота, а также человеческий скелет в яме рядом с изъеденной ржавчиной лопатой. Они были уверены, что первыми принесли в цивилизованный мир весть о фургоне-призраке на «краю света»…
Кое-кто в Европе еще помнил со слов теперь уже умерших друзей о двух неразлучных палеонтологах — специалистах по силуру, но почти никто не знал, что один из них после бесконечных мытарств по диким местам чилийских предгорий без документов и денег, но с небольшим жестяным бидоном через два года вернулся и торжеств в честь его приезда не было. Его во многом подозревали, и он замкнулся. А теперь перед ним сидел скромный симпатичный юноша, и старик согласился поведать ему историю двадцатишестилетней давности.
Молодой человек сидел с плотно сжатыми губами и глядел в одну точку.
— У нас с матерью нет даже его портрета, — неожиданно сказал он после длительного молчания. — Я хочу стать палеонтологом, помогите мне. — И он поднял на старика глаза. — Я хочу изучить мир, убивший моего отца…
Профессор Бигелоу поперхнулся, умолк и, схватив со стола очки, во все глаза уставился на посетителя.
Евгений Иорданишвили
ОБЪЕКТ МЕЙОЛЛА
Сознание постепенно возвращалось. Мысли были четкими и короткими, как приказы перфокарты. Но Ангрен был еще глух, слеп и нем. Обоняние и осязание тоже отсутствовали — верный признак прошедшего анабиозного состояния.
Мучительная дрожь пробежала по векам: восстанавливалось зрение. Из хаоса движущихся бликов возникли очертания центрального пульта с экраном сферического обзора, вернее то, что от него осталось. Какая-то неведомая сила превратила все окружности в вытянутые эллипсы. На приборах был странный фиолетовый налет. «Глаза еще плохо видят, искажают реальность», — подумал Ангрен, и вдруг из глубин сознания выплыли строки из отчета Четвертой Звездной экспедиции; «…в районе третьего сектора Змееносца обнаружен мертвый корабль старинной конструкции с фиолетовым налетом на всех предметах…» Мертвый звездолет. А они живы.
Живы ли? Может быть, сейчас в корабле гулко стучит лишь сердце командора экспедиции. Одно живое сердце на десятки парсек холодной, безмолвной пустоты…
Неясная тень шевельнулась слева. Пилот-дублер Вартоно. Искаженное болью лицо. Он еще ничего не видит, шарит вокруг себя руками.
…Корабль возвращался к жизни. Держась ослабевшими руками за стены, люди собирались в главный отсек. Шесть… восемь… тринадцать… Где еще четверо? Вошел Верон, копна его волос смутно белела в полумраке. Он прислонился к двери, подняв руки вверх в знак траура.
— Терм, Окта и Шонк не проснулись, — тихо сказал он. — Я остался один.
Тяжелое молчание длилось положенную минуту.
Да, Верон, человек первого поколения! Твои немногие старые друзья, те, с кем начинал ты этот бесконечный путь, не перенесли страшного и непонятного забытья.
Осмотр корабля позволил определить лишь масштабы катастрофы, но не ее причины. Положение было отчаянным, если не безнадежным. Полностью иссякли все резервуары энергии. Гравитационная смесь, находившаяся в дюзовых камерах главного рефлектора, превратилась в неизвестное вещество с сильнейшей мю-ноль активностью.[1] Изменилась даже форма фотонного звездолета: какая-то исполинская сила остановила его субсветовой бег и, подержав неведомое время в своей власти, отпустила, обрекая теперь на долгие годы умирания.
Обследовав основные узлы корабля, люди снова собрались.
— Друзья мои, — голос командора был непривычно тих, — положение очень тяжелое. Но нас четырнадцать, и мы должны бороться, пока остается хоть один шанс. Через час мы обсудим дальнейшую судьбу экспедиции, которую пять лет готовили лучшие ученые и инженеры нашей планеты. А сейчас пусть каждый взвесит все и примет разумное решение.
Экипаж фотонного звездолета «Дина» привык к вечной ночи окружающего пространства. Маршрут корабля проходил вдали от Великих Звездных Дорог. Но сейчас и в главном отсеке, обычно залитом светом, был полумрак. Фосфоресцирующие шкалы приборов тускло светились в темноте, словно непонятная катастрофа притушила процессы в атомах. Ангрен молча сидел в кресле пилота первой готовности.
Шестнадцать лет прошло с тех пор, когда, отправив в бесконечное пространство капсулу с останками первого командора Девятой Звездной, экипаж доверил судьбу экспедиции Ангрену — человеку, родившемуся в корабле, звездолетчику второго поколения. Этим было положено начало передаче важнейших обязанностей на «Дине» детям тех, кто девяносто два года назад в последний раз видел удаляющуюся родную планету в лучах Солнца. Это была первая экспедиция Свободного Поиска. Ее цели заключались в осуществлении контактов с зоной жизни в шаровом скоплении Гиады и накоплении экспериментальных данных, могущих подтвердить взаимодействие Единого Поля с не расшифрованными до сих пор циклами межгалактического вакуума. В отличие от предыдущих экспедиций сроки Девятой Звездной должны были определять ее руководители в зависимости от конкретных условий и полученных результатов.
Шли годы. В стремительно несущемся корабле жизнь текла своим чередом. Постепенно появилось второе поколение звездолетчиков. Эти люди родились не под голубым небом родной планеты, а в крошечном мирке среди бесконечного пространства. И только порой имена, которые давали детям их родители, напоминали названия полузабытых уголков исчезнувшей в безмерной дали планеты.
Лучшие приборы и могучая защита — творение ученых Земли — охраняли корабль в его невероятно долгом пути. И все же не раз стиснув зубы, командор мучительно искал выхода, когда красными огнями опасности вспыхивали пульты центрального электронного мозга и прогнозатора. Экипаж верил своему русоголовому, не по годам опытному руководителю. Здесь, в самой дальней разведке, когда-либо предпринимавшейся земной цивилизацией, окруженные неведомым враждебным пространством, люди составляли как бы единый, готовый ко всяким случайностям организм. Каждый должен был всегда знать правду, как бы страшна она ни была…
Ангрен тяжело вздохнул и закрыл глаза. Он нарушил закон сверхдальних экспедиций, утаив от экипажа самый страшный факт. Проверка эталонных ядерных часов показала, что с момента катастрофы прошло шестьсот зависимых лет![2] А сколько лет прошло на Земле? Никто не знает, с какой скоростью двигался звездолет после катастрофы. Если с субсветовой, то тысячи лет разделяют теперь родную планету и ее сынов, брошенных волей человечества в бесконечные дали пространства. И все же он прав, не сообщив об этом экипажу. Можно ли сейчас верить даже предельно точным ядерным часам? Ведь не ясно, как шли все процессы и даже сам атомный распад от того момента, когда появился в глазах красный зигзаг, до мучительного пробуждения…
Люди были в сборе. В тяжелом молчании прозвучали первые слова Ангрена.
— Звездолетчики Девятой экспедиции Открытого Космоса! В районе Второй Галактической Спиральной Ветви в девятнадцати парсеках от плазменного маяка Инкур 16 — Х — Ц7 звездолет «Дина» попал в катастрофу, причины которой выходят за пределы знаний человечества к моменту последней связи с Землей. Катастрофа произошла в период первой готовности к инграции.[3] Автоматы Пробуждения, по-видимому, были выведены из строя мгновенно. Время пребывания экипажа в состоянии анабиоза не определено. Жизнеспособность звездолета сейчас — около пятнадцати сотых, цель экспедиции — планетные системы центра звездного скопления Гиады — утеряна. Аккумулирование энергии в масштабах, необходимых для питания центрального электронного мозга и прогнозатора, может быть осуществлено не раньше чем через пять зависимых месяцев. Ячейки Главной Памяти заполнены лишь на одну десятую информацией, представляющей ценность для Земли. Из всех агрегатов автономно работают лишь ядерные часы и биологическая настройка ритмов.[4] Я прошу экипаж, соблюдая очередность, высказать соображения о нашей дальнейшей работе и жизни. По установленному правилу настройка ритмов на волну «научная смелость, разум, риск» будет произведена после первого обмена мнениями.
Первое слово должно было принадлежать пилоту-дублеру. Но Вартоно медлил. От его обычной решительности, казалось, не осталось и следа.
— Мы должны, — наконец сказал он, — вести корабль обратно к Земле. Эта катастрофа не случайна. Вспомните старинный звездолет «Керн», найденный в двух парсеках от альфы Змееносца. У него также была деформация сферических конструкций и фиолетовый налет внутри. Вернувшись на Землю, мы поможем разгадать причину катастроф…
— Ваше слово, Юнг.
— По-видимому, Вартоно прав, — тихо, словно стыдясь своего решения, отозвался тот.
— Вы, Айвин?
— Я согласен с Вартоно…
Ангрен понял, что еще немного — и свершится непоправимое… Горький комок застрял в горле. Сейчас будет принято единственно разумное, но трусливое решение — отступать. Спасая крупицы знания, отступать через холодную вечность к незнакомой им родной планете, которую еще предстоит найти в этом невероятно изменившемся мире. Почти машинально он нашел тумблер управления биоритмами, но не почувствовал знакомого, подсознательного импульса настройки в резонанс. Непонятное беспокойство проникло в мозг. Тускло и неровно замерцали лампочки-индикаторы биотоков экипажа, образующие кольцо над центром зала. Их пульсирующий свет отразил смятение умов. Ангрен почувствовал, как в нем назревает какой-то протест, не подчиняющийся логике и разуму.
— Ваше слово, Урал.
— Мы, люди Земли, должны вернуть ей хотя бы эти десять процентов заполненных ячеек Главной Памяти. Это лучше чем ничего… Мы, люди Земли, не должны забывать…
— Вы не люди Земли! — прервал выступавшего громкий голос Верона. — Вы все не люди Земли. Вы второе поколение. Никто из вас не дышал ее воздухом. Ваша жизнь прошла в далеком и опасном пути, и человечество, пославшее «Дину», даже не знает ваших имен. Пятый пункт Устава Звездных Трасс гласит: «…если на корабле остается меньше четырех человек экипажа, то дальнейшая цель экспедиции определяется конкретными условиями…» Здесь я один землянин. Только один! Сейчас решается судьба экспедиции. Что вы принесете на планету, которую называете своей родиной? Жалкие крохи знаний о межзвездной плазме? Проблески идей о материализации нейтрино? Фиолетовый налет и эллипсы как след непонятой катастрофы?… Это не оправдает и сотой доли труда, затраченного на нашу экспедицию…
Ангрен не смотрел на лицо говорившего. Он видел, как одна из лампочек начала светлеть. Она разгоралась ярче и ярче, как новые звезды, что появлялись изредка в былые годы на экранах сферического обзора.
— Командор, сбита шкала настройки ритмов, — раздался голос Вартоно.
Это Ангрен понял секунду назад. Теперь он вспомнил это чувство, однажды испытанное им на уроке истории для детей звездолетчиков первого поколения. То был ритм далекой древности — эпохи Великих Восстаний… Одно движение ручки — и верньер застыл на делении Спокойствия и Всестороннего Анализа. В то же мгновение резкий толчок отбросил Ангрена в сторону. Массивная фигура биопсихолога встала рядом. Одним движением ручка была возвращена на прежнее деление шкалы.
— Командор, спасение сейчас в настройке на Ритм Древних героев. Наша воля надломлена катастрофой. Ведь никто не знает, какое влияние она оказала на мозг и психику экипажа.
У нее осталась мудрость, но мудрость — оружие сильных, а мы сейчас бесконечно слабы перед темным пространством. Наша звезда — отвага, которая множится Ритмом Революций…
Мрак уже не был так густ. Мерцание ячеек биотоков выровнялось, в полутьме проступили бледные лица. Глаза космонавтов блестели, отражая мерцающие вверху огоньки.