— Молчать! — рявкнул раздосадованный наглыми возражениями кондуктора Скобелев, но тут же осекся и, настороженно глядя на Дмитрия, спросил: — А при чем здесь графиня Милютина?
— Значит, не доложили, — бесстрастно пожал плечами Будищев.
— Говорите!
— Как прикажете. Так вот, их благородие хорунжий Бриллинг, рассказывая о своем успехе у дам, упомянул, что сюда в качестве сестры милосердия направляется его давняя любовница, у которой высокопоставленный отец и титул. И что именно их связь и была причиной его перевода из гвардии.
— Что прямо так и сказал? — хмыкнул Скобелев и вопросительно обвел глазами присутствующих.
Арцишевский в ответ только пожал плечами, дескать, не знаю, а вот присутствовавший на гулянке Шеман, утвердительно кивнул.
— И что? Нет, он, конечно, свинья, но…
— Ваше превосходительство, так уж случилось, что большую часть пути из Петербурга я провел рядом с графиней Елизаветой Дмитриевной. Скажу больше, я имел честь оказать ее сиятельству некоторые услуги.
— Это все, разумеется, прекрасно, но неужели вы всерьез думаете, что Бриллинг говорил о графине Милютиной?
— Я понятия не имею, о ком говорил хорунжий. Но много ли среди здешних сестер милосердия имеют одновременно и титул, и высокопоставленного отца, способного запросто выкинуть офицера из гвардии?
— А ведь верно! — крутнул головой полковник и, стащив с головы лохматую кавказскую папаху, вытер лысину платком.
— И я совсем не уверен, что его высокопревосходительству понравится, что ваши подчиненные полощут имя его дочери, — поспешил добавить Дмитрий, но тут же нарвался на яростный взгляд Скобелева.
— Благодарю за заботу, кондуктор, но побеспокойтесь лучше о себе!
— Так точно! — вытянулся тот, сообразив, что перегнул палку.
— Выйдите и подождите снаружи, — велел генерал, и, дождавшись, когда Будищев покинет кибитку, обратился к офицерам: — Что скажете, господа?
— Трудно сказать что-либо определенное, — осторожно начал первым, как самый младший в чине Шеман. — Но в одном наш изобретатель прав. Даже если Бриллинг выдумал все от начала до конца, в героине его басни все равно узнают графиню Милютину. И, смею утверждать, ничего хорошего из этого не выйдет.
— А вы думаете, хорунжий мог это все выдумать?
— Я так кажу, — пробасил Арцишевский, в голосе которого от волнения прорезался малороссийский выговор. — Як офицер, Бриллинг справный, а як людына — дуже поганый! Колы бы не связи, так его в адъютанты ни в жизнь бы не взяв. А шо до их ссоры, то нехай уси пропануют, шо воны просто поцапалысь, а ни якой дочцы министра зосим не було! А шобы люди не думали дурного, то нехай возьмут по пистолю, та и прострелят друг дружке головы.
— Дуэль?
— А шо? Усим только краще будет.
— Осмелюсь доложить, — вмешался Шеман, — что Будищев не дворянин и не офицер. Так что дуэль между ним и Бриллингом не возможна. К тому же, мне приходилось видеть, как он стреляет. Это будет просто убийство.
— Ну, положим, хорунжий тоже не за печкой уродился, не говоря уж о том, что он, как оскорбленная сторона, имеет право на выбор оружия. Выберет шашку и дело с концом. Хотя, кто говорите по происхождению ваш кондуктор?
— Вообще, из крестьян Ярославской губернии. Однако, будучи в Петербурге, вступил сначала в мещанское сословие, а потом и в купеческое. Ну и судя по участию в его судьбе графини Блудовой, он все-таки бастард её брата.
— Нет-нет, этого только не хватало. Дуэль офицера с купцом… какая нелепость.
— Та и тьфу на их, — хитро усмехнулся Арцишевский. — Пес колы не бачит, то вин и не гавкает. Развести, хлопчиков по далее друг от друга и пусть служат. А после войны, нехай хочь рубятся, хочь стреляются, хочь на кулачки бьются. Наше дело сторона.
— А вот это дельно. Как вам наверняка известно, господа, нам в самом скором времени предстоит рекогносцировка. Лазутчики доложили, что Махмуд-кули-хан намеревается напасть на аулы здешних йомудов, чтобы наказать их за нежелание воевать с нами. Вот пойдем и переговорим с текинцами накоротке. Я намерен взять с собой половину ваших митральез, лейтенант. Так что распорядитесь, чтобы с ними отправился наш кондуктор. Пусть опробует свое изобретение в настоящем деле.
— Есть!
— А вы, полковник, отправьте своего подопечного с полусотней казаков в Михайловское укрепление. Так сказать, на усиление.
— Слушаюсь.
— Только строго настрого предупредить обоих, чтобы больше по-пьяному языками не трепали!
Наконец-то поход! — разнеслось по русскому лагерю в Бами. Наконец-то настоящее дело, ради которого тысячи людей, оторванных от своих семей и привычных занятий, собрались на краю земли. Хотя, последнее относится только к солдатам, а для офицеров нет и не может быть иной доли кроме военной. А потому каждый из них всеми силами души рвется в бой. Там в грохоте и пламени сражений найдет он свое счастье — новый чин или орден с мечами, прямо указывающими, что получен оный не за пропахшую нафталином безупречную службу, а за настоящее геройство!
Ну, а уж коли суждено быть раненым, или паче того, убитым… что же, пуля виноватого найдет! Именно так и говорят эти склонные к фатализму суровые служители Марса. Если же рана кажется не смертельной, то упоминание о ней выгодно украсит формуляр выжившего, а уж коли совсем не повезет… что же, одной скромной офицерской могилкой на чужбине станет больше. Выпьют за павшего товарища его друзья, всплакнут, быть может, о потере родные, да горько завоет маркитант, узнав, что некому будет отдать долг за выпитое и съеденное!
Но это все потом, а теперь надо приготовиться к походу. Получить патроны, припасы для солдат, фураж для лошадей и верблюдов и все это быстро, ибо всем известен крутой нрав Белого генерала!
— Господин поручик, — кричит долговязый прапорщик интенданту, — извольте приказать отпустить нам патроны!
— Господа, пропустите меня без очереди, нам выступать первыми! — пытается урезонить толпящихся вокруг товарищей по несчастью усатый штабс-капитан.
— Ваше благородие, — лезет с запиской от командира батареи коренастый фейерверкер, — так что их высокоблагородие просют отпустить сена!
Все это сопровождалось всеобщей суетой и руганью. Штабные офицеры бегали с приказами, начальство грозило подчиненными всевозможными карами, солдаты тащили на себе мешки и ящики с различными припасами, лошади испуганно ржали и даже обычно невозмутимые верблюды волновались, и время от времени ревели так, будто их режут.
И за всем этим с тоской наблюдали те, кого в поход не взяли. Увы, Скобелев решил обойтись крайне незначительными силами, а посему большинство солдат и офицеров останутся в Бами. И тем и другим стоянка уже осточертела, хочется настоящего дела, но … их не взяли. И теперь им оставалось только смотреть на своих более удачливых товарищей с плохо скрытой завистью.
Моряки тоже готовились к выступлению, точнее полубатарея митральез, во главе с Шеманом. Впрочем, лейтенанту заниматься хозяйственными вопросами недосуг, а потому он с чистой совестью взвалил эту почетную обязанность на Майера, которому и в голову не пришло, что он мог бы сделать тоже самое.
Таким образом, пока гардемарин бегал как ужаленный от одного интенданта к другому, пытаясь выбить «все от казны положенное», ставший командиром взвода Будищев, тем временем, пинал болт, «осуществляя общий контроль над личным составом». Иными словами, нагрузил всех кого поймал работой, а сам немного свысока взирал на их суету, изредка давая ценные указания.
— Это же надо столько воды! — покачал головой унтер Нечипоренко, знакомый с кондуктором еще по прошлой войне, и оттого держащийся с ним почти по-приятельски.
— Еще мало будет, — смачно зевнув, отозвался строгий начальник.
Справедливости ради, надо заметить, что накануне Дмитрий самостоятельно разобрал и собрал механизмы митральез, проверил все движущиеся детали, заменил смазку и от всего этого чертовски устал. Так что теперь ему было просто в лом отвечать на дурацкие вопросы.
— Дык, сколько туда ее влезет? — простодушно удивился один из молодых матросов. — Кубыть трети довольно было бы.
— Пустыня кругом, дурик! — цыкнул на него унтер, погрозив кулаком. — Выкипит, глазом моргнуть не успеешь!
— Ну, рази что выкипит, — поспешно согласился тот, уважительно поглядывая на пудовые кулаки Нечипоренко.
Тут появился тяжело нагруженный припасами Шматов и вопросительно посмотрел на своего «барина», дескать, куда это все девать? На обоих плечах денщика висело по хурджину с разнообразной снедью, закупленной перед походом у Петросяна. Рядом с ним, тяжело дыша, стоял матрос, у которого припасами заняты не только плечи, но и руки.
— Тащи туда, — скомандовал Будищев, и, стряхнув с себя усталость и апатию, бросился укладывать принесенное.
Артиллерийские офицеры в походе — самые счастливые люди, оттого, что в передках и зарядных ящиках их пушек всегда довольно места, которое можно употребить не только под бомбы, шрапнели или заряды. Поэтому-то у них на бивуаках всегда найдется выпивка и закуска, вызывающая неизменную зависть у пехоты. И хотя, моряки в сухопутных делах были ещё очень неопытны, и даже не подозревали о некоторых тонкостях походной службы. Зато у кондуктора, ставшего волею судьбы командиром взвода, опыта хватало на целую дивизию, и теперь он беззастенчиво пользовался выпавшими ему возможностями.
— Ашот не бухтел? — поинтересовался Будищева у Шматова.
— А что ему? — удивился тот, не зная всех подробностей взаимоотношений маркитанта и «барина». — Расплатились мы с ним честь по чести, пусть радуется, что таковые клиенты есть.
— И сильно радовался?
— Ну кривил рожу маленько… может зубы болели?
— Наверное.
Тут на батарее наконец-то появился уставший как черт Майер в сопровождении матросов, тащивших последние мешки и ящики с припасами.
— Кажется, все, — выдохнул гардемарин, обессиленно прислонившись к передку. — Ты не представляешь, сколько нервов мне стоила эта подготовка!
— Поздравляю, — отозвался Дмитрий, вытирая руки ветошью.
— Издеваешься?
— Ну что вы, ваше благородие. Как можно-с!
— Кстати, я пока стоял в очереди переговорил с несколькими офицерами из Таманского полка, — многозначительно начал Майер.
— И о чем тебе поведали казачуры?
— Ты напрасно иронизируешь, мой друг. Многие из них встали на сторону Бриллинга и настроены крайне решительно.
— Что, прямо все?
— Нет, не все. Я бы сказал, что мнения разделились.
— Саш, не тяни кота за хвост, а лучше сразу скажи, что там за фигня?
— В общем, большинство полагает, что как только поступит известие о твоем производстве, Бриллингу следует прислать секундантов.
— На это он вряд ли решится. Скорее, наш бывший гвардиозиус попытается пришить меня до этого знаменательного момента.
— Зачем ты так говоришь? — возмутился гардемарин. — Я допускаю, что он тебе неприятен, но зачем же оскорблять человека?! Насколько я знаю, никто не может сказать, что у него нет чести…
— Никто, — охотно согласился кондуктор, и после короткой паузы добавил: — Никто, кроме офицерского собрания лейб-гусарского полка и меня.
— О чем ты говоришь?
— Не бери дурного в голову, Сашка. Лучше давай сегодня отдохнем, а то завтра вставать ни свет, ни заря.
— Ты думаешь?
— Я знаю. Пока всех запрягут, пока навьючат… бедлам тот еще будет. Так что приходи утром завтракать, я что-нибудь сварганю.
— Удивляюсь, зачем тебе твой Федор, если ты все можешь делать сам?
— Не все. Верблюда завтра он будет навьючивать. И лошадей запрягать. Кстати, как и твой Абабков… Слушай, есть тема!
— Какая еще тема?
— Нам ведь с тобой положено по верблюду, так ведь?
— Так.
— Во-от! А если запрячь их в арбу, то груза эти два дромадера, утащат вчетверо больше!
— Заманчиво, — задумался гардемарин. — Только где же мы возьмем арбу, да еще и с упряжью?
— Хм, вопрос, конечно, интересный, — задумался кондуктор.
Найти арбу — задача и впрямь нетривиальная. Весь транспорт, что имелся в Бами и его окрестностях, принадлежал либо интендантам, либо маркитантам. И совершенно очевидно, что ни те, ни другие не захотят расстаться с ним ни за какие коврижки. Правда, есть еще жители окрестных аулов, и тут могут быть разные варианты… По лицу Будищева видно, что он поочередно обдумывал их все, пока, наконец, не пришел к какому-то одному.
— Федька, ты где? — позвал он денщика, но тот отчего-то не отозвался.
Как оказалось, Шматов сидел у их палатки и, вооружившись копировальным карандашом[2], что-то старательно выводил на клочке бумаги, высунув от усердия язык. Деликатность никогда не входила в число добродетелей Будищева, а потому он беззастенчиво заглянул приятелю через плечо и громко прочитал:
— Здравствуй, дорогая моя и ненаглядная Аннушка. Ты уж прости меня за то что я уехал не попрощавшись, а только отпустить Дмитрия Николаевича одного мне было неспособно. А ты бы меня не отпустила, хоть я бы все одно уехал…
Дмитрию на минуту стало стыдно. Ему за все время так и не пришло в голову написать хоть пару строк о своем житье-бытье Гесе или Стеше. Он вообще не привык писать письма. В прошлой жизни было особо некому. Невесты он так и не завел, а спившимся родителям не хотелось. Да, если честно, он и не знал, живы ли они, или быть может, уже умерли, сгинув в пьяном угаре.
— Я тут это…, - смутился Федор, прикрывая листок рукой, — а то мало ли, в бою ить всякое бывает.
— Ну-ну, — с деланым безразличием пожал плечами кондуктор, — пиши, писатель. Можешь от меня привет передать.
— Ага, — с готовностью отозвался приятель, и снова взялся за карандаш, но тут его снова прервал, на это раз Майер.
— До чего же скучно ты пишешь, братец, — заявил он. — Если уж взялся за письмо к женщине, так не поленись и добавь каких-нибудь описаний. Окружающих красот, или еще чего.
— Скажете тоже, ваше благородие, — ухмыльнулся Шматов. — Какие уж тут красоты? Одна сплошная степь кругом, да жара, а более и нет ничего.
— Эх, Федя, ничего-то ты не понимаешь в загадочной женской натуре!
— Ты сам-то давно таким знатоком стал? — ухмыльнулся про себя Будищев, но, решив не прерывать товарища, с интересом прислушивался.
— Ну вот послушайте, — продолжал разливаться соловьем гардемарин: — Громадные, нависшие над пустыней скалы, покрытые темной зеленью кипарисов, освещенные бледно-розовым светом восходящего солнца…
— Тебе бы книжки писать, — не выдержал высокого стиля кондуктор.
— А что, может, и напишу!
Федор некоторое время прислушивался к их беседе, но затем тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и продолжил свою работу:
«…Дмитрий Николаевич велел тебе кланяться и просил сильно на меня не гневаться, потому как ему одному тут совсем бы худо пришлось. Вдвоем-то оно куда как способнее. А ты коли будешь у госпожи Берг по какому делу или просто в гостях, так поклонись ей и Степаниде с Семеном от нас обоих. Да скажи, что тут совсем не опасно, и сражениев никаких покуда нет. Правда, Графа, то есть Дмитрия Николаевича, еще одним крестом наградили. Он даже смеялся, дескать, скоро на спину вешать придется. За сим прощаюсь, потому как надо собираться, а оказия письмо отправить когда еще будет. Верный тебе запасной ефрейтор и егориевский кавалер Федор Шматов».
Хорошенько поразмыслив над словами Будищева, Майер все же решил, что просто отправиться спать накануне похода не годится и надо пойти к маркитанту, с тем, чтобы немного развеяться напоследок, да попрощаться на всякий случай с приятелями, остающимися в Бами. Как водится, «немного» не получилось, и он подобно многим другим офицерам как следует надрался. Отчего к себе в палатку вернулся хоть и на своих двоих, но при дружеской поддержке лейтенанта Шемана. Доставив подчиненного до места, командир батареи передал его молодое и совсем еще недавно полное сил тело вестовому, после чего счел свой долг старшего товарища исполненным.
— Абабков, а где Будищев? — покачнувшись, спросил он у матроса.