Ну, впрочем, не думаю, что усилия Дайи были совсем уж тщетными. Уверен, некоторые из людей задумались над проблемами, которые он вынес на первый план. Но чтобы сохранить интерес масс, конечно, ему надо было бы продолжать. Все темы имеют срок давности, если можно так выразиться.
Я открываю свой шкафчик и переобуваюсь в кожаные туфли. Никто меня не ругает за то, что я ухожу из школы раньше времени.
Мой взгляд падает на учеников, играющих в бейсбол и баскетбол на школьной спортплощадке.
В школе тоже почти ничего не изменилось, хоть здесь и было столько [рабов]. Они все забыли о «шкатулке», хотя некоторые, возможно, испытали какое-то серьезное последействие. Но этого недостаточно, чтобы по-настоящему повлиять на школьные будни.
– …
Почему, интересно?
Мне немного неуютно. Да, я остановил Дайю; да, я все время к этому стремился; и все равно мне чуток грустно, что совсем ничего не поменялось.
В смысле, если подумать о том, что вышло, – чего вообще любой из нас способен добиться?
Если Дайя, готовый принести в жертву самого себя, так и не смог ничего изменить, сколько смысла в существовании нас всех? Почему повседневная жизнь школы идет своим чередом, несмотря на то, что одна школьница серьезно ранена, другой ученик покинул школу, а третья исчезла без следа?
…Нет, такая мысль слишком дайяцентрическая.
На самом деле именно поэтому я верю в целительную силу повседневной жизни; именно поэтому я верю, что могу спасти Марию, сделав ее частью саморегулирующихся будней.
Сейчас я так сентиментален потому, что Дайя – хотя он, возможно, уже с этим не согласится – мой друг. Я чувствую, что его усилия заслуживают того, чтобы хоть чуть-чуть окупиться.
– Дайя…
Дайя опять исчез.
После того, что было, я видел его лишь раз. Он перестал красить волосы и убрал серьги; он пришел в школу с заявлением об уходе. Я собрал всю смелость, какую только нашел в себе, и попытался заговорить с ним, но он лишь слабо улыбнулся и больше не обращал на меня внимания.
Понятия не имею, что Дайя собирается делать сейчас.
Покинув школу, я сажусь на поезд и еду до знакомой многоквартирной пятиэтажки. В этом лифте я никогда не нажимал других кнопок, кроме «1F» и «4F»; это не изменится и дальше. Как всегда, я нажимаю «4F» и направляюсь к комнате 403.
Достаю дубликат ключа, который мне дала Мария, и отпираю дверь.
Передо мной пустая комната без мебели.
Никого.
Я быстро снимаю туфли и, как обычно, располагаюсь в пустой квартире как дома. Только здесь теперь нет ни следа Марии.
Нигде.
Я могу вытерпеть отсутствие мебели; в конце концов, здесь всегда было мало вещей.
Невыносимо, что в воздухе не пахнет мятой.
Аромата, который ассоциируется у меня с Марией, больше нет, и я понимаю: Мария сюда не вернется.
– Мария…
Она исчезла.
В тот день, едва закончив обрабатывать рану Коконе, она как испарилась. Я не спускал с нее глаз, но она, должно быть, специально выжидала момента и нашла наконец возможность ускользнуть. Я сразу же обыскал все вокруг, но найти ее не сумел.
Она все еще числится в школе, но вряд ли собирается в нее ходить – особенно с учетом того, что она съехала с квартиры.
Скорее всего, она вообще не хочет меня больше видеть.
Разумеется, я все равно ее верну. У меня обязательно получится.
– …АаахАаааа!
Мне трудно дышать; как будто кислород из легких отсасывают. Грудь болезненно пульсирует, потому что я хочу увидеть Марию, я так сильно хочу увидеть Марию. На глазах выступают слезы. Я даже не могу понять, мне печально, или горько, или это какое-то другое чувство; мне просто так больно, что я не могу сдержать слез.
А потом я думаю:
– Я т е б е н е п о з в о л ю!
Я не позволю ей сбежать.
Я найду ее, что бы для этого ни потребовалось. Ч т о б ы. Н и. П о т р е б о в а л о с ь. Е с л и м н е п р и д е т с я у б и т ь н а э т о й п л а н е т е в с е х л ю д е й д о е д и н о г о, я г о т о в у с т р о и т ь г е н о ц и д – т о л ь к о з н а к п о д а й т е.
Я достаю мятный ароматизатор воздуха, который купил только что, и начинаю ходить по квартире, капая им на пол то тут, то там. Однако распространившийся в воздухе знакомый запах не приносит успокоения. Его недостаточно. Нескольких капель ароматизатора никогда не будет достаточно.
Дайте мне воздуха!
– Хаа… аа… хаа!
О Мария.
Настоящая Мария без «шкатулки». Чистая Мария, которую я никогда не видел.
…Нулевая Мария.
Где ты?
Если это тебя освободит, я с радостью вскрою кожу Аи Отонаси!
Щелк.
Внезапно поворачивается дверная ручка.
Я страшно нервничаю. Излишне говорить, что я не имею никакого права здесь находиться, но тем не менее спокойно разливаю тут ароматизатор, как у себя дома. Если сейчас войдет кто-то из управляющей компании, у меня проблемы.
Но когда я вижу, кто вошел, тут же понимаю, что мое беспокойство было просто глупым.
Все намного хуже.
Худшее, что только могло быть.
– «О».
Она вновь приняла облик, немного напоминающий Марию.
Мы уже несколько раз встречались. Не все наши встречи приводили к тому, что ситуация менялась в худшую сторону, но сейчас – другое дело.
«О» стоит передо мной как враг.
Она пришла, чтобы сразиться со мной.
С такой же отталкивающей, как и всегда, улыбкой, она спрашивает:
– Ты готов?
…К чему?
«О» отвечает:
– Попрощаться с этим миром!
♦♦♦ Дайя Омине – 24 сентября, четверг, 10.45 ♦♦♦
Даже лишившись «Тени греха и возмездия», я[3] сохранил большую часть своих знаний о «шкатулках». Не знаю, почему; возможно, это из-за того, что я знал о них еще до того, как сам заполучил такую.
Я иду по Синдзюку. Здесь полно народу. Но, в отличие от прошлого раза, на меня не накатывает головокружение. Я не вижу никаких грехов, когда наступаю на чьи-то тени. Я знаю, что все эти люди прячут под кожей грязную грязь, но толпа больше не напоминает мне шевелящуюся мусорную кучу.
Они просто люди.
Я тянусь рукой к серьгам, но вспоминаю, что ничего металлического в моих ушах больше нет. Я криво улыбаюсь.
Прямо посреди толпы я вдруг опускаюсь на колени. Прогнув спину, грациозно опускаю лоб до земли.
Как ни гляди, мое поведение не назовешь иначе как «странным».
…Так.
Я поднимаю голову. Несколько человек кидают на меня косые взгляды, но большинство меня просто игнорируют и не вмешиваются. Вот как я могу влиять на людей, совершая странные поступки. Вот и вся степень моего влияния теперь, когда я никем не могу управлять.
Я бессилен чего-либо достичь.
– Хех…
Ну и ладно.
Люди проходят мимо, им все равно.
Да, так нормально. Для меня мир превратился в кучку людей, к которым я не имею никакого отношения и никогда не буду.
И это невероятно приятное чувство.
Однако –
Как только я встаю на ноги, кто-то хлопает меня по спине.
Я разворачиваюсь.
– А, это ты? – я морщусь. Говоря откровенно, это лицо я предпочел бы больше никогда не видеть. – Тебе от меня еще чего-то надо?
В ответ на мою реакцию она пучит глаза и принимается без умолку трещать. Она так взбудоражена – я ни слова не могу разобрать из того, что она несет; впрочем, терпеливо послушав некоторое время, я наконец понимаю, чего она от меня хочет. Судя по всему, она хочет, чтобы я вел себя как подобает богу и спас мир.
– Ты хочешь, чтобы я тебя направлял? Это исключено; у меня нет больше этой силы. …Что? Тебе неважно, есть она у меня или нет? Это же глупость. В общем, хочу сказать предельно ясно: я не хочу и не собираюсь больше делать чего-то такого.
Мой ответ ее явно не порадовал. Она становится вся такая взволнованная и принимается переубеждать меня. Что за упрямая девчонка. Она ведь даже не помнит «шкатулку», которую я к ней применил.
– Ответственность? Да, я собираюсь сдаться, как только Коконе станет лучше. В конце концов, убийство Камиути – большой грех. …Мм? Ты не это имела в виду? Тогда что ты называешь «ответственностью»? …Ответственность за то, чтобы направлять тебя? Но я тебя отпустил, не так ли? И чего еще тебе надо? …Что? Ты ошибаешься. Твоя жизнь мне не принадлежит. И никогда не принадлежала. Она только твоя и ничья больше.
Она по-прежнему не сдается.
– Будь добра, прекрати уже, пожалуйста! Не жди от меня ничего. Я всего лишь ученик старшей школы – нет, сейчас даже уже не ученик. Я просто неудачник, который даже в школу нормально ходить не может… я просто человек!
Она изо всех сил старается заставить меня передумать.
Веди меня, говорит она. Спаси меня, кричит она.
Да блин же, как ты хочешь, чтобы я это делал?
Похоже, говорить с ней бессмысленно. Я отворачиваюсь.
– Теперь живи свою жизнь сама.
Мы друг с другом закончили.
Вот что я ей говорю.
Я явственно отвергаю напоминание о моей утраченной силе.
В следующую секунду я чувствую обжигающую боль в спине.
– Э?
Силы покидают меня, я падаю на колени.
В секунды все вокруг пачкается вытекающей из меня кровью.
Я кашляю кровью и смотрю в лицо той, кто меня ударила. Лишь тут я осознаю, что, хоть я и говорил с ней только что, но на самом деле не смотрел на нее. Я говорил с ней как с галлюцинацией, порожденной моим разумом.
Лишь будучи раненым, я смог ее узнать.
Лишь ранив меня, она смогла заставить меня вспомнить о ее существовании.
– Человек? Что за шутки? – произносит она, глядя на меня сверху вниз пустыми глазами. – Ты бог.
Школьница со стянутыми в пучок волосами бросает большой кухонный нож и принимается размазывать по лицу мою кровь, как макияж.
– Как мне продолжать жить, если ты не бог? Прими ответственность! Пожалуйста, прими ответственность за то, что ты начал!
Люди вокруг нас, заметив наконец, что происходит, начинают вопить.
– Тебе нельзя.
Она смеется, а на глазах у нее слезы.
– Тебе нельзя снова быть человеком.
С этими последними словами она убегает, врезаясь то в одного, то в другого прохожего.
Она быстро исчезает из виду. Но совсем скоро она сломается под тяжестью всего того, что сделала. Она приперта к стене. Этот мир никогда не станет теплым и справедливым, он не защитит ее.
Вот к чему привела моя неудачная попытка направлять людей в роли бога на земле.
– …Ха.
Я снова кашляю кровью.
– …Ха-ха.
Таков, значит, результат всего, что я сделал, да? Это так ужасно, что мне приходится смеяться.
Впрочем, если подумать – ничего удивительного. Почему я вообще решил, что могу уйти, избежав наказания? Я что, решил, что последствия всего содеянного мной магическим образом исчезнут?
Даже потеряв свою силу, я загоняю в угол других, а они загоняют в угол меня.
Что посеешь, то и пожнешь. Я всегда ожидал, что эта дорога завершится моим падением; в каком-то смысле мои ожидания сбылись.
Однако.
Даже несмотря на то, что я понимаю, что винить некого, кроме меня самого…
– …Это… плохая шутка… – сетую я.
Я больше не хочу собственного уничтожения. Не желаю, чтобы все так кончилось. И все же я получил то, что получил, потому что сам же раскрутил шестеренки своей судьбы в сторону гибели.
Я давно уже прошел точку невозврата? Да заткнитесь вы. Но что же мне делать? В смысле, я –
– …Я так… хочу… жить!
Я выплевываю эти слова, идущие от всего сердца, вместе с кровью.
Больно. Больно. Больно. Больно.
Я хочу жить.
Коконе.
Коконе, я хочу увидеть тебя.
Я был слеп; лишь сейчас я вижу, что есть «правильно». Мне плевать, если я ни на что не способен. Мне плевать, если я стану просто обузой. Я все равно хочу быть с тобой. Я понимаю, что именно этого я хочу, что именно к этому я должен был стремиться… а я!
Мое желание будет раздавлено вот так?
Не делайте из меня идиота!
Стиснув зубы, я с трудом поднимаюсь на ноги.
Мне нельзя вот так проигрывать. Мне нельзя умереть здесь. Ближайший полицейский участок, кажется, прямо за углом. Я должен добраться туда.
Шатаясь, я иду через толпу, с меня капает кровь. Никто даже не пытается мне помочь. Все до единого стараются держаться от меня подальше. Я не смог изменить равнодушие этого мира.
Я пожинаю то, что посеял?
Я пытаюсь смеяться, но не могу. Быстро же я дошел до предела. Не могу больше двигать ноги; мое сознание постепенно уплывает. Мир вокруг меня начинает крутиться.
Здесь все и закончится.
Я без сил оседаю на землю.
Потом я думаю:
Если кто и может меня сейчас спасти, то лишь она – живое воплощение надежды.
Эпилог
– Омине! Ты как?! – кричу я, подхватывая его.
– …Ая? – шепчет он и закрывает глаза.
Его серый пиджак весь в крови. Его рана глубже, чем у Кирино, а у меня при себе никаких средств первой помощи.
Я сразу вижу, что ему уже не помочь.
Я не случайно на него наткнулась. Мне некуда было идти, поэтому я шла за Омине. Никакого особого смысла в этом не было; он один раз дал мне возможность сделать мое «Ущербное блаженство» безущербным, и я надеялась, что вдруг он подарит мне еще шанс. Абсурдно. Наивно.
И когда он прошептал «ты все-таки пришла», я решила, что он заметил, что я держалась за ним.
Но нет, я уверена, что дело не в этом. Он, похоже, по-прежнему видит во мне воплощение надежды, хоть у него и нет больше «шкатулки».
Я этим очень горжусь, но в то же время меня страшно раздражает, что я не могу оправдать его ожиданий.
– Держись, я сейчас вызову «скорую». Постарайся не потерять сознания, – поспешно говорю я ему, отлично понимая, что, возможно, уже поздно.
Превозмогая боль, Омине медленно произносит:
– Дай… воспользуюсь…
– Что? Что ты хочешь сказать?
Выплескивая остатки сил, Омине называет единственное средство, способное его спасти.
– Д а й в о с п о л ь з у ю с ь «У щ е р б н ы м б л а ж е н с т в о м»!
Стереть мои воспоминания о Кадзуки Хосино.
Вот что значит – использовать «Ущербное блаженство» на Омине.
Нет, я по-прежнему не могу сказать, что меня это устраивает. Даже после того, как я увидела, во что он превратился. Та практически вечность, которую мы провели вместе, правит моим сердцем, хочу я этого или нет. Да, правит. Кадзуки глубоко укоренился в человеческой части моего сердца. Он везде, удалить его невозможно.
Забыв Кадзуки, я никогда уже не буду прежней. Я стану существом похожим, но другим – с тем же телом и с той же целью.
Бросать саму себя страшно.
Эх… почему я ничего не предпринимала, пока все не зашло так далеко? Почему я не обрубила связи с Кадзуки сразу же?
Я что, поддалась лени и искушению уютной жизни с ним вдвоем? Я что, наслаждалась жизнью, пренебрегая своей целью?
…Нет.
Я мысленно качаю головой. Мои связи с Кадзуки очень крепки. Они не из тех, что можно разорвать, просто решив это сделать. Они не могли не стать такими прочными – с учетом «Комнаты отмены».
Я это признаю.
Связи между мной и Кадзуки абсолютны; им было судьбой назначено образоваться.
И я собираюсь оборвать их.
– !..
…Не мешкай. Ты же столько раз это уже делала.
Но тогда –
Невольно приходит в голову вопрос.