– Это мой муж Макс.
Макс протянул свою ручищу, и Шэннон сердечно пожала ее.
– Я поброжу тут немного, поглазею по сторонам, – сказал он, – а вы пока поговорите. Когда мы встретимся?
Они посмотрели на часы и договорились встретиться через час. Макс удалился – просто погулять по городку, посмотреть, чем таким интересным тут можно заняться.
Шэннон и Дин нашли скамейку в милом укромном уголке в зарослях кустарника, населенного крохотными щебечущими пташками. Они немного рассказали друг другу о себе и о своей, такой разной, жизни: Дин, выросшая в захолустном городишке, в семье убежденных баптистов, никогда не жила зажиточно и не стремилась сделать карьеру, но была счастлива судьбой жены сварщика и матери четверых детей; Шэннон, выросшая в состоятельной семье социально-активных пресвитерианцев и дружившая с детьми высокопоставленных лиц, в настоящее время усердно изучала юриспруденцию и экономику.
Потом они поговорили об Энни, которая была немногим моложе Шэннон к моменту своей смерти, – о юной девушке с блестящим будущим, обладавшей умом и волей для того, чтобы осуществить все свои мечты. Понять и оценить ее жизнь было легко. Но вот попытаться найти какой-то смысл в ее смерти и обстоятельствах, ее вызвавших, не представлялось возможным.
Потом Шэннон внезапно сказала:
– Пожалуйста, не вините меня. Дин страшно удивилась:
– Шэннон, за что я должна винить тебя?
Шэннон перевела взгляд вдаль, собираясь с мыслями и стараясь справиться с чувствами. Она заранее решила, что сегодня они должны служить ей, а не властвовать над ней.
– Насколько я понимаю, если бы я заговорила тогда, если бы что-нибудь рассказала, если бы в клинике провели расследование, Энни была бы жива сегодня. С самого дня смерти Хиллари я постоянно боялась, что такое может случиться еще с кем-нибудь, и когда вы позвонили... в общем, я поняла, что это случилось. И теперь мне придется жить с этим.
Девушка снова перевела взгляд на Дин; губы ее дрожали от волнения, глаза блестели от слез.
– Миссис Брювер, на меня оказывали страшное давление, вынуждая молчать. Поймите это, пожалуйста. И будучи человеком далеко не идеальным, не имея твердых убеждений к этому моменту своей жизни... я выбрала легкий путь – или путь, казавшийся мне легким. Так было с апреля, когда умерла Хиллари. Но я больше не могу так. Так просто больше не может продолжаться. Я очень много думала и пришла к заключению, что мне остается выбрать одно из двух. Я могу хранить молчание и умереть душой – просто прекратить свое существование как живой, чувствующий человек. Или я могу заговорить и, вероятно, погубить свое будущее, связанное с образованием.
Но... поскольку и в первом, и во втором случае мне грозит своего рода смерть, я решила предпочесть смерть второго рода. – Шэннон улыбнулась, осознав парадоксальность своих слов.
Потом она снова перевела взгляд вдаль. Просто ей было легче думать, говорить и сдерживать чувства, глядя на траву и желтеющие листья.
– Извините, что я избегаю смотреть вам в глаза. Мне сейчас очень стыдно.
Дин ласково дотронулась до руки девушки.
– Золотко, не надо стыдиться ни передо мной, ни перед Энни. Я простила тебя и знаю, Энни простила бы тоже. И Бог простит, если ты попросишь Его.
Шэннон закрыла глаза и глубоко вздохнула; подбородок ее задрожал, и вздох получился прерывистым.
Несколько мгновений она отчаянно пыталась справиться с волнением, часто поднимая руки к лицу, чтобы закрыть его ладонями или вытереть слезы.
– Спасибо вам. Мне нужно как-то выбраться из этой западни, и я очень благодарна вам за понимание.
Потом трясущимися руками Шэннон порылась в сумочке и достала оттуда блокнот.
– Нам действительно нужно во всем разобраться, пока у меня еще есть силы. – Она раскрыла блокнот на колене и перелистала страницы до первой из многих, густо испещренных записями. – Вы будете записывать мои показания?
Дин покачала головой.
– Золотко, это не интервью. Мы просто разговариваем, вот и все. Если ты когда-нибудь пожелаешь поговорить с Лесли и Джоном перед камерой или магнитофоном, то это только твое дело. А сейчас у нас с тобой просто беседа с глазу на глаз.
Шэннон кивнула.
– Ладно, будем считать это репетицией. – Потом, начав с первой страницы, она принялась читать, усилием воли заставляя себя преодолевать тяжелый, труднопроходимый путь мучительных воспоминаний. Дин оставалось только пододвинуться к девушке поближе и ободрчюще касаться ее руки, когда она нуждалась в поддержке, – а в поддержке она нуждалась практически постоянно.
– Мы с Хиллари Слэйтер были лучшими подругами с самого детства. Мы вместе ходили в начальную школу Боуэрс и вместе пошли в четвертый класс школы Адама Брайанта. Наверное, так получилось потому, что наши отцы оба занимались политикой, а эта школа была особой, для детей высокопоставленных, влиятельных лиц. Да, мы были привилегированными детьми и получали все самое лучшее.
Таким образом, мы с Хиллари росли вместе, часто бывали в гостях друг у друга, и я всегда знала, что папа Хиллари – человек чрезвычайно занятой и целеустремленный. Все, что не сулило ему успеха, власти или влияния в политических кругах, его просто не интересовало. В том числе и собственные дети. Он был очень требователен к ним и хотел, чтобы они играли вместе с ним в политические игры. Я помню, как все члены семьи, нацепив на лица улыбки, позировали перед камерами и на людях во время последней избирательной кампании – эдакое идеальное семейство, счастливая жена и чудесные дети.
Но все это лишь игра на публику. Хирам Слэйтер может быть жестоким, и я несколько раз видела, как он хлестал Хиллари по щекам, чтобы поставить ее на место, вынудить играть нужную роль в его спектакле. Она была дочерью губернатора и должна была исполнять эту роль и выглядеть хорошо, чтобы он выглядел хорошо, и по большей части Хиллари делала это – она поддерживала образ.
Пока не забеременела. Я знаю, от кого, но это несущественно. Этот парень сейчас учится в университете и, вероятно, встречается с другими девушками, а мне остается лишь надеяться, что он усвоил печальный урок – но кто знает?
Но я помню, Хиллари страшно испугалась, она все время твердила, что отец просто убьет ее, и хотела все сохранить втайне, хотела просто избавиться от ребенка и забыть обо всем. Зная губернатора, зная, насколько он дорожил общественным мнением и насколько на виду была их семья, я не винила Хиллари.
Помню, 16 апреля, во вторник, меня вызвали в кабинет миссис Эймс – нашего школьного воспитателя. Там находилась Хиллари, и между нами тремя состоялся разговор при закрытых дверях; именно тогда я и узнала о беременности Хиллари. Она прошла тест на беременность у школьной медсестры миссис Хант, и тест дал положительные результаты. А теперь миссис Эймс направила Хиллари на аборт, и Хиллари выбрала меня в качестве сопровождающего лица, чтобы я отвезла ее в клинику, а потом домой. У нас с Хиллари были очень доверительные отношения. Мы поверяли друг другу много тайн и теперь разделили еще одну.
Миссис Эймс остановила свой выбор на Женском медицинском центре, поскольку он располагался на южной окраине города и туда обращались в основном малосостоятельные девушки. Она сочла это наилучшим местом, поскольку Хиллари там никто не узнает и мы сможем приехать в клинику и уехать оттуда, не привлекая к себе внимания. Там даже разрешается регистрироваться под вымышленным именем при условии, что оно сохраняется за тобой на все время. Мы выбрали имя Сузан Квинто. И вот в пятницу мы пришли в школу, как обычно, но во время большой перемены отпросились с уроков – миссис Хант написала нам нужные справки – и поехали в клинику.
В приемной было полно народу, просто яблоку негде упасть. Как раз перед нами прибыл целый автофургон девушек, и... все они страшно нервничали, обстановка там была ужасно напряженной. Работники клиники тоже нервничали, кричали на нас, и... – Шэннон несколько раз глубоко вздохнула. – И врачи нервничали тоже. Мы слышали, как они орут на пациенток за закрытыми дверями в глубине приемной, и слышали, как кричат девушки...
На этом месте повествования Шэннон не смогла сдержать слез. Она расплакалась и вынула из кармана носовой платок, чтобы вытереть глаза и высморкаться. Она злилась на себя за слабость.
Дин обняла Шэннон за плечи и сказала задушевным тоном:
– Ничего страшного, все в порядке. Если ты не поплачешь, то просто сломаешься. Продолжай.
Шэннон продолжила рассказ, хотя голос ее дрожал и звучал октавой выше:
– Хиллари не помнила себя от страха... Она просто хотела убежать, убраться оттуда подальше... Она сказала... помню, она сказала: «Это настоящий ад... за что мне такое испытание?..» А я все уговаривала ее не падать духом, просто пройти через это, а потом все будет в порядке, все останется позади... Шэннон высморкалась в платок, попыталась овладеть собой и снова заговорила: А потом подошла очередь Хиллари, и какая-то женщина – не знаю, медсестра или просто консультант – увела ее с собой за большую дверь, и дверь закрылась, и... я же не знала, что они собираются сделать с ней. Я же не знала, что они убьют ее.
– Конечно, золотко. Конечно, ты не знала.
Шэннон собралась с силами – по крайней мере, настолько, чтобы продолжать повествование нормальным, хотя не очень твердым голосом.
Все заняло совсем немного времени. Примерно через полчаса женщина – та же самая женщина – вошла в приемную и велела мне подъехать к задней двери и забрать Хиллари – мол, она уже может отправляться домой. Я подогнала машину к задней двери, и они вывели Хиллари... эта женщина и еще какая-то медсестра вели ее, поддерживая под руки с двух сторон... они посоветовали ей лечь на заднее сиденье, и Хиллари так и сделала... и они там выдали ей какие-то противозачаточные таблетки и инструкции на восстановительный период...
Шэннон порылась в сумочке. – Они где-то у меня... – Она перелистала записную книжку и нашла заложенный между страницами слегка помятый зеленый листок бумаги с фотокопированным текстом на обеих сторонах. Дин взяла его и бегло просмотрела. Наверху листка стояли название и адрес клиники, а далее следовал заголовок: «Инструкции на послеоперационный период».
– Та женщина дала мне копию, чтобы я помогала Хиллари выполнять рекомендации. Хиллари была так... она просто... я не могу передать вам. Она лежала на заднем сиденье в беспамятстве от боли... еле живая... и, казалось, она уже умерла, уже не дышит. Она просто не походила на прежнюю Хиллари и безостановочно повторяла: «Отвези меня домой, скорее отвези меня домой». А женщина велела нам следить за кровотечением: мол, оно скоро прекратится, но необходимо все время менять прокладки. Она сказала мне отвезти Хиллари домой, уложить в постель – и все будет в порядке. И я повезла Хиллари домой, но кровотечение все усиливалось, и нам приходилось останавливаться и менять Хиллари прокладки, и... – Шэннон закрыла лицо ладонями и проговорила приглушенным голосом: – ...и все вокруг было залито кровью.
Макс неспешно прогулялся по городку и теперь возвращался в центральный сквер. Он взошел на небольшой холм, где стоял огромный дуб и откуда были видны Дин и Шэннон, сидевшие на скамейке поодаль. Очевидно, разговор женщин принял крайне эмоциональный характер. Дин обнимала Шэннон, а девушка вроде бы плакала. Похоже, ему придется обойти городок еще раз, и Макс ничего не имел против. Ведь именно для этого они и прилетели сюда: чтобы выяснить... Подождите-ка.
Макс быстро спрятался за ствол дуба и осторожно выглянул из-за него, стараясь не привлекать к себе внимания.
Что это за парень сидит там с газетой? Он находился недалеко от Макса футах в сорока, не больше – и сидел на постаменте одной из бронзовых скульптур, листая газету и стараясь сохранять непринужденный вид. Он был в джинсах и рубашке с длинными рукавами, ничего особенного, – но со своего места Макс хорошо разглядел его лицо.
И лицо это Макс помнил прекрасно. Он пристально взглянул на эту физиономию за секунду до того, как въехал в нее своим кулачищем величиной с окорок и сшиб парня с ног.
Этот парень был тогда на митинге! Да! Он был одним из тех, кто затеял драку на митинге губернатора!
И он следил за Дин и Шэннон!
Рука Макса непроизвольно сжалась в грозный, крепкий кулак.
Шэннон выпрямилась, вытерла глаза и нос и продолжила по возможности ровным голосом:
– Я привезла Хиллари домой, и там никого не было. Мы знали, что никого не будет. Губернатор выступал где-то с речью, а миссис Слэйтер, Хэйли и Хайятт сопровождали его; они должны были вернуться только вечером. Мы думали, что Хиллари быстренько сделают аборт и все будет в порядке, и никто ничего не заметит. Но наш план провалился.
Помню, как слаба была Хиллари... просто еле ноги волочила. Я с трудом дотащила ее по лестнице до комнаты. А потом я испугалась и сказала, что, наверное, стоит вызвать кого-нибудь, но Хиллари умоляла меня не делать этого, никому ничего не говорить, никого не вызывать. Она сказала, что все будет в порядке, и мы просто продолжали менять прокладки, насквозь пропитанные кровью, а... а кровотечение не прекращалось!
Наконец я позвонила в клинику, но там было занято, я позвонила еще раз, но там было занято по-прежнему... а Хиллари просто истекала кровью и чувствовала себя все хуже и хуже. Она начала покрываться испариной и задыхаться, тогда я снова позвонила в клинику, и наконец там сняли трубку. Я сказала, что кровотечение не останавливается... а женщина на другом конце провода не знала, что мне ответить! Она спросила: «Вы выполняете инструкции, которые вам выдали?» – и я ответила: «Конечно, но в инструкциях ничего не говорится о таком сильном кровотечении», и тогда она сказала: «Ладно, если к завтрашнему утру кровотечение не прекратится, позвоните нам». И она говорила так, словно не хочет ничего слышать, словно у нее нет времени, и... думаю, она просто отмахнулась от меня, она не хотела со мной разговаривать, была слишком занята. И просто повесила трубку.
А потом я посмотрела на Хиллари: она начала синеть и уже не отвечала мне. Она теряла сознание. Больше тянуть я не могла. Я позвонила в «службу 911» и попросила о помощи... но тут домой вернулся губернатор. Я увидела свет фар на подъездной дороге и услышала, как открывается дверь гаража, и...Шэннон немного помолчала, глядя вдаль. – Думаю... думаю, именно здесь я совершила ошибку, положившую начало другим неприятностям, потому что я в панике скрылась через заднюю дверь. Я просто бросила трубку рядом с телефоном и убежала из дома. Я решила, что с Хиллари все обойдется, поскольку я позвонила в «службу спасения» и они пришлют кого-нибудь на помощь... но я ужасно испугалась. Я не хотела, чтобы губернатор застал меня рядом с Хиллари, истекающей кровью, и все узнал... Я просто не представляла, чтобы он сделал тогда.
В общем, я бросилась к своей машине... Мы с Хиллари поменялись машинами. С утра я заехала за Хиллари на своей машине, потом мы обе на ее машине отправились в школу, оттуда в клинику и из клиники домой. Мы старались все сохранить в тайне, понимаете? Поэтому я припарковала свой автомобиль в нескольких кварталах от дома губернатора. И вот я добежала до него и уехала, а моих родителей еще не было дома – здесь мне повезло, поскольку по моему виду они сразу поняли бы, что стряслась какая-то беда. Но ко времени их возвращения слухи о Хиллари уже разнеслись, и они уже знали, что Хиллари забрали в больницу, и сообщили мне эту новость, и... тогда мне уже не нужно было скрывать, что я расстроена, я могла просто вести себя естественно, поскольку все были расстроены.
И вот... когда Хиллари умерла, я была просто в шоке, и мои мама с папой страшно меня жалели и вели себя потрясающе, но... я так и не сказала им, что произошло на самом деле. Я не сказала ни слова, даже когда губернатор рассказал моему папе историю про то, как Хиллари по ошибке приняла его таблетки... даже когда эта история появилась в новостях.
И знаете, какое-то время я даже сама сомневалась. Думала, может, и правда причина в этом. Может, Хиллари приняла таблетки отца, а потом сделала аборт, и у нее началось кровотечение из-за таблеток, но... я же знала, что месячных у нее небыло. Она же была беременна! – тогда зачем ей принимать таблетки против менструальных болей? И зачем ей вообще брать таблетки отца? Она держала в своей комнате склянку с таблетками и прекрасно знала, как они выглядят. Она же была не тупая.