Пустые шкатулки и нулевая Мария. Том 6 (с иллюстрациями) (ЛП) - Эйдзи Микагэ 13 стр.


– …

Кадзу молчит.

Его единственный выход – найти дыру в моей защите и уничтожить «Тень греха и возмездие».

Вот почему он взял с собой Коконе и Харуаки.

Он будет пытаться найти дыру, а я буду делать все, чтобы парировать эти попытки. Так наш бой и будет идти.

Его атака начинается.

– Дайян, давай уже прекратим это все. Я больше не могу на это смотреть.

Как я и ожидал, атака начинается с попытки Харуаки переубедить меня.

– Зачем ты все это делаешь? Кому от этого станет лучше? Тебе? Кири? Что за дерьмо – просто посмотри на себя! Если так и продолжишь, просто угробишь и себя, и Кири!

Но, хоть я и ожидал этого, хоть я и был готов к этому – слова Харуаки действуют; они ведь идут от самого сердца.

– Пожалуйста, прекрати! И ради Кири тоже!

Я не отвечаю.

– Пожалуйста… пожалуйста… – начинает плакать он, умоляя меня от всей души.

И снова я думаю…

Харуаки так сияет – я чувствую, что никогда не сравнюсь с ним.

Он первый человек, на которого я когда-либо смотрел снизу верх. Не только из-за бейсбольных талантов – но за его прямой, искрений и решительный характер. Этот характер позволяет ему всегда выбирать то, что он считает правильным, – даже ценой своего шикарного будущего в бейсболе или девушки, которую он любит. Харуаки всегда обладал достоинствами, которые мне и не снились.

Вот почему я не смог заставить себя сделать его [рабом].

Эх, Харуаки… я уважаю тебя сильнее, чем ты можешь себе представить.

– Ну скажи же что-нибудь, Дайян!

Но все равно.

Я не могу отказаться от своего «желания».

– Кто-то должен действовать, – без колебаний отвечаю я. – Кто виноват в том, что произошло с Кири? Я? Сама Кири? Рино? Да, мы все виноваты, но корень проблемы в другом. И поэтому я собираюсь изменить мир. Это мой путь.

Харуаки запинается, потом все же возражает:

– Это просто нелепо. Даже со «шкатулкой» у тебя ничего не выйдет!

– Выйдет или нет – я просто сделаю это.

– Для чего тебе это, Дайян? Для чего тебе еще больше страдать?

– Я принял решение принести себя в жертву.

– А о моих чувствах ты подумал?! Я не хочу смотреть, как ты и Кири разваливаетесь на части! Эти чувства ты тоже решил принести в жертву, да, Дайян?!

Я отвечаю мгновенно.

– Да.

У Харуаки глаза на лоб лезут.

– Это и называется «приносить себя в жертву».

Я оставляю его в полной растерянности.

Да, это и называется «приносить себя в жертву». Я это прекрасно знаю.

Жертвовать приходится и чувствами других ко мне.

Вот почему я разорвал все связи с ними обоими – с Коконе и с Харуаки.

– Ты же это не серьезно… – бормочет он, сжимая дрожащие руки в кулаки. – Блин, ну ты же не можешь это серьезно… Дайян…

Похоже, атака Харуаки на этом заканчивается.

Я отворачиваюсь от него и мрачно смотрю на Кадзу.

– Кадзу, не тормози. Давай дави «Кинотеатр» побыстрее.

Я незаметно вытираю холодный пот со лба.

Хоть я и держусь спокойно и неприступно, на самом деле я понес урон.

Из-за откровенной мольбы Харуаки «тени греха» внутри меня начинают бушевать. Вот-вот они вырвутся из своих оков и разорвут мое тело в клочья.

Мой разум на краю пропасти. Одно-единственное слово может скинуть его за этот край.

Отшвырнуть все прочь – какая приятная мысль.

Но я –

Я смотрю на Аю Отонаси.

Я собираюсь умереть вместе со всеми этими «грехами».

Я жестко давлю на собственную разрывающуюся от боли грудь.

Я должен приготовиться…

Следующая атака уже на подходе. Он сожрет меня, стоит мне лишь на секунду расслабиться.

…к главной атаке.

– Дайя, спасибо тебе за мэйл.

Коконе Кирино.

Кири идет ко мне.

– Это была всего лишь ловушка, чтобы заманить тебя сюда. А ты попалась, – выдавливаю я, стискивая себе грудь.

– Я знала, что это ловушка.

– Я так и думал.

И все равно она пришла – ее привели невероятные чувства, которые она ко мне испытывает.

Шаг за шагом она подходит ближе.

И с каждым ее шагом все новые воспоминания о нашем прошлом мелькают у меня в голове.

4 года – в детском саду мы ссоримся из-за какой-то конфеты, и она начинает плакать. Я тоже начинаю плакать, когда воспитатель меня ругает.

7 лет – мы на море; я спасаю Кири, бросив ей спасательный круг. Она плачет, я утешаю ее.

9 лет – во время праздника я нахожу ее сжавшейся в комочек на обочине и плачущей в свою юкату, потому что она потерялась. Я беру ее за руку и отвожу домой.

11 лет – чтобы надо мной не издевались одноклассники, я говорю ей разные гадости, от которых она плачет; позже я прихожу к ней домой и извиняюсь.

12 лет – Кири начинает прогуливать уроки, когда я говорю ей, что мне разрешили поступать в знаменитую частную среднюю школу. Она плачет от облегчения, когда я сообщаю ей, что не пойду туда.

14 лет – мы впервые поцеловались. Сразу после этого она разревелась; я не знал, что делать, и потому лишь гладил ее по голове, пока она не перестала плакать.

Почему-то в каждом из этих воспоминаний она плакала. Мои самые сильные воспоминания о ней – те, где она на меня опиралась.

Аах, как же это больно.

Каждое из этих воспоминаний превращается в атаку, которая пытается приковать меня к нормальной жизни. Каждое из них добавляет веса на мои плечи.

Пока я мучаюсь, Коконе Кирино подходит ко мне и останавливается перед соседним с моим креслом – перед оболочкой самой себя, созданной «Кинотеатром гибели желаний».

Я вижу ее лицо в ее двойнике.

Настоящая Кири склоняет голову чуть набок и заглядывает мне в глаза.

– Дайя, позволь мне ответить на твой мэйл.

И она…

– Я тоже тебя люблю.

…о б н и м а е т   м е н я.

– Чт!..

Она же не может этого делать.

У нее не должно получаться заключать меня в объятия.

Когда она делает это, она тут же вспоминает ужасы своего прошлого, раны на спине и в конце концов сдается тошноте и рвоте.

И все же Кири обнимает меня.

Неужели она… сама справилась со своей травмой?

Однако Кири тут же отметает этот вариант.

– Знаешь, Дайя, я на самом деле совсем не поправилась. Я все равно чувствую себя уродиной и не знаю, что с этим делать.

Тогда – как же она меня обнимает?

– Но я поняла кое-что, – продолжает Кири. – Ты для меня все.

Ее шатает. Как она и сказала, она вовсе не справилась со своим прошлым; лишь терпя мучительную боль, которая грызет ее всю, она может держаться за меня.

Лишь так она способна меня обнимать.

– Я люблю тебя! Я люблю тебя! …Я… люблю тебя!

Да… чем мы ближе, тем сильнее раним друг друга.

Но что если бы мы смогли как-то пересилить наше прошлое, что если бы мы продолжали верить друг в друга?

Это было бы – то единственное, чего я желал бы превыше всего.

– Гг…

Еще одно воспоминание проплывает в моей голове – тот день, когда я решил изменить мир.

«Ты холодный».

Купаясь в вечернем солнце, паря в холодной красной реке, Кири отвергла меня. Я был беспомощен – даже обнять ее не мог; я был приговорен ощущать, как нашим телам становится все холоднее и холоднее.

Но если я могу обнимать ее…

Если я наконец-то, пусть с опозданием, могу согреть ее…

– У… гг…

К о к о н е.

Я* тоже хочу избавиться от этого груза!

Мне* правда можно просто быть самим собой? Я* сделаю для тебя все, К о к о н е. Я* ничего не пожалею, чтобы ты была счастлива.

К о к о н е   продолжает.

– Я все для тебя сделаю, Дайя!

Наконец-то я беру себя в руки.

Хватаю ее за плечи и отталкиваю.

– Дайя?..

Кири готова сделать для меня все?

Я готов сделать все для Кири?

Оба утверждения верны.

И   п о э т о м у - т о   о н и   н е и з л е ч и м о   н е в е р н ы.

Они нездоровые – более того, аномальные.

Мы не всегда были такими; мы были нормальной парой; каждый из нас был совершено нормальным влюбленным, который не стал бы приносить себя в жертву и действовать исключительно ради другого.

Наше изменение – и есть доказательство того, что мы не смогли жить нормальной жизнью.

Мы продолжаем разрушать друг друга тем, что жертвуем собой друг ради друга. Такова наша реальность. Это тем более верно, если учесть ее заявление, что я для нее все.

Да. В конечном итоге – нам таки не вернуться.

Нам не вернуться в то время, когда наши отношения были чисты.

…У тебя есть желание?

Есть.

У меня есть желание.

Я хочу разнести этот богом проклятый мир, который запятнал все наши воспоминания.

В тот день, стоя в красной-красной воде, я поклялся:

«Я изменю этот мир».

Я не брошу моего нового себя.

Я не уберу эти серьги.

Вместо этого я выброшу те чувства, те воспоминания.

– Кири, – громко произношу я. – Научись жить в мире, в котором нет меня.

Таков мой ответ.

Слезы бегут по ее щекам.

Я отвожу глаза и хмуро смотрю на Кадзу.

…Я отбил его атаки. У него больше нет патронов.

Я гляжу на часы. Сейчас 23.44.

– Пора. Раздави «Кинотеатр» Кири. Иначе ты знаешь, что будет с Аей Отонаси.

– Какая жалость, – шепчет Кадзу. – Какая жалость, что все должно закончиться так.

На глазах у Кадзу тоже появляются слезы, он опускается на колени.

– Уу… гхх…

До Кири окончательно доходит, что заставить меня передумать невозможно. Она шатаясь отходит от меня к экрану.

Кадзу встает и направляется туда же.

Мой взгляд автоматически прыгает на экран.

«Я отдам все ради того, чтобы Дайя был счастлив, – с пустым лицом произносит Кири на экране. – Если я буду мешать тебе стать счастливым, тебе ведь будет легче отбросить меня, да?»

– Дайя, – произносит реальная Кири. Она стоит перед экраном посередине, заслоняя изображение. – Ты твердо решил уничтожить себя, да?

– Думаю, так. Мне скоро придет конец, – небрежно отвечаю я.

– И ты думаешь, я тебе позволю?

– А зачем мне твое –

–   Н е   п о з в о л ю!

С этим выкриком –

К и р и   в т ы к а е т   с е б е   в   ж и в о т   н о ж.

Кровь брызжет на экран.

– Э? – только и могу выдавить я, точно придурок.

Стыдно признаться, но я в полной растерянности; я могу лишь смотреть, как ее кровь медленно стекает по экрану.

Кадзу действует без промедления. Он бросается к Кири.

Естественно, я решаю, что он хочет ее спасти, но тут он устраивает мне сюрприз…

– Мне действительно жаль, Дайя, что ты не оставил мне выбора!

…Он подбежал к Кири, чтобы заслонить ее собой.

– Я сделал то, что ты мне приказал.   Э т о   в е д ь   у н и ч т о ж и т   «К и н о т е а т р»,   н е   т а к   л и?

Он стоит в луже крови, вытекающей из Кири, и пальцем не шевелит, чтобы ей помочь.

– О чем… о чем, нахрен, ты таком говоришь?

– Итак, Дайя, – произносит Кадзу, пропуская мимо ушей мои слова. Резким движением смахивает слезы с лица и сверлит меня сердитым взглядом. –   Е с л и   т ы   п о п ы т а е ш ь с я   п о д о й т и   к   К о к о н е,   я   р а з д а в л ю   т в о ю   «Т е н ь   г р е х а   и   в о з м е з д и е».

Он ставит рядом с собой пластиковый контейнер.

– Это аптечка. Коконе не умрет сразу же, но если ей не помочь в течение десяти минут, дальше будет поздно. Если ты воспользуешься аптечкой и остановишь кровь, у нее есть шансы выжить. Я очень точно проинструктировал Коконе, куда именно бить. Если ты придешь ей на помощь, она выживет, а если будешь просто стоять на месте, она умрет. До полуночи она не продержится, так что «Кинотеатр» будет уничтожен вовремя и ты сможешь сбежать. Когда ты выберешься из «Кинотеатра», ты наверняка найдешь кого-то, на ком Мария сможет применить «Ущербное блаженство».   Н о   К о к о н е    у м р е т.

Кадзуки Хосино толкает речь на фоне забрызганного кровью экрана.

–   Е с л и   т ы   х о ч е ш ь   е е   с п а с т и,   п о д о й д и   и   п о з в о л ь   м н е   р а з д а в и т ь   т в о ю   «ш к а т у л к у».

Я уверен, он сам не сознает этого.

Но Кадзуки Хосино, существо, уничтожающее «шкатулки», улыбается такой же чарующей улыбкой, что и «О».

– Честно говоря, у меня есть сомнения, – тусклым голосом произносит он. – Ты заявляешь, что выбрал лучший мир без Коконе; но так ли это на самом деле?

Кинув взгляд на окровавленный бинт на своей руке, он продолжает:

–   У   т е б я   е с т ь   ш а н с   э т о   д о к а з а т ь!

– …

У меня отвалился язык.

Я понимаю, к чему он клонит, но я не понимаю его самого. Я в полнейшем замешательстве.

Я ошибался.

Я думал, что Кадзу ненормальный, и я думал, что его ненормальность со временем ухудшается.

Но я его катастрофически недооценил.

Все как сказала Ая: пока у него есть цель, он не сдастся. Он даже опускается до тактики, которая ни одному человеку в здравом уме просто в голову бы не пришла.

Гонясь за своей целью, Кадзу может даже отключить собственные чувства и действовать, как машина.

В каком-то смысле я стремлюсь к этому же. Идеальный способ существования для человека, судьба которого – исполнять чужие «желания».

Разглядывая его улыбку, я думаю:

Однако, хоть мне и хочется подражать Ае Отонаси,   я   с о в е р ш е н н о   н е   х о ч у   с т а т ь   т а к и м,   к а к   К а д з у.

Все молчат. Все, что я слышу, – беспощадно продолжающийся фильм и стоны Коконе.

Разбивает молчание Харуаки.

– Хосии… я об этом ничего не знал! Ты ничего этого мне не сказал!

– Прости, что не рассказал. Иначе ты бы меня остановил.

– Это, блин, точно! Это… ты просто псих! Я спасу Кири, даже если Дайя ничего не будет делать!

– Я добью ее, если ты попытаешься вмешаться.

– Что?!

– Я серьезно.

Да, он настроен серьезно. Иначе он в принципе не прибег бы к такому безумному способу. «Символ» его ненормальности, который он сам нанес себе на правую руку, доказывает, что его слова правдивы на 100%.

Харуаки, тоже осознав это, больше ничего не произносит. Но его плечи трясутся, а глаза распахнуты.

С моих губ сам собой слетает вопрос:

– Кадзу, и тебя устраивает, что ты оставляешь ее умирать?

– Странный вопрос, – отвечает он. – Конечно, это меня не устраивает.

Мне это напоминает ответ некоей девушки, которая потратила целую жизнь в попытках заменить кое-кого.

– Я буду сожалеть об этом до конца моих дней. Возможно, я не вынесу этого груза!

Но в одном отношении они различаются.

– Однако я сделал то, что сделал, держа это в уме.

В отличие от Аи, Кадзу не сделал выбор.

Скорее всего –   о н   п р о с т о   н е   м о ж е т   в ы б р а т ь   д р у г о й   п у т ь.

Возможно, он сам не понимает, почему действует именно так, но по-другому действовать он просто не в состоянии. Такова его форма безумия.

– Кадзуки Хосино… ты сошел с ума! – Ая закусывает губу. – То, что ты делаешь, даже методом нельзя назвать. Ни одному нормальному человеку такая идея даже в голову бы не пришла. Тем, что ты так делаешь… гнусно пользуешься иррациональной слабостью Кирино в том, что касается Омине… ты сам полностью уничтожаешь повседневную жизнь, которую ты так рвался защищать. Ты ведь и сам это понимаешь, верно? Это и доказывает, что ты сошел с ума.

Конечно же.

– Ты не тот Кадзуки Хосино, которого я знала. Во что ты превратился? Ты что, одержим демоном?

Кадзу отвечает отчетливо и печально:

– Я твой рыцарь.

Назад Дальше