Марделл вытянула руку влево, и телеведущие устремили взгляды в ту сторону. Телезрителям во всем городе показалось, будто они смотрят на большой четырехугольный экран, установленный на конце стола. С экрана на них смотрела Мэриан Гиббоне, которая стояла с микрофоном в руке на фоне Женского медицинского центра.
»...с последней информацией по этому делу. Мэриан?»
Изображение Мэриан заняло весь телеэкран, и она начала репортаж: «Джон, Эли, здесь имел место очередной случай выступления против абортов, продиктованный эмоциями, и это невзирая на строгие законы о сохранении тайны частной жизни в сфере деторождения».
Начала крутиться кассета.
Видео. Крупный план Дин Брювер, стоящей на крыльце своего дома, прямо перед дверью.
Дети Брюверов знали, что не стоит разговаривать у телевизора, когда показывают маму, но они все равно подпрыгнули и возбужденно завизжали.
Пока Дин Брювер на экране беззвучно шевелила губами, за кадром звучал голос Мэриан: «В мае этого года Макс и Дин Брюверы потеряли дочь, которая умерла от синдрома токсического шока, но они убеждены, что в смерти следует винить Женский медицинский центр».
Раздался голос Дин Брювер: «...Мы видели выдержки из заключения патологоанатома, в котором говорится, что Энни умерла в результате инфекционного аборта, а мы даже не знали о ее беременности...»
Видео. Женский медицинский центр.
Мэриан: «Брюверы потребовали назначить себя управляющими имуществом дочери, чтобы получить доступ к конфиденциальным документам, хранящимся в Женском медицинском центре».
Видео и звук. Элина Спурр, директор Женского медицинского центра, в своем офисе: «Миссис Брювер предъявила нам официальный запрос на медицинскую карту дочери, и, само – собой, мы пошли ей навстречу, и, само собой, мы не нашли никаких записей...»
Видео. Элина Спурр просматривает медкарты в служебном помещении клиники, сотни папок.
Голос Элины за кадром: «Мы очень тщательно ведем все записи, но никаких записей о том, что Энни Брювер когда-либо обращалась в клинику и пользовалась нашими услугами, просто нет».
Видео и звук. Дин Брювер на крыльце своего дома: «Я разговаривала с одной девушкой, которая находилась в клинике и видела, что Энни делала там аборт, таким образом мы узнали, кто виноват в смерти нашей дочери».
Видео и звук. Элина Спурр в своем офисе: «За многие годы мы оказали услуги сотням пациенток и не получили ни одной жалобы на недобросовестную работу».
Видео. Демонстранты, выступающие против абортов, стоят на аллее со своими плакатами и останавливают пациенток, чтобы поговорить с ними.
Голос Элины за кадром: «Самое печальное во всем этом то, что противники свободы выбора просто используют этих людей. Участники движения против абортов хватаются за любую возможность».
Видео. Клиника, пациентки (лица отвернуты от камеры) приближаются к дверям.
Мэриан: «Так кто же та свидетельница, которая, по утверждению Брюверов, видела их дочь в клинике?
Видео и звук, Дин Брювер: «Я не знаю, кто она такая. Девушка не пожелала назвать свое имя».
Мэриан: «А как насчет заключения патологоанатома, в котором говорится, что смерть Энни Брювер наступила в результате инфекционного аборта?»
Видео. Страницы с переписанными от руки выдержками из заключения патологоанатома медленно перелистываются перед камерой.
Голос Мэриан за кадром: «Все, что смогла показать нам Дин Брювер, это пять страниц рукописного текста, предположительно переписанного с подлинного заключения патологоанатома. Но где же оригинал?»
Видео и звук. Дин Брювер: «В больнице не смогли найти его. Оно куда-то затерялось, так, по крайней мере, нам сказали».
Голос Мэриан, которая спрашивает Дин, оставаясь за кадром: «Хорошо, а патологоанатом, производивший вскрытие? Он может объяснить причину смерти?»
Дин начинает волноваться и опускает глаза: «Его мы тоже не смогли найти. Он больше не работает в той больнице».
Смена кадра. Элина Спурр в своем офисе: «Это хулиганство в чистом виде. Они не могут доказать ни одного своего обвинения и все же приходят в клинику и беспокоят нас, угрожают нам и запугивают наших пациенток. Вы знаете, у нас и прежде были неприятности с Максом Брювером».
Видео. Старая запись с предвыборного митинга губернатора. Макс Брювер размахивает кулаками среди беснующейся толпы, в то время как пожилой мужчина, стоящий на бетонной чаше над толпой, кричит что-то во весь голос. В кадре появляется светлый кружок, указывающий местонахождение Макса в толпе.
Голос Мэриан за кадром: «Действительно, Макс Брювер был арестован и препровожден в полицейский участок за вторжение в клинику, а позже выдворен с предвыборного митинга губернатора Хирама Слэйтера за нападение на участников мероприятия».
Снова Мэриан в прямом включении от Женского медицинского центра: «Итак, Джон и Эли, сегодняшний инцидент – пусть он и не послужит ни к чему другому должен напомнить нам, что ожесточенная полемика по проблеме абортов далеко не завершена, несмотря на то, что общественность недавно одобрила законы, защищающие права женщин».
Джон уже приготовился задать вопрос из сценария, написанный в сценарии для него Мэриан Гиббоне:
– Итак, Мэриан, убедились ли теперь Брюверы в том, что Женский медицинский центр не виноват в смерти их дочери?
Мэриан отвечает с экрана: «Когда я задала миссис Брювер этот вопрос, она ответила отрицательно и сказала, что они будут продолжать борьбу с целью выяснить истину. Таким образом, к сожалению, Женскому медицинскому центру следует ждать новых неприятностей, пока эта история продолжается».
– 0'кей, Мэриан. Спасибо.
Камера Один берет Эли крупным планом. «Настоящий переполох вызвал грузовик с двумя тысячами живых цыплят, который перевернулся на автостраде 40...»
Джон перелистнул страницу сценария. Вот и все. Забавно, сколько душевной борьбы, боли, волнения и информации можно донельзя упростить, проскочить и отбросить прочь за какие-то две минуты. Все произошло так быстро, что ему даже не хватило времени подумать об этом. У него не было времени и сейчас. Приближался следующий сюжет – и его очередь говорить в камеру. Он обдумает все позже.
Макс и Дин так и продолжали сидеть перед телевизором, пока Эли рассказывала о теле, найденном рядом с автострадой 40, потом Джон предварил несколькими словами сюжет о пятидесятой годовщине армейской хозяйственной службы, а затем Эли сообщила о пожаре в жилом доме. Они не могли отыскать подходящих слов, и каждый боялся даже представить себе, о чем думает другой.
Двенадцатилетняя Виктория заговорила первой:
– Мамочка... ты сделала что-то плохое?
– Нет, золотко...
Макс треснул кулаком по ручке кресла и вскочил на ноги.
– Вот мерзавец...
– Хорошо, детки. – Дин подняла детей. – Расходитесь по своим комнатам и займитесь уроками. Ужин скоро будет готов.
Они ушли. Папа был зол, мама плакала. Лучше держаться от них подальше некоторое время.
Карл отвернулся от телевизора и уставился на холст, просто уставился на белое, ничего не выражающее пространство холста. Он попытался снова вызвать в воображении свое видение картины, свою цель, свой новый проект.
Видение пропало. Он не мог вспомнить его.
Рэйчел Франклин вернулась к работе, тихо ругаясь. Джон Баррет не удивил ее, особо не удивил.
Мэрилин Вестфол откинулась на спинку кресла и потрясла головой. «Люди просто ничего не знают, – подумала она, – и, возможно, никогда не узнают».
Сюжет прошел еще раз в семичасовом выпуске, в слегка урезанном виде, но в целом такой же. А потом семичасовые новости, как и пятичасовые, закончились в спешке: прозвучали торопливые пожелания доброго вечера под энергичную музыку, проплыли заключительные титры на фоне панорамы города, а потом один за другим пошли рекламные ролики. Новости дня пролетели, словно поезд на полной скорости, и исчезли, чтобы снова появиться в 11 часов вечера, а потом в установленные часы на следующий день – и снова пролететь на полном ходу, чтобы вернуться в 11 вечера и в установленные часы на следующий день, обогатившись по пути несколькими новыми остротами и смешками телеведущих.
– Макс, создание передачи новостей – это очень сложный процесс, на который влияет огромное количество факторов... – Джон поморщился и отвел трубку от уха, искренне радуясь тому обстоятельству, что разговаривает с Максом по телефону, а не с глазу на глаз. – Макс... Макс, послушайте же... – Оглушительные проклятия и ругательства, вырывавшиеся из трубки, были слышны в радиусе нескольких метров. – Макс, я могу понять ваш гнев, поверьте, но не я здесь отбираю новости для программы. – Новый залп ругательств. – Да, я прочитал текст. Это моя работа. – Макс начал излагать Джону свое мнение о его работе. Макс, вам следует сообщить о своих чувствах моему боссу. Поговорите с ним, скажите ему то, что говорите мне сейчас. Нет, сейчас его здесь нет, он уже ушел домой. Но вы можете позвонить ему завтра. – Похоже, Макс не имел желания выслушивать еще какие-то советы от Джона Баррета, ведущего программы новостей. – Макс, давайте обсудим все это поподробнее завтра, договорились? – Ничего подобного. Щелк. – Макс? – Короткие гудки.
– Вот ведь попал... – Джон швырнул трубку на рычаг.
Рабочий день кончился, все ушли домой, и в отделе новостей было очень тихо: никого, кроме нескольких сотрудников, подготавливавших одиннадцатичасовой выпуск. Джон рвал и метал – даже более того, он пообещал убить Оуэна Весселла, режиссера одиннадцатичасовой программы, если Оуэн хотя бы подумает о том, чтобы вставить сюжет об абортах в вечерний выпуск. Оуэн понял мысль Джона. «Да, старина, конечно. Можешь на меня положиться».
Джон выключил компьютер, словно пытаясь вычеркнуть из памяти этот дурацкий день, все эти ужасные неприятности, весь этот цирк, в котором он выступал клоуном. Он просто хотел поскорее убраться отсюда.
Лесли пододвинула кресло и упала в него с бесконечно усталым видом. Она задержалась в отделе почти на три часа, чтобы увидеть исход дела.
– Это был Макс? – спросила она.
– А то кто же. Забудь о прогулках по темным аллеям – сейчас я не хотел бы встретиться с ним и при свете дня. Лесли кивнула.
– Полагаю, наша дружба с Брюверами на этом кончилась. Мы выступили кисло. – Далее она высказала мысль, не особо ее воодушевлявшую: – Возможно, я позвоню завтра Дин и попытаюсь объяснить ей все.
– Потом она просто вздохнула и уныло покачала головой. – Но насколько убедительно такое объяснение? В данный момент оно и самой мне не нравится. – Лесли бросила взгляд в противоположный конец зала. – Я разговаривала с Мэриан, и с Рашем тоже, и... я знала, о чем они собираются говорить.
Джон подсказал ответ:
– Это новости. Событие имело место...Лесли начала:
– И...
– И... все в репортаже соответствовало действительности, фактической стороне дела.
– И...
– Они представили точку зрения обеих сторон. Лесли вскинула руки, откинулась на спинку кресла и сказала:
– И я выхожу из игры.
Услышав это, Джон замер на месте. Ему не следовало удивляться, но он удивился.
– Ты уверена?
Лесли хотела ответить сразу, но потом заколебалась.
– Я больше ни в чем не уверена. Нет, не так. В одном я твердо уверена: я предала своих друзей, я поступилась своими убеждениями, я поплыла по течению, но... по крайней мере я уберегла свою драгоценную задницу. Репортер Лесли Олбрайт осталась цела и невредима. – Она замолчала, чтобы поразмыслить над сказанным.
– Но послушай, разве у тебя был выбор? – спросил Джон. Лесли подалась вперед и заговорила с горячностью:
– Можешь не сомневаться, был! Ты удивлен? Знаешь, я сегодня вдруг поняла... нет, на самом деле, я все время знала это, но было так просто, так удобно это забыть... У меня есть выбор. Я в состоянии отличить правое дело от неправого – все мы в состоянии отличить одно от другого. Проблема заключается в этом чудовище, Джон. Все мы находимся в брюхе огромной рыбы, и она плывет вместе с нами, куда ей заблагорассудится – помнишь? Как только ты попадаешь на это рабочее место и привыкаешь плыть по течению и бояться за свою задницу, тебе даже в голову не приходит, что у тебя есть выбор, и ты даже не думаешь о возможности предпочесть правое дело неправому; ты просто делаешь то, что приказывает тебе делать система. Конечно, ты жалуешься на это, сидя в служебной машине или за столом во время обеда; ты рассуждаешь о незрячих режиссерах, которые сидят в комнате без окон и навязывают тебе свое представление о реальности, говорят тебе, что они хотят видеть, независимо от того, соответствует это действительности или нет, – но ты все равно делаешь то, что тебе приказывают. Делаешь даже из самых идиотских соображений. Я позволила Тине смешать себя с грязью из страха потерять работу, а ты позволил Бену Оливеру запугать себя и превратить в послушную марионетку из страха потерять свою работу, а когда речь заходит о нашей работе, о нашей важной, нашей престижной работе, которую так трудно получить, нам приходится быть профессионалами, поэтому понятия добра и зла даже не входят в формулу нашего поведения, поскольку мы считаем, что у нас нет выбора!
Слова Лесли привели Джона в беспокойство:
– Лесли, брось, ты несправедлива – и по отношению к нашей работе, и по отношению к себе. Ты... ты не вправе примешивать сюда соображения нравственности, когда есть новости, о которых надо сообщать...
Лесли не повысила голос, а прошептала с силой, почти прошипела:
– Джон, разве мы не должны быть людьми? Кто мы такие, собственно говоря? Я не знаю, кто я такая – или кем должна быть. И я не знаю, кто ты такой! – Она незаметно окинула взглядом отдел, надеясь, что никто их не подслушивает. – Джон, кем мы были, когда разговаривали с Брюверами? Кем или чем была я, когда проводила все то время с Дин? Была лия просто бездушным автоматом для сбора новостей или я действительно болела душой, действительно переживала за Энни Брювер? А что ты делаешь, Джон? Вешаешь свою человечность на крючок при входе в отдел новостей? Чувствует ли что-нибудь Джон Баррет? – Лесли с трудом справилась с волнением и выпалила: – Ты представил зрителям сюжет, который был предательством по отношению к людям, доверявшим нам, и ты сделал это просто великолепно! Ты был так... профессионален!
Знаешь, я не могу так. Джон, Брюверы попали в нашу систему; они получили свои две минуты для выступления по телевизору, а теперь они исчезли; вероятно, их имена никогда больше не появятся в перечне запланированных сюжетов; носами-то Брюверы – настоящие, живые Брюверы, которые ходят, дышат и чувствуют, – никуда не исчезли, они по прежнему живут в том маленьком доме, где стало на одного ребенка меньше, и я просто не могу выбросить их в мусорную корзину и перейти к следующему сюжету.
– Лесли... – Джон хотел, чтобы она знала это. – Я способен чувствовать.
Лесли спросила со страданием в голосе:
– Тогда... Джон, ради всего святого, почему мы допустили, чтобы такое случилось?
Джон больше не мог сопротивляться. Его разум, его профессионализм говорили ему одно, но его сердце прислушивалось к Лесли и к тому, что он сам знал в глубине души. Он вынужден сдаться. Джон поставил локти на стол и подпер лоб ладонями. Несколько мгновений он молчал, а потом с трудом – словно на исповеди – заговорил тихим, еле слышным голосом:
– Тина Льюис позвонила в Женский медицинский центр сразу после вашего с ней разговора в четверг. Она рассказала им все про запрос на медицинские документы и сообщила вымышленное имя Энни – Джуди Медфорд. Она даже произнесла его по буквам. Она предупредила Элину Спурр о вашем визите, намеченном на следующее утро, а Элина Спурр рассказала ей об аресте и заключении Макса, все от начала до конца. Вот почему Тина знала все сегодня.
Вчера вечером Элина Спурр просмотрела все документы и изъяла все записи о Джуди Медфорд. Она даже переписала от руки расписание операций на 24 мая, выпустив из него вымышленное имя Энни.
Лесли лишилась дара речи. Конечно, она так и предполагала, но все же... Джон говорил так определенно, словно знал все наверняка, словно сам присутствовал при этом.