Ульрика презрительно фыркнула.
— Дешёвка, дорогая! Всем известно, что инквизитор в одном из нас! Ты просто блефуешь!
— Нет, Ульрика, — возразила Белинда. — Можешь не верить, меня это не трогает. Но я действительно чувствую… И, вообще, помолчи, я обращаюсь не к тебе… если, конечно, он не в тебя вселился.
— Я чувствую тебя, — продолжала она. — Мне самой странно, — я ведь разговаривала с каждым отдельно, и абсолютно ничего не ощутила. Впрочем, это вполне понятно. Тогда ты боялся себя выдать, инквизитор, поэтому и затаился. А сейчас, когда все собрались, и ясно, что ты среди нас, я ощущаю твою ненависть. Она дурно пахнет, она гниёт — так же, как гниют в могиле твои кости, инквизитор.
Белинда яростно тряхнула головой и рухнула в кресло.
— Интересно! — снова вступила Ульрика, нервно ломая пальцы. — Мы все под подозрением… и только Белинда в особом положении. Невинна, как дитя! И она этим явно рисуется!
— Помолчи, наконец! — взревел дядюшка Магус. — Благодаря этому особому положению Белинды мы только и можем спастись! А она из-за этого находится в особой опасности! Я хочу сказать, что Белинда не должна оставаться ни с кем из нас наедине. И ты, малышка, — он пальцем указал на Вивиану, — должна всё время быть рядом со своей госпожой! И вообще! Это касается не только Белинды! Мы не должны оставаться вдвоём с кем бы то ни было! Каждый может оказаться инквизитором! Ты Ульрика, должна переселиться в отдельную спальню!
— Но, дядюшка Магус!
— Не смей мне перечить! Вы и так проводите с Люцием вместе не так много времени. А он, полагаю, даже будет доволен! — Магус хихикнул. — Верно, мой мальчик?
Ульрика яростно вспыхнула.
— Далее. — Дядюшка Магус вцепился в бороду. Он явно не знал, что ещё сказать — Каждый должен помнить о магической защите! Хуже всего то, — он сердито нахмурился, — что нам очень сложно защищаться от силы друг друга…
— О, нет.
Это сказала Белинда — тихо и абсолютно спокойно… но все почему-то вздрогнули, — даже Энедина, восседавшая в позе египетской статуи, с пустым взглядом, устремлённым в никуда.
Глаза Белинды, расширились и потемнели, она неотрывно смотрела на стену. На атласных обоях, изъеденных временем, что-то проступало. Все замерли, читая возникавшие одна за другой кроваво-красные буквы. Латынь…
«Я здесь. Я в одном из вас. И я уничтожу вас всех».
Точка. Конец. Кровавая клякса — точно рана на грязных обоях. Все молчали — все взгляды неумолимо стянулись к этой алой язве, и заскользили вспять, по каждому знаку — снова и снова. В глазах всех, собравшихся возле стены, горели плевками багровые буквы…
И вдруг в комнате послышался смешок… и этот смешок был совсем не похож на добродушное утробное хихиканье дядюшки Магуса.
Никто ничего не сказал. Все лишь смотрели молча — то снова на надпись, то друг на друга.
Ты?
Ты?!
Наконец, Белинда разорвала душную завесу подозрительного злобного молчания.
— Замечательно! — воскликнула она — почти весело, но на щеках у неё танцевали пунцовые пятна, а глаза стеклянно блестели. — Браво! Он уже так лихо управляется силой! Какой талант! И к тому же испортил обои!
Она сделала резкое движение рукой, — и надпись исчезла. А Белинда стала лихорадочно тереть ладонь, будто та была чем-то запачкана.
— Ну что ж, — объявила она азартно, — карты на стол, инквизитор! Моя сила против твоей. Победит один — либо ты, либо я. Третьего не дано. Не так ли?
На только что очищенной стене вновь появились алые буквы. Но на сей раз надпись была лаконичной:
«Так».
9
Сон
Площадь была залита густыми маслянистыми лучами полуденного солнца. Она стояла, там, на этой площади, задыхаясь от дыма и песочного зноя — стояла в сером позорном балахоне, тощая, грязная, измученная пытками, привязанная к сучковатому столбу колючей грубой верёвкой. Рыжий огонь, разгораясь, гудел у её босых ног.
Она расхохоталась.
Сквозь пелену едкого дыма она увидела, как исказились лица зевак на площади. Прежде им не доводилось видеть, чтобы ведьма, сжигаемая на костре, смеялась — и не истерично, не безумно, а звонко и весело. Впрочем, естественно: не подозревая о том, они впервые присутствовали при сожжении настоящей ведьмы, а не какой-то оклеветанной несчастной.
Огонь поднимался — неотвратимо, как приливная волна, несущая боль и разрушение. Но она сама — разве в её искалеченном теле не таится такая же тёмная сила, способная мучить, терзать, забавляться, обращая в пепел и прах? Разве она — не огонь?
Пламя достигло её груди, туго спелёнутой крест-накрест. Ею всё так же владел безудержный смех, вместо стонов и криков боли, которых так жадно ждала толпа. Этот смех был искренним, как у ребёнка, который резвится в прохладном ручье в жаркий июльский полдень.
Огонь взлетал ввысь, целовал её губы, — и она принимала его в себя — как вино, как кровь, как жизнь, как любовь, как свободу.
Страх, владевший людьми на площади, разрастался, точно грозовая туча. Её ни на миг не смолкающий смех повергал их в трусливое липкое оцепенение.
Она поискала глазами инквизитора. Он видел — он слышал — он был охвачен нестерпимым страхом, как она — огнём, — она засмеялась ещё исступлённей.
Нет, не надейся, жалкий фанатик, трясущийся от страха и злобы и исходящий жёлтой вонючей слюной, как бешеный пёс, — это не вопли мучительной боли, не мольбы о пощаде! Это смех — я смеюсь над тобой — ты слышишь?! Я смеюсь, а ты ничего уже сделать не можешь; ты бессилен, ты, жалкая тварь, ищейка, святоша, всё кончено, ты проиграл, я смеюсь над тобой, я смеюсь, я смеюсь…
— Умри, ведьма! — крикнул он; но не грозно, а визгливо и отчаянно, почти по-бабьи.
Она улыбнулась. Её губы, зацелованные пламенем, шевелились беззвучно, но в его голове каждое слово отдавалось ударами молота. Раскалённые гвозди пробивали его скорчившийся мозг.
Да, я умру, инквизитор, но и ты скоро умрёшь. И тогда ты окажешься в наших руках, в руках нашего рода, бессильный, беспомощный …
Огонь охватил её всю, — и вся она стала огнём. Рассыпалась жгучими светящимися искрами, превратилась в дым от костра и с ветром полетела прочь. Проносясь мимо инквизитора, она в последний раз расхохоталась, коснулась его лица, — влажного, как непропечённый хлеб, обмякшего от ужаса, — и он затрясся, дико озираясь.
Она унеслась в иные миры, забавляясь при мысли о том, что когда огонь догорит, на столбе найдут лишь обугленные тряпки — и больше ничего. Никаких следов сожжённого тела.
Простите меня, добродетельные горожане, что не оставила вам даже пары почерневших косточек на память.
Прощайте навеки — тесная голодная толпа, жадно ловившая ноздрями дым от моего костра.
До скорой встречи, святейший инквизитор…
Белинда заметалась и — проснулась.
Она подошла к раскрытому окну. Ночной ветер ударил ей прямо в лицо запахами моря, свежевспаханной земли и горького дыма.
Дыма?
Нет, запах дыма шёл не из окна. Дымом пахли её волосы.
В углу на кушетке Вивиана завозилась и вскинула растрёпанную голову.
— Госпожа Белинда!
— Спи, Вивиана, — Белинда махнула рукой, — ещё ночь.
— Госпожа Белинда, пахнет палёным! Может быть, это пожар?
— Ты тоже чувствуешь? — задумчиво спросила Белинда, — значит, я не ошиблась. Нет, успокойся, это не пожар. Спи!
Она устремила взгляд в окно, в предрассветную сиреневую тьму.
Значит, это был не сон. Она впала в транс и побывала в своём прошлом воплощении. Вот что означает оказаться в одном замке с Энединой! Наследственность сразу даёт о себе знать. В детстве у неё неплохо получалось впадать в транс и отправляться в путешествие, она этим даже частенько забавлялась. Но ей это быстро приелось. В отличие от матери, Белинда всегда предпочитала реальное существование, — пусть даже за него приходится платить неизбежным старением.
Белинда поняла, что уже не уснёт. После транса можно не спать несколько дней и даже недель. Что ж, сейчас ей это совсем не помешает. Она приехала сюда не ради отдыха. Не стоит терять бесценное время, особенно после той злосчастной кровавой надписи. Нужно смотреть… слушать… и искать.
Она скрутила спутанные волосы в тяжёлый узел, накинула на плечи плащ и, мягко ступая, подошла к двери.
— Куда вы, госпожа Белинда? — снова испуганно взметнулась Вивиана.
— Ты не спишь? — недовольно спросила Белинда. — Спи. Я хочу пройтись.
— Тогда я с вами! — Вивиана резво вскочила.
— Ты что, боишься оставаться одна?
— Ну… — Вивиана замялась. — Немного. И потом, господин Магус велел мне всегда быть рядом с вами.
— Тоже мне, телохранитель! — фыркнула Белинда. — Впрочем, правильно, дядюшке Магусу нужно подчиняться. Тебе, по крайней мере. Я-то давно сама себе хозяйка. Хорошо, так и быть, пойдём вместе, но не вздумай ничего пугаться. Интересно, и зачем я взяла тебя с собой? Пока от тебя одно беспокойство.
10
Сад
Они прошли через тёмный коридорчик, где в углу, свернувшись клубком на кресле, как настоящая кошка, спала Клотильда. Белинда толкнула одной ей известную тайную дверь в замшелой стене. Та засипела и заскулила, неохотно поддалась, и Белинду овеял дурманящий сладко-ядовитый аромат.
Сад окутывал серый муаровый сумрак, в который уже незаметно вплетались пунцовые нити рассвета. Белёсо мерцали стволы деревьев, возникавших точно ниоткуда. В призрачном сиянии близкого восхода их тугая пышная листва отливала багрово-красным.
Белинда шла стремительно, не разбирая дороги, — в этом саду она выросла, в нём обрела свою силу, и поэтому знала каждую тропинку, каждую ветку — так же, как линии на собственных ладонях. Она словно забыла о Вивиане; и та едва поспевала за госпожой, то и дело спотыкаясь об изгибы искорёженных корней, похожих на руки коричневых мумий.
Наконец, Белинда замедлила шаг и опустилась на скамью — вернее, остов, того, что когда-то было скамьёй, еле видный под глянцевито-рассыпчатой сетью плюща.
Вивиана осторожно присела на краешек, зевая и ёжась от утреннего холода.
— Ты замёрзла, — сказала Белинда, не глядя. — Возьми мой плащ.
— А вы, госпожа Белинда?
— Мне никогда не бывает холодно, — отчеканила Белинда. — С тех пор, как… Возьми и не спорь.
— Знаете, так странно, госпожа Белинда, — протянула Вивиана. — Этот мир совсем не кажется мне чужим. Тут почти такие же запахи, растения, свет…
— Тебе просто повезло, — заметила Белинда. — Если бы ты знала, какие есть миры во Вселенной… И ты могла попасть куда угодно, я уже не раз тебе говорила. Когда инквизитор повесился, мы были заранее готовы, и, тем не менее, понадобилась вся сила Рода, чтобы он попал именно сюда, к нам.
— Госпожа Белинда… — девочка тревожно покосилась на неё.
— Ну, что тебе ещё?
— Вы так и не сказали мне… насчёт инквизитора… Кто он такой?
— Ты слишком любопытна, Вивиана. — Белинда нахмурилась. — Он меня сжёг… когда-то… этого тебе довольно?
— Но как? Почему?
— Почему, почему! — Белинда не на шутку рассердилась. Что ей сказать? Что она в ту пору была самой младшей и слабой из Рода? Что была влюблена? Что порвала все связи с родом и не желала просить о помощи, пока не стало слишком поздно? Что попала в лапы инквизиции, прежде чем Энедина соизволила выйти из транса и обратить свой взор в сторону дочери — обезображенной пытками и наголо обритой перед казнью?
— Это не важно, — сказала она недовольно. — Главное то, что он был труслив и глуп. И не знал, что мы после каждой смерти рождаемся вновь — и обретаем ещё большую силу…
Она замолчала, вспоминая, как это было. Как с дымом от костра, испепелившего её, она ворвалась в этот мир. В их родовой замок, — тот, что возвышался сейчас за спиной спящим драконом, застывшей лавиной ночной темноты. Как вошла в огонь, разожжённый в камине Энединой и тётушкой Лавинией. Дядюшка Магус стоял тогда рядом и бормотал заклинания, нервно теребя руками бороду. Её тело стало огнём во время казни, а затем огонь вновь обратился в её тело. И она родилась из камина, из пылающей алой утробы, — обнажённая, юная, сильная, как никогда. Её волосы отрастали прямо на глазах, — и горели, искрились, завивались огнём, — с тех пор в них навек поселился огненно-рыжий отлив.
…С тех пор инквизитору не было покоя ни днём, ни, тем более, ночью. Они все забавлялись, как только могли, доводя его до самоубийства. Своеобразное состязание в изобретательности. Даже Ульрика принимала в этом участие, несмотря на то, что их отношения с Белиндой уже тогда были прохладными. У неё весьма эффектно получалось появляться перед инквизитором, держа в лилейной руке свою отрубленную голову с пустыми глазницами и губами, почерневшими от крови… Неудивительно, что не прошло и двух недель, как он принял на свою бессмертную душонку сей тяжкий грех. И вместо ожидаемой геенны огненной вновь оказался в их обществе, бедняжка!
От этих приятных воспоминаний Белинду отвлёк шум полёта. Она вскинула голову.
— Люций!
Он приземлился и осчастливил безупречным поклоном каждую из дам.
— Значит, всё-таки, ты летал? — задала Белинда явно риторический вопрос.
— Ну, кузина! — Люций жеманно склонил голову к плечу. — Из-за этого дурацкого семейного сборища я и так потерял половину удовольствия! Не могу же я сидеть в замке безвылазно! Впрочем, — он пристально взглянул на Вивиану, — теперь, когда у нас поселилось столь прелестное создание… я, пожалуй, подумаю. О, какая нежная белая шейка!
— Прекрати, Люций! — одёрнула его Белинда. — Эта шейка не для твоих зубов, запомни раз и навсегда! И хватит пугать бедную девочку.
— Ну, что ты, милая! — Люций одарил Вивиану обольстительной улыбкой. — Зачем же пугаться? Не думай, я никого не убиваю! Это глупые сказки для маленьких детей! На самом деле я дарю юным девушкам вроде тебя немного страсти… приобщаю их к тайнам сокровенного. А взамен прошу лишь немного …Что в этом плохого?
— Плохо то, что ты лжёшь, мой бесценный кузен.
— Грешен, увы! Каюсь, кузина! — он передёрнул плечами, откинул со лба чёрные локоны, и попытался принять смиренную позу; но кающийся грешник из него был никудышный. — Мы все безнадёжно грешны и лживы, не так ли? Но мы просто такие, какие есть. Верно, кузина?
— Верно, — ответила коротко Белинда.
— Забавно. Мы все очень разные, — продолжал Люций. — Ты, я, Ульрика, Энедина, Лавиния, дядюшка… Но все одинаково служим Тьме…
Белинда пристально взглянула на него.
— Уже светает, — заметила она. — Тебе пора в замок, Люций. Поспеши.
— Ты права, — вздохнул он. — Надеюсь, Ульрика ещё крепко спит. До свиданья, кузина. До свиданья, недоступное создание с бесподобной белой шейкой.
Он усмехнулся и тут же рассеялся тенью.
11
Похищение
Когда рассвело окончательно, Белинда вернулась к себе в комнату и всё же заснула, — а вернее, снова провалилась в транс. Когда она очнулась, перед ней стояла неизменная Клотильда, держа в руках поднос с завтраком и с чёрной розой в бокале. Вивианы в комнате не оказалось.
— Где девочка? — резко спросила Белинда, беря у служанки поднос. Та закатила глаза, демонстрируя своё полнейшее неведение.
— Как это ты не знаешь! — Белинда нахмурилась, глотая то кофе со сливками из полупрозрачной фарфоровой чашечки, то кровь из высокого гранёного стакана. Ей не хотелось признаваться в этом даже себе самой, но она волновалась за эту девчонку. Куда её вдруг понесло? Ведь она до колик боялась даже одна оставаться в комнате!
— Клотильда! Дай мне хрустальный шар! — приказала она.
Клотильда подчинилась.
— Какой пыльный! — возмутилась Белинда. — Сколько раз я тебе говорила, — протирай его каждый день! Из-за тебя он вот-вот придёт в негодность.
Она повертела шар, деловито сощурилась.
— Я же говорила, почти ничего не видно… А, вот она, Вивиана! В саду! Но она не одна… Кто это с ней? Мартин?
Вивиана действительно была в саду с Мартином, хотя и против собственной воли. Когда Белинда впала в транс, она тоже задремала, но очень скоро сквозь сон ощутила, что куда-то летит. Она завопила и… пробудилась окончательно, больно свалившись на что-то твёрдое и колючее. Открыв зажмуренные было от ужаса глаза, Вивиана обнаружила себя лежащей на голой земле в уже знакомом ей саду. Рядом стоял Мартин и в буйном восторге восклицал, пританцовывая и потирая шестипалые руки: